ДЕБЮТ В «КРЕСТЬЯНКЕ»
Людмила ВОЛЧКОВА
Людмила Волчкова — врач, работает в детском санатории под Ленинградом. Для ее рассказов характерны психологическая точность, глубокое сопереживание героям, которым автор при всех их порой не очень-то симпатичных качествах все же не отказывает в праве на сочувствие.
Оба предлагаемых читателям рассказа публикуются в журнальном варианте.
Старуха проснулась на своем узком диванчике и, поглядев вокруг, опять прикрыла глаза. Рассвело.
Присмиревший телевизор стоял в красном углу, шкафы и полки сплошь заслонили стену. Вдоль другой стены поместился лакированный шифоньер да еще пианино с хрустальной пузатой вазой. Вазу берегли, цветы в нее не ставили... Два кресла на колесиках неприкаянно торчали посреди паласа — Танька, невестка, не убрала.
Будильник прозвенел часа через два. Тихо открылась дверь, и вышел из соседней комнаты сын Николай, заспанный, но уже с расстроенным лицом, готовый к неприятностям дня. Худощавый, длинный, он зашаркал тряпочными тапками, стараясь не смотреть на лежащую мать.
— О-о-ох! — привычно застонала старуха.— Лихо мне, сынок! Помоги, не поднимусь, опять в боку схватило.
Николай вздохнул и обхватил грузное тело матери под мышки. До туалета было одиннадцать шагов. Старуха всегда заново удивлялась тесноте этой
каморки — и кто ж такое выдумал, сам, видно, тощий, как хвост. Еле выбралась в коридор.
С возрастом она стала терять память — забыла про «больной» бок, и сама пошла бы в ванную, но сын терпеливо сторожил ее в дверях, поэтому старуха снова приняла немощный вид:
— О-ох, докука вам со мною!
— Полно, мам! — зевая, ответил сын и отвел ее на складной диванчик.
Уже и невестка суетилась в квартире: туда-сюда. Ребенка в школу выпроводила — шасть-шасть перед глазами, слова не скажет. Мужа толком не покормила: чай сам нальет, спасибо, хлеб на стол кинула и
масленку из холодильника достала.
Сестрица ее, Нинка, спала. Ночью несколько раз принимался плакать Нинкин младенец, а теперь оба добирали. Хорошо им в отдельной комнате.
По всему дому — стук, бряк, хлоп. И, наконец, ушли. Сын только спросил на прощание:
— Может, врача, мам?
Невестка на это фыркнула, и старуха кротко ответила:
— А чего они понимают, врачи-то? Отлежуся. Видно, недолог мой век. Потерпите уж, детушки...
На улице Николая обогнал Семен Наумович с первого этажа. Он нес мусорное ведро за гаражи, но, заметив соседа, поставил ведро под куст боярышника и решительно шагнул навстречу:
— Позвольте, провожу? Я вот по какому вопросу... Давно хочу сказать вам, то есть это не я один, а жильцы просто возмущаются: зачем вы притесняете старую женщину? Надо ж иметь душу! Ведь вокруг люди, вы бы слышали, что они о вас говорят! Пожалейте вашу бедную мать. Жена, конечно, есть жена, но надо ж и к матери иметь сердце!
Он не стал выслушивать ответ, а повернулся и, довольный разговором, заторопился взглянуть, не пропало ли новое пластмассовое ведро. День обещал быть ясным, солнечным.
Старуха полежала еще с полчаса, неторопливо соображая, куда бы сегодня пойти — в домовой кухне она обедала накануне, в кафе-пельменной ее уже знали...
В столовых у нее завелись разные
знакомые. Поначалу уборщицы — женщины самостоятельные (хотя и в годах тоже) присаживались рядом и недоуменно расспрашивали:
— Ты, бабушка, чья ж будешь? С кем живешь-то?
— С невесткой, известно,— словоохотливо отвечала старуха.
— Это, конечно, тогда... Да. А сын-то помер?
— Зачем помер? И сын со мной.
— Дак не кормит, что ли? Пьет, поди? Во, детки! — возмущались слушательницы и хлопали себя по коленкам.
—
Сын у меня хороший, хоть кого спросите, — обижалась старуха. — Только у него головушка с детства учением заморочена. Да невестка его мутит.
И со вздохом она дожевывала картошку, меланхолически двигая челюстями. Оплывшие щеки делали ее похожей на старого бульдога, но глаза смотрели не слезливо, а надменно и равнодушно.
По правде говоря, ни она, ни невестка ничего не рассказали Николаю о ссоре, после которой старуха перестала есть дома. За полгода она уже и сама подзабыла, как все произошло на самом деле, и разукрашивала историю ссоры в самые мрачные тона. Кажется, болел внук. Вот уж точно, потому что Татьяна была дома. Уселась вместе с Нинкой, сестрой, перед
телевизором... И говорит:
— Мам, сходите в магазин за молоком!
Никогда она раньше не просила свекровь поработать на себя, а тут — «сходите». Старуха беспокойно заворочалась на диване. Сперва она даже слов найти не могла от удивления. Потом заворчала:
— Я — «сходи», а вы сами что делать будете? Кино глядеть?
Ой-ой, в жизни не видала старуха свою невестку такой взбешенной. Белую крапчатую чашку из кухонного стола вытащила, ложку кинула — питайся отдельно. Ты всю жизнь палец о палец не ударила ни в колхозе, ни
в доме у меня.
Ну и старуха не смолчала:
— Сначала вырасти сына, тогда кричи. Меня муж кормил, а теперь сын обязан. Я его подняла, в больших начальниках ходит. А кто у тебя растет — еще неизвестно.
Тут Татьяна заплакала злыми слезами и стала жаловаться своей легкомысленной сестре Нинке, подвывая и вскрикивая (хоть бы соседей постыдилась):
— Всю-то жизнь она мне испортила-поломала! Тряпки на себя не выстирала, игрушки внуку не купила. Первые пять-то лет у людей — лучшие, а я на нее батрачила. Веришь, в одной
комнате вчетвером, так она еще и не спит по ночам, ходит...
И Нинка тоже пустилась в рев: она теперь все вслед за сестрой, после своего к ним переселения. Потому что в зависимости. И готовит, и моет, и стирает. Старуха поначалу удивлялась, даже остерегала ее:
— Нин, да что ты делаешь? А вдруг не понравится Татьяне? Чего ты в чужую жизнь встреваешь? Дадут тебе комнату через год, а то пусть через два. И живи пока тихонько, жди себе.
Та отмахивалась. Смелая! Больше всего старуху поражала эта самостоятельность в двадцатилетней Нинке: после бурных, неизбежных слез, когда жених-шофер погиб в дороге, она как-то быстро забылась, обвыкла. Даже работать осталась в том же гараже. И девку от жениха родила.
Иногда Нинка весело звала:
— Баб, иди, щей налью!
— Да ты что распоряжаешься, как своим?! — ахала старуха.— Не тобою куплено!
Другое дело, пригласила бы к столу Татьяна, однако после случая с молоком та не звала. Сын в тонкости семейной политики старался не вникать, только морщился. В выходные дни он сам просил мать выйти к обеду, но у старухи была своя гордость, она отказывалась.
Не желая стеснять постылых своим присутствием, утром она отправлялась на улицу. Охая, долго держалась за перила, прислушивалась к шумам
подъезда. Нинка высовывала в дверь голову, звала:
— Баб, иди назад! Еще брякнешься где-нибудь во дворе.
— Я с батожком, с батожком. Потихоньку,— умиленно отвечала старуха.
Тяжело переводя дух, она плелась к обжитой скамье под тополями у соседнего подъезда.
— Ну, как ты со своими, Матвеевна? Воюешь? — сочувственно спрашивали подруги.
— Да-а! Чего ждать? Только терпением и спасаюсь,— держась за бок, говорила она.— Невестка ночью как кулаком хватит по плечу: «Не храпи, мол, бабка!» Я и сна лишилась. Еще не поздно было. Они телевизор глядели. Как кинется! Милушки, и щас все дрожит. Пошли бог терпения!
В желтое, прозрачное осеннее утро старуха подошла к новенькой школе. Столовую на первом этаже указали ей две щуплые девчонки, болтливые и, видно, озорные.
Старуха боязливо заглянула в двери зала, гремящего алюминием — стульями да ложками,— и замешкалась.
— Кого ищешь-то? — спросила женщина лет сорока пяти в мятой белой куртке.
Она подошла сзади, и старуха от неожиданности вздрогнула.
Новая знакомая оказалась мойщицей посуды. Она усадила старуху за столик у окна, принесла ей тарелку макарон, стакан компота с двумя плавающими половинками ранеток. Потом пристроилась рядом, сурово глядя на старуху.
— Сын-то пьющий?
— Да как сказать,— уклонилась старуха, испытывая почему-то необычную
робость. И принялась за еду.
— Бога забыли!— негромко говорила неулыбчивая собеседница.— Сама-то веруешь? Нужно жалеть друг друга, в любви жить, — как старшая, наставляла посудомойщица старуху.— Что это за порядки у людей? За что они грызут-то тебя?
Старуха расчувствовалась и рассказала, как нехорош сын — жаловался на мать приятелю: мол, всю округу за день обежит, заразу в дом приносит, ребенок может заболеть... Приятель, мол, об этом говорил жене, а жена — подруге, а подруга по случайности проживает в том же подъезде, что и старуха. Подругина мать по секрету и доброте все, значит, открыла.
Тут решительная неулыба-посудомойщица и позвала старуху к себе. Пенсия какая-никакая все-таки есть, и... бог велел помогать ближнему. Да и за дочкой присмотр, пока мать на работе.
Представила старуха, как спохватится сын, как невестка перед ним начнет оправдываться, вертеться, словно уж на сковородке... Может, в милицию заявят, кинутся искать, справляться. Сладкая волна жалости к себе подкатила ей под сердце. Старуха вытерла глаза уголком темного платка и согласилась на тайный побег.
В новой квартире показалось ей голо.
За столом в маленькой комнате сидела девочка лет десяти в школьном платье и делала уроки. Кроме стола, как бы отдельно друг от друга, стояли шифоньер и кровать. Похоже, из комиссионки. В большой комнате красовался
диван, точь-в-точь как в зале у невестки.
Старухин матрас, предусмотрительно прихваченный побежницами, постелили на полу, хотя хозяйка — Сергеевна — обещала раскладушку.
Телевизора не было. Старуха оглядела иконы в углу, пригорюнилась и стала ждать вестей от сына.
На третий день пошел дождь. Сердце у старухи заныло. Сергеевна велела чистить картошку, и старуха неохотно взялась за непривычную работу, но мысли были далеко. Чудилось примирение с сыном, раскаяние невестки: ну-ко! Мать из дома выжили! Старуха оставила картошку недочищенной, поднялась и выглянула в комнату. Сергеевна сидела на диване вместе с девчонкой, и обе глядели на засаленную страницу «священной книги» в твердом переплете.
— Слышь!— сказала старуха задумчиво.— Неладно это мы сделали, что тайком... Сын-то у меня большой человек, а теперь неприятности небось на работе. Я сыну зла не желаю. Ты сходи, адрес дай ему.
Сказала и испугалась. Хмурая хозяйка возбуждала у нее чувство неуверенности в себе и страх. Старуха редко ходила в церковь, а Сергеевна любила поговорить о боге и грехах. В церкви же старухе больше всего нравилось выслушивать от соседок наветы на зятьев и невесток, толковать про чужое горе. Она перезабыла почти все молитвы и упоминала о боге больше как о единомышленнике. Ее бог не был грозным, а, напротив, сочувствовал таким, как она сама, притесненным.
Хозяйка закрыла книгу, перекрестилась, потом пошла надевать подростковое, серого цвета пальто. Сердце старухи запрыгало. Четверть часа она не находила себе места, стояла у окна, заглядывала к девчонке, бралась даже за веник. Но быстрое возвращение Сергеевны показалось ей плохим знаком, и старуха почувствовала слабость в ногах. Стало пусто и тяжело.
— Не открыл никто?— спросила она.
— Открыли,— проворчала хозяйка, раздеваясь в маленькой
прихожей.— Видно, невестка и открыла. Говорит, Николай Григорьевич спят, будить не хочу.
— Да ты сказала ли, что от матери, мол?
— Все сказала. «Не буду,— говорит,— будить. Не хочу». Так и ушла ни с чем.
Старуха тяжело задышала ртом, отвернулась и пошла в свой угол, чтобы лечь на матрас. А хозяйка снова уселась за священное писание.
Только через неделю пришел Николай Григорьевич. Непохожий на себя — деловой, решительный, в глаза не глядел.
Старуха замешкалась в коридоре, не зная, как принимать гостя.
— Ну, мам, поиграли — и хватит. Возвращайся! — энергично сказал сын. — От людей совестно. Давай свои вещи, и пошли.
Старуха радостно защищалась, дескать, куда торопиться. Можно и раздельно пожить, зачем мешать друг другу. Но руки сами лихорадочно собирали узел, а Сергеевна молча помогала.
Видя, как сын уверенно перекинул через плечо ее пожитки, старуха осмелела и спросила в шутку:
— Не скучали без меня?
Ей хотелось, чтобы он видел ее радость.
Сын ответил не сразу, шел мерно, голову набок. Потом сказал обиженным
тоном:
— Зачем вы меня на смех выставляете? Соседи каждое утро: «Сжили мать со свету». Эта твоя Сергеевна приходит тоже: «Заберите вашу бабку». Для чего так делать, а?
У старухи закружилась голова. Она немного отстала и по привычке схватилась за бок.
Сын остановился и спокойно сказал:
— Чужие люди не все терпеть
станут. Лучше уж со своими — мы-то привыкли к вашим фокусам. Давайте, как прежде, жить.
Вечер был пасмурный, и на скамье у подъезда никто не сидел. Старуха увидела возле дома Татьяну. В одной руке та держала хозяйственную сумку, другой поспешно вытирала мокрые глаза.
Журнал "Крестьянка" № 4 1988 год
Оптимизация статьи - промышленный портал Мурманской области