За окном чуть брезжил рассвет, когда Елизавета Николаевна Егорова опустила на пол босые ноги и осторожно, чтобы не разбудить мужа и сына, начала одеваться. Она чуточку запаздывала и теперь не могла подавить смущающего душевный покой сомнения: соберется ли народ?
Сын заворочался во сне: наверное, услышал, как Елизавета Николаевна скрипнула ящиком комода. Она подошла к его постели, постояла несколько
секунд, поправила одеяло. Совсем взрослым стал ее Женька, не сегодня завтра папашей будет именоваться.
А матери все равно видится таким, каким был пятнадцать лет назад,— нескладным, на тоненьких ножках, с огромным, раздувшимся от травяной блокадной похлебки животом. Но зачем вспоминать лихое? Минуло, и ладно...
И все-таки воспоминания о прошлом не оставляли сегодня Елизавету Николаевну. На них наталкивали даже привычные доски почета с портретами передовиков в скверике около совхозной конторы. Четверть века назад появилась на одной из них ее фотография. Если бы не дожди и не злые осенние туманы, люди до сих пор видели бы бойкую, кудрявую молодайку, какой помнила себя Елизавета Николаевна в довоенные годы. Но фотографии старели куда быстрей, чем она сама. Их приходилось заменять. В первый раз — в сорок четвертом, когда немцев окончательно отогнали от Ленинграда. Тогда председательнице рабочкома долго пришлось уговаривать Егорову, прежде чем та согласилась сходить к фотографу. Очень не
хотелось ей красоваться на доске почета этакой страхолюдиной. Но как раз подошло время получать Елизавете Николаевне партбилет, а с партийным делом бабьи капризы несовместимы. В райкоме тогда тоже посочувствовали ей, тоже вспомнили блокадную пору. Очень тепло говорили о героическом труде простых русских женщин, работавших в то лихое время под бомбами и пулеметным огнем, голодавших вместе со своими семьями и все-таки отдававших последнее фронту и осажденному Ленинграду. Егоровой эти слова показались тогда слишком высокими, похвалы—слишком преувеличенными. В сущности, ведь она ничего выдающегося не сделала, просто трудилась не покладая рук.
Случались, конечно, бомбежки, и под пулеметный обстрел на поле доводилось попадать, и избы горели и склады. А голод? Он в деревне переносился все-таки легче, чем в городе. Всего тяжелей с детишками было. Как не дать голодному ребенку картофелину, огурец, луковицу с совхозного поля?
Давала, конечно. Но понемногу и не всем сразу, чтобы не было заметно.
А себе ничего не брала. Не по какой-то особенной щепетильности, а потому, что ей, бригадиру, и нельзя было поступать иначе. Допусти она слабость, подай пример — другие этим бы воспользовались, даже такие блокадные ветеранки, как Лиза Тупицына, Клава Сззачева, Мария Гриненко, которых и сегодня все гвардейками именуют.
Опять всплыло сомнение: с достаточной ли убедительностью говорила она вчера с бригадой? И недовольство собой за такое неуместное сегодня десятиминутное опоздание. У совхозной конторы, где уговаривались собраться, Елизавета Николаевна никого не увидела. Так, может, и впрямь прав был ее муж?
Она не привыкла доверяться его пророчествам. Ведь не зря старого совхозного кузнеца Федора Ильича Егорова прозвали в поселке «наш главный отрицатель». Скептический был у него склад ума, в делах и в людях прежде всего подмечающий недостатки. Неприятный разговор произошел у них, когда Елизавета Николаевна рассказала мужу, что на капустных плантациях появилась гусеница-белянка, с которой машинам не справиться, так как капуста уже широко распласталась и трактор подавит листья. Придется, видно, опять опылять растения вручную, выходить всем ночами, чтобы справиться с этим делом по росе, пока нет ветра.
— Не подымешь ты теперь ночью девчат,— сказал тогда Федор Ильич.
— На другое. На сахарную свеклу подняла бы, а на капусту — нет. Теперь же вашу бригаду по свекле в первую голову будут мерить. О ней ты на совещании говорила, при товарище Хрущеве высокое обязательство брала. А капуста нынче для твоей бригады — культура второстепенная...
Она тогда же попыталась втолковать мужу, что славу свою видит в другом — в том, чтобы богатым был каждый гектар закрепленной за ее
бригадой земли, но Федор Ильич недоверчиво хмыкнул:
— Верно, что ты думаешь так. Только в сельских делах пока еще не всегда хозяйский расчет пересиливает.
Заговорил он о расчете — и у нее закралось сомнение. Ведь гексахлорана сейчас в совхозе мало. Пустишь его сегодня на капусту — можешь завтра на
свекле с пустыми руками остаться. Снабженцы умеют быть тугими и на ухо и на подъем...
Да, выходит, не собрались. Что же теперь делать? По домам идти, в окошки стучать? Нет, этого она делать не станет. А может, поступить так, как в
давние, довоенные годы: поработать в одиночку? На следующую ночь после такого урока без уговоров сбегутся.
Но что это? Неужели она ошиблась, поддалась сомнению да и принялась хлестать себя ненужными упреками?
Выходит, что так! Люди раньше ее пришли, давно уж на поле работают, а бригадирша их несознательности объяснения ищет. Вон Федосья Ильинична
усмехается, по-родственному ее приветствует. Зубастая, как и братец, пальца в рот не клади! А это кто же нагнулся, из чулка гексахлоран на капустные листья сыплет? Да, конечно же, Валька Олейникова! Гляди, и обе старушки-пенсионерки Ольги Петровны вместе со всеми вышли.
— Мы уже без тебя думали управиться,— подала голос Федосья Ильинична.
А Валя добавила:
— Вы ж, тетя Лиза, говорили, утречком вам за речку в бригаду Василия Ивановича сходить надо. Вот мы и решили: сами опылим.
Когда Елизавету Николаевну спрашивали, отчего она решила взять постоянное шефство над молодым бригадиром Василием Корольковым, она строго
поджимала губы и отвечала коротко:
— Гектар должен быть богатым во всем совхозе, а не в одной бригаде...
Так было проще и понятней. Не только для спрашивающих, но и для нее. Несколько лет Вася Корольков работал трактористом в бригаде Егоровой.
Парень прилежный, в работе дотошный, думающий. Век бы не отпустила его Елизавета Николаевна из механизированного звена, не случись несчастья.
Во время уборки силоса хотел он очистить на ходу режущий аппарат комбайна, да и лишился по неосторожности кисти руки. Что было делать дальше однорукому трактористу?
Егорова долго разговаривала с руководителями совхоза, убеждала их, что Корольков вполне справится с обязанностями бригадира. Может, и не умеет
он еще как следует руководить людьми, но опыт — дело наживное, а пока... Пока она берет на себя всю ответственность за корольковскую бригаду, хотите — будет там дневать и ночевать!
Какие чувства побудили тогда Елизавету Николаевну произнести эти слова? Жалость? Стремление помочь попавшему в беду хорошему парню? Да, и они. Но, кроме того, было еще одно...
Когда человеку перевалило за пятьдесят, у него, естественно, появляется желание хотя бы вчерне подвести итоги совершенному и вместе с этим рождается потребность увидеть своего «наследника», чьим надежным молодым рукам можно без опасений доверить воплощение уже непосильных для себя самого замыслов. Елизавета Николаевна никогда не произносила таких слов, она даже не отдавала себе ясного отчета, что думает об этом. Только отмечала между делом: «Мне уже трактор водить не научиться, а Вася — сам
механизатор, ему легче с нашей нынешней главной силой совладать. Мои «девчата» одна за другой на пенсию уходят, а у него — молодежь больше. Обмен нам, что ли, произвести?»
Из-за «обмена» и возник между ними первый серьезный спор, хотя этот «обмен» был далеко не добровольным.
В совхозе работало много девушек, выпускниц мичуринской сельскохозяйственной школы-десятилетки. Елизавета Николаевна всегда старалась быть к
этим девушкам особенно внимательной: она знала, что все они сироты, воспитанницы детских домов, что родители у большинства из них погибли. Она видела, что в школе девушки получили хорошую подготовку и что образование не помешало им полюбить простой земледельческий труд. Одно лишь огорчало ее: девушки предпочитали работать в саду, в тепличном хозяйстве, на фермах, и лишь немногие соглашались идти на полевые работы.
Тем больше надо было ценить таких!
А Корольков этого не понял. Как только появилась у него Валя Олейникова, так и начал с ней конфликтовать. То обругает грубо девушку, то глупость сморозит вроде того, что на поле раздумывать не положено. Валя вначале плакала, потом огрызаться научилась, стала прогуливать. И Вася потребовал ее увольнения.
Елизавета Николаевна взяла проштрафившуюся к себе «на воспитание». Так и записали в решении рабочкома. Не записали только, что, забирая
Олейникову в свою бригаду, Егорова намеревалась этим воспитать обоих — и ее и бригадира. Свой замысел Елизавета Николаевна никому не выдавала.
Валя пришла в бригаду с зимы, так что Елизавете Николаевне нетрудно было и примером и на словах разъяснить ей, как на бедных суглинистых и супесчаных почвах в совхозе «Ручьи» выращивают урожай, сравнимый с урожаями их давнего соперника подмосковного овощеводческого совхоза «Большевик», расположенного в Приокской пойме. Одним прилежанием в труде таких результатов не добьешься. И связь с наукой тут и собственный пытливый взгляд.
Из ученых Елизавета Николаевна чаще всего встречалась с заведующим кафедрой овощеводства Ленинградского сельскохозяйственного института Алексеем Петровичем Петренко. Когда тот приезжал, Егорова почти всегда подзывала к себе Валю, и, присутствуя при их беседах, девушка узнавала множество вещей, прежде ей совершенно неизвестных.
Оказалось, что нынешняя окультуренная почва «Ручьев» создавалась годами — в значительной мере искусственно. Когда где-нибудь поблизости прокладывалась дорога или строилось
новое здание, Егорова, как, впрочем, и другие бригадиры, заранее договаривалась с бульдозеристами, и те, осторожно сняв верхний почвенный слой, сгребали его в отдельную кучу. Потом на машинах и на лошадях приезжали совхозные рабочие «и увозили эту землю на свои поля, постепенно увеличивая таким образом глубину пахотного горизонта. Навоз на полях всегда разбрасывался равномерно с помощью нехитрого приспособления, сделанного механизаторами.
И до чего ж дотошно высчитывает Елизавета Николаевна, какую экономию в человеко-днях и в копейках дает применение каждого агротехнического
приема! Вале прежде казалось, что этим только бухгалтеры и могут заниматься, но не бригадиры. А она и этим занимается. На сахарной свекле, к примеру, натриевую селитру решили не применять. Никудышный гербицид. Лебеда от нее только голову наклонила, горчак еще бодрей выглядывает, все равно полоть приходится. Зачем же лишний расход?..
Когда Валя достаточно освоилась, Егорова стала приглашать ее с собой за речку посмотреть подшефные корольковские поля. В первый раз девушка заупрямилась, стала отказываться.
— В каком качестве я заявлюсь? Вашего адъютанта?
— В собственном своем качестве, члена бригады. Над корольковской ведь вся наша бригада шефствует, а не я одна...
И, чтобы окончательно уговорить ее, добавила:
— Не хочешь, значит, старухе помочь.
А я-то надеялась, что твои молодые ноги помогут мне все Васины посадки по-быстрому обскакать.
Потом Валя осмелела и в свободные вечерние часы стала заявляться в бригаду Королькова одна. Особенно нравилось ей находить брак в работе
механизаторов. В таких случаях она делалась изысканно вежливой и язвительной.
— Нас, Василий Иванович, Елизавета Николаевна учила по-черному, а не по зеленому рыхлить и проклюнуться сорняку не давать. А вас нет? Или, может, новшество на этот счет сегодня по радио передавали, пока на работе я была? Нет? Тогда пойдемте, пожалуйста, на третье поле посмотрим...
Корольков то посмеивался в ответ на ее назидания, то злился, то гнал надоеду с поля.
А Егорова была довольна вдвойне. Во-первых, после таких стычек Васины поля становились чуть ли не чище ее собственных, а во-вторых, он ей сам как-то признался, что, пожалуй, так и не приметил в свое время Валины достоинства. Значит, задумываться начал, а это первая ступенька в науке руководства людьми.
Я повстречался с Егоровой, когда она вместе с другими бригадирами и звеньевыми выезжала на поля совхозных бригад проверять состояние посевов.
Естественно, мы прежде всего разговорились о том, большую ли пользу приносят такие взаимные проверки.
— Да как вам сказать...— отвечала она.— Находим кой-чего. У кого-нибудь канавы не обкошены, на другом поле ящик оставлен после уборки ранних
огурцов. Но серьезных неполадок давно уж незаметно. Очень ровно у нас теперь бригады идут. Возьмите нашу, передовую: ранняя капуста дала 500 центнеров с гектара, свекла — 310, остальные овощи — 300, картофель — около 200. Но и остальные бригады отстали от нас лишь на 10, 20, от силы, на 30 центнеров. Правда, если мерить богатства гектара обработанной земли деньгами, то у нас за прошлый год он дал валовой продукции на 24 100 рублей в старых деньгах. А в среднем по совхозу — 17 560. И та и другая цифра хороши. Но меня другое волнует...— И тут же спросила, нахожу ли я оправданным то различие, которое существует пока в организации городских и сельских передовиков-новаторов.
Заводские и фабричные новаторы в Ленинграде объединены в советы — своего района, всего города и трех экономически связанных областей: Ленинградской, Псковской и Новгородской.
А у сельских передовиков никакой своей общественной организации нет. Некоторые могут сказать: что за беда! Организация—дело формальное. Ведь
и сельские передовики делятся своим опытом, ездят в другие хозяйства, рассказывают о своих достижениях на всевозможных конференциях и совещаниях.
Зачем же ломиться в открытую дверь, перетаскивать из города в село организационную структуру, которая, пожалуй, окажется там громоздкой и малодейственной?
Но Елизавета Николаевна не разделяла подобных опасений.
— Меня ж чем нынешние городские порядки привлекают? Там все хорошее, пускай кем-то одним задуманное, сразу общим делом становится. И запомните: делом, а не словами. Им не надо долдонить, усовещивать начальство — свое и соседнее. Постановления их советов — районных, городских, межобластных — для всей соответствующей территории силу закона имеют. И базу они создали, чтоб те решения бумажками не оставались. Конструкторские бюро у них — чтоб новшества разрабатывать, свой экспериментальный заводик — чтоб их проверять, инструкторы — чтоб соседей уму-разуму учить, специальные семинары повсюду — чтоб самых малосознательных рабочих приучать думать, выискивать новое, делаться новаторами. Все бесплатное, на общественных началах. Вот и рассудите: разве не полезно было бы и нам так объединиться и общими силами, повсеместно наши гектары богатыми сделать? Разве ж это не то, чему учит нас партия?..
Да, широко, по-государственному мыслит Елизавета Николаевна Егорова.
Со страстной партийной требовательностью относится она и к своей и к чужой работе. Недаром коммунисты Ленинградской области послали Елизавету
Николаевну делегатом на XXII съезд нашей партии.
В. ВЛАДИМИРОВ
Совхоз <Ручьи», Всеволожский район, Ленинградская область
Крестьянка № 10 октябрь 1961 г.