Архиварий-Ус

Потому что и они помогали выстоять, и они были той жизнью, которую не смогла победить война.

■ «8 марта 1944 года по долгу службы я оказался в 11-й минометной бригаде, находившейся тогда в небольшом городе Речица, — вспоминает бывший фронтовой корреспондент Александр Петрович Востряков из г. Кондопоги. — Выполнив задание, хотел возвращаться в редакцию. «Останься. Будет
небольшое торжество»,— сказал начальник политотдела бригады полковник В. М. Малануха. И я остался. Собрались в домике, где размещался комбриг, Герой Советского Союза гвардии генерал-майор артиллерии Л. А. Колотилов. Я вошел в дом и не поверил своим глазам: гирлянды из еловых веток под потолком, накрыты столы. Сервировка, правда, походная— миски да кружки. Ну так что ж! А вот и девушки появились — в шинелях, но лица...
Сияющие, румяные — прямо-таки довоенные. Сели за стол. Когда из соседней комнаты вышел комбриг, все встали. «Сегодня перед женщиной встают, а не перед генералом»,— отшутился Леонид Алексеевич. И вдруг замерли все, потому что в комнату вошла женщина. Не знаю, поймете ли вы сегодня,
почему так тихо стало в ту минуту. Она была не в шинели, не в гимнастерке, не в сапогах. В белом платье, длинном, в туфельках на высоких каблуках. Она была тоже из того, довоенного мира.
Спустя минуту, опомнившись, я спросил: «Кто это?» «Аня, военфельдшер».— объяснили мне. Она села за стол, и вот уже тост, кружки звякнули (куда там хрусталю), и Леонид Алексеевич, привстав, произнес: 

— А теперь, товарищи, небольшой сюрприз. Ну-ка, Анечка...
Девушка вышла на середину, аккордеонист растянул мехи: «Помню, как в памятный вечер...» Лейтенант рядом со мной плакал. «Что с тобой?» — спросил я. хотя, может, не надо бы мне в тот момент спрашивать. Он протянул мне фотографию: «Похожа, да? Ну что за песня такая, всю душу наизнанку вывернула».
И я тогда, помню, как-то особенно остро понял: вот пока от песни мы смеемся и плачем, вот пока так болит душа, ни одна война нас не одолеет.
Утром, покидая бригаду, я спросил у генерала: «Где же Аня платье-то раздобыла?» «А вы разве не знаете, они почти все с собой платья возят. Поклялись, что после Победы наденут  их и пойдут по Берлину. Все чтоб увидели, какие они. наши женщины?»
■ До войны Борис Константинович Аркадьев работал в Мосэстраде. Артист оригинального жанра. В сорок первом он взял в руки оружие. О судьбе этого удивительного человека, о том. как оружием вместе с винтовкой стало его искусство, нам рассказал москвич, ветеран войны Николай Николаевич Федоров.
«Дивизия народного ополчения Вступила в бой под Вязьмой. Но часть, в которой сражался Аркадьев, попадает в окружение. Он тайком пробивается к селу Давыдово Дорогобужского района. Здесь немцы. Аркадьев узнает, что в соседнем селе «Дедушка» и «Бондарь» собирают людей в партизанские отряды. Надо во что бы то ни стало добраться туда. Как? Село кишмя кишит полицаями. «Но ведь ты же артист. Аркадьев!» «Я артист»,— спокойно сказал Борис Константинович, когда на выходе из села его остановил полицейский. И вот уже поднят до локтя рукав, жест фокусника, и Аркадьев протягивает полицаю неизвестно откуда взявшиеся деньги. С еще большей быстротой они исчезают у того в кармане, услужливый поклон... Все. свободен!
Он встретится и с «Дедушкой» — Василием Исаевичем Воронченко и с «Бондарем» — Петром Федоровичем Силантьевым. Отныне он сменит звонкую актерскую фамилию на партизанскую кличку «Аркашка». И задание будет у него особое: добиться официального разрешения властей на проведение концертов и со сцены поднимать народ на борьбу с врагом.
Снова деревня Давыдово. Первый концерт. Сцена — крыльцо избы, на которой портрет Гитлера и приказы немецкого коменданта. В руках у артиста афиша: «Граждане, помогайте властям устанавливать новый порядок, выполняйте приказы немецкого коменданта». Какие лица вокруг! Замкнутые, серые... А глаза? В них такая тоска, такая боль и за дом свой, и за себя, и за негодяя-артиста, продавшегося гитлеровцам. Но вот отвернулся полицай, скрылся за углом фашист, мгновение — и на той же афише совсем другая надпись: «Товарищи! Не забывайте, что вы русские, саботируйте выполнение приказов немецкого коменданта, собирайте оружие, готовьтесь к борьбе с врагом».
И совсем другими становятся лица вокруг. После концерта к артисту подошел парень, подошел, чтобы сказать: вся молодежь села готова к борьбе.
Это был первый концерт артиста и первая его победа. Сколько их было потом?
Вскоре в ряде районных центров подпольные райкомы партии, возглавлявшие партизанское движение, переходят на легальное положение.
Между Смоленском и Вязьмой создается самый крупный на Смоленщине Дорогобужский партизанский край. Здесь работают советские учреждения, школы.
В мае 1942-го гитлеровцы начали наступательную операцию. По приказу командования Западного фронта части 1-го гвардейского кавалерийского корпуса, действовавшего в тылу врага, с боями вышли на соединение с войсками Советской Армии. Вместе с конниками ушел и артист Борис Константинович Аркадьев. Незадолго до этого он написал жене письмо:
«Я нахожусь в таких местах, откуда весть обо мне может доставить только птица. Поэтому не беспокойся, когда долго нет писем. Сегодня впервые летит самолет в Москву, пользуюсь случаем, пишу тебе. Я жив, здоров, бью врага надежным оружием Мосэстрады. Вместо тебя ассистирует пионер из деревни Давыдово, Женя. Наши концерты проходят с успехом и пользой для Родины. Несколько дней мы выступали с большой программой в
поездки на фронт. И вот самодеятельные артисты в Москве, еще два просмотра, и бригада направляется на 4-й Украинский фронт. «До мельчайших подробностей помню те дни.— пишет Любовь Владимировна.— Вот небольшой домик из двух комнат, разделенных коридором. В одной из них собрались офицеры, и мы с нашим слепым баянистом Леней музицируем. Тихо так, тепло, уютно. Но вдруг — мы даже не поняли, что произошло. — один за
другим выбежали из комнаты офицеры. И только секунду спустя я сообразила: бомбежка? Я взяла Леню за руку, надо было искать убежище, но в коридоре рухнул потолок. Выбраться мы смогли только, когда отогнали вражеские самолеты. А вечером — первый концерт. Нас привезли в какую-то полуразрушенную церковь. Поздно, темень, хоть глаз выколи. Но вот мы вышли на сцену и будто десятки, сотни светлячков вспыхнули в зале. Так, при
свете направленных на нас карманных фонариков мы начали свою программу. Как слушали наши песни бойцы, как аплодировали, как кричали: «Ура, молодцы!»... Потом, когда я уже стала профессиональной певицей, так много было концертов, но тот — в старой церкви, где изо всех сил старались мы. семь девчонок и слепой баянист,— может, был самым главным в моей жизни».
■ Были у того времени и другие артисты. Полуголодные, худые, закутанные в материнские шали, они приходили в палату, ставили на тумбочку патефон — и отступала боль, саднящая днем и ночью, отступала тоска солдата по дому. Все отступало, потому что в госпитале давали концерт дети.
«Война. Я живу в Красном Холме Калининской области,— рассказывает Елизавета Васильевна Лапшина из г. Балахна Горьковской области.— Война совсем рядом.
Ржевское направление. Как я боюсь за своих семиклашек! Каждый день над городом фашистские самолеты. Бомбят железную дорогу, льнозавод, бросают зажигательные бомбы, на бреющем полете стреляют по жителям. В один из налетов командую ребятам: «Всем залезть под парты. Не шевелиться». Миг, и класс будто опустел. Только трое моих парней стоят по стойке «смирно». И Боря Наполинский отчеканивает: «Товарищ преподаватель, прошу вашего разрешения мне и моему звену идти на пост тушить вражеские «зажигалки». И сердце сжимается, и шепчу только: «Бегите, мальчики мои милые, бегите, только берегите себя и друг друга?»
По городу прошел слух, что скоро эвакуируют наш госпиталь. Я и мои «артисты» решаем дать прощальный концерт. После уроков—репетиции. И. наконец, ясным зимним воскресным днем мы начинаем свои «гастроли» по зданиям, где разместился госпиталь.
В семь вечера усталые, с охрипшими голосами, но бодрые и веселые мы подошли к последнему зданию. Стучу в запертую дверь. Выходят две сестрички в белых халатах: «Мы уже давно вас ждем, но сейчас ужин, принять не сможем». А в коридоре «ходячие» больные собрались. Что тут началось? «Не надо ужина! Заходите, товарищи ребята? Хотим девчонок и мальчишек видеть!» Вдруг все умолкли. Толпа расступилась, и перед нами оказался мужчина в белом халате и в белой шапочке, руки — в карманах. Строгий. «В чем дело? Не хотите ужинать? Концерт хотите? Прекрасно». И сестрам: «Ужин перенести». «Но ведь остынет все»,— попытались они возразить. «Остынет — подогреете. Концерт нам всем сейчас позарез нужен».
В палате нас действительно ждали. Часть кроватей вынесли. Зрители разместились кто как мог. У стен, в дверях. Были и врачи и главный доктор
Мы начали программу. Аплодисментов было немного. Почти у всех руки ранены или костыли держат. Свою признательность выражали голосом: «Молодцы!» И вот заключительный номер. Русская пляска в исполнении Сереги Соловьева и Тани Михайловой. На гармошке, как всегда и везде, играл Юра Шашин. Вдруг возглас: «И-и-х»,— на середину выбежала одна из строгих поварих и давай плясать «русскую».
Потом врачи, потом все мы. потом раненые. Каждый плясал свое, обнимали моих артистов, плакали, смеялись, снова плясали...
Когда расходились, у каждого из моих ребят в руке был зажат сахар и печенье — подарок главного доктора».
■ Новый. 1944-й год Иван Петрович Конопелько, ныне живущий в Донецке, встречал в госпитале № 3864. находившемся в одной из школ Свердловска. «Что и говорить, — вспоминает он. — далеко мы оказались от фронта.
Почему? Да потому что уже не подлежали возврату в строй. А тут Новый год. Праздник ведь. В нарядно украшенном по тем временам красном уголке после ужина собрались больные и обслуживающий персонал. Кто мог — сам пришел, кого привезли на каталке или на коляске, а некоторых на руках принесли, усадили на табуреты. Выступил замполит госпиталя, поздравил нас с наступающим Новым годом, годом окончательной победы, как мы
думали тогда. А потом начался самодеятельный концерт. И раненые выступали и сотрудники госпиталя, а потом две девчушки пришли — студентки консерватории. Пели для нас, играли. Народные песни, фронтовые, арии из опер. От аплодисментов стекла в окнах дрожали. Но вот концерт окончен. А у нас — веселье: стулья и кресла сдвинули, танцы начались. Женщин, конечно, приглашали наперебой. И ни смешного, ни грустного уж не замечали: у кого руки нет, кто на протезе, у кого бинты размотались... Господи, да какая разница, живем ведь! Победа близко!
Мы не сразу услышали сначала всхлипывания. потом все более громкий плач, потом за душу хватающий крик: «Ой, мамочка, чего ж я такая несчастная?» Оборвался танец. Молоденькая девочка лет восемнадцати, закрыв лицо синей косынкой, плакала навзрыд: «Ой, мамочка моя дорогая, что же я буду делать, как я буду жить?» «Ну. успокойся, Галя, успокойся, — уговаривала пожилая сестра. — Не одна же ты такая. Пойдем в палату». «Пойдем? А скажите, как я пойду, как? Ну скажите?» К Гале подошел парень, очень легко, хотя не было у него левой кисти, поднял ее на руки и понес в палату, приговаривая: «Ну что ты, Галочка? Успокойся. Помирать нам, как говорится, рановато. А ты же еще и красивая девочка. Погоди маленько, найдем и мы свое счастье». Когда он ее нес, мы увидели, что у Гали нет обеих ступней. Кто-то сказал, что когда эта девушка вытаскивала с поля боя раненых, разорвалась вражеская мина...
«Все в круг? Вечер продолжается,— услышали мы. — Поем «Катюшу»...» Прошло сорок лет, но разве забудешь такое? Где она, эта девочка, красивая, добрая девочка. которую не пощадила война?
Концерт на войне — перелистана еще одна страница нашего «Синего платочка»». Сейчас, когда вы получите этот номер журнала, мы будем готовиться к встрече года 1985-го. Года 40-летия нашей Победы. И совсем другим будет этот Новый год, совсем непохожим на те далекие маленькие праздники,
что возвращали силы, радость, надежду. Но они живы в памяти и потому живы в каждом празднике сегодняшнем.
Выпуск «Синего платочка»» подготовила И. ЖУРАВСКАЯ

Работница № 12 декабрь 1984 г.