Главная | Регистрация | Вход | RSS

Архиварий-Ус

Меню сайта
Категории раздела
>
Новости
Мои статьи
Политика и экономика 1980
Литературная газета
Газета "Ленинская Правда"
Газета "Правда"
Еженедельник "За рубежом"
Газета "Полярная Правда"
Газета "Московская правда"
Немецкий шпионаж в России
Журнал "Трезвость и культура"
Политика и экономика 1981
Журнал "Юность"
Журнал "Крестьянка"
Журнал "Работница"
Статистика
Яндекс.Метрика
Усть-юганский конфликт, часть 1
Алексей Фролов
 
публицистика

Второй день — на северном участке трассы Тюмень — Сургут, в поселке Усть-Юган. Я был здесь зимой (хотя по календарю и в марте) полтора года назад. Тогда кругом лежало много снегу и сам поселок — коробочка к коробочке — походил на елочные игрушки, надежно упрятанные в вату.
Сейчас зеленое весело мешалось с голубым. И янтарно светились ряды старых и понастроенных домишек — они густо облепили усть-юганскую лесистую гриву. А сбоку, словно масштабная линейка на карте, лежал новехонький однопуток. И видно было: муравьями копошатся подле насыпи люди.
 
И опять, как вчера, радостно токнуло под сердцем: проложили дорогу... Дошли до Юганской Оби, черти... Эх, красиво лежали рельсы, и катилось по ним предвечернее солнце. Потому-то не серебристым — медным, чуть красноватым казался металл на пути...
 
Дорога к Оби — это уже прошлые заботы. А если встать сейчас спиной к готовому северному участку пути, глазу открылась бы даль просеки, середина которой, как тропинка в ухоженном парке, ровно усыпана песком. Туда, на юг, еще пробивать и пробивать путь, пока соединишься с веткой, упрямо ползущей от Тюмени.
 
Это — предстоящее. Близкое, хлопотное, нелегкое человеческое дело.
 
...И тут по какой-то неведомой прихоти мысли простенький, почти детский рисунок дороги — две стальные нитки и частые шпалы поперек — выдавил из моего ликующего сознания легкую горчинку. Она мигом разрослась, выкрепла, и я живо вспомнил, почему это, что и откуда. Я вспомнил вчерашнее.
 
Мы сидим, курим неподалеку от вертолетной площадки — и прилетевшие и те, кто первыми нас встретил. Знакомых не видно. А может, я не признал кого. По-летнему одет народ, иные в накомарниках. И жарко. Кто-то замечает в паузе между затяжками: «Кукушка на сухой березе куковала. Будет сушь...»
 
Мужики докуривают папироски, деловито заплевывая каждый свою, чтоб искорка не зажилась, от греха подальше. И смотрят из-под руки на дорогу-лежневку. И уже видно: пылят машины. И первая лихо притормаживает около, распугав выводок диких уток в подвысохшем озерце. Из кабины, из кузова вываливаются люди, хлопают друг друга по плечу, переспрашивают, чего сколько привезли. Нужны гвозди и кабель и еще что-то. Немолодая женщина теребит летчика: в целости ли груз для школы — склянки да микроскопы...
 
В этой сутолоке слышу знакомый голос. И вижу человека: пиджак наброшен на плечи поверх голубенькой рубашки с коротким рукавом. Портфель или папка под мышкой. Очки пускают острые лучики. Это Юрий Алексеевич Чупринко, начальник Усть-юганского СМП — строительно-монтажного поезда. Он мотается туда-сюда, отдавая на ходу короткие распоряжения.
 
— Вижу, что приехал,— говорит он, но думает не обо мне, ищет глазами нужного человека.— А я вот на пару дней улетаю... Оглядитесь пока... Мы тут дорогу до Оби уложили. Кончились мучения... Новая теперь на Усть-Югане эра.
 
Нужный человек, наверное, находится. Потому что Чупринко делает рукой отмашку, так что пиджак ползет с плеча. Я понимаю: потом, когда вернется, про все подробно расскажет. Сейчас некогда. Надо разгрузить и отправить вертолет. Я и сам, Чупринко знает, устроюсь в заезжей и найду, чем себя занять...
 
И я иду в сторону поселка и слышу напоследок чей-то притворно-недовольный голос: «Помидор навезли, а гвоздей нету... Чем я, помидорами доски сшивать буду?.. Мне Петрович голову снимет!..» И другой голос слышу: «А чем бы ты, мудрило, людей кормил — гвоздями жареными?..— И уже негромко: — А Петрович увольняется. На поселке гадают, кому достанется ихняя квартира...»
В этом диалоге явная лукавинка.
 
Так бывает, когда на радостях люди напускают на себя излишек серьезу. Не потому ли, что новая на Усть-Югане эра, как сказал Чупринко, и теперь не вертолетом — по железной дороге от Оби будут возить материалы и инструмент? И уже не будет каждый гвоздик золотым? А по воздушному мосту пойдут помидоры и яблоки, что перепадали и раньше местным ребятишкам, но редко все-таки...
 
«А кто этот Петрович?— ожгла вдруг мысль.— Не мой ли случайно старый знакомый?»
 
Немного было у меня здесь знакомых, с кем сошелся близко еще в прошлый раз: Володя Гирич, Лев Саханцев, Михалыч, он же Коля Панин,— молодые инженеры, самые первые на Усть-Югане... Потом Шульков Алеша, тракторист, механик. И Петр Мозговой с Геной Бахтиным — плотники... Все люди чупринковского костяка. Особой породы. Без таких не обходится ни одно серьезное начало. Они были выдержанны и неприхотливы. Осторожны. Если для общего блага — расчетливы. Но и риск им был не чужд. Они мастерски владели каждый своим делом и имели, еще массу самых разных навыков. Они были трезвы и ровны с людьми. Одинаково аккуратно и ловко носили вечерний костюм и штурмовку. Травили анекдоты и учили немецкий — кто для школы, кто для аспирантуры. И мечтали о том, когда здесь стукнет, как говаривал Коля Панин, первое колесо.
 
Гирич был мягче других. И как-то интеллигентней в общении. У него был ровный голос. Он смотрел на собеседника прямо, никогда не пряча глаз. Дело делал не торопясь, обстоятельно, и эту обстоятельность иные принимали за ленцу...
 
Тогда, в прошлый мой приезд, он работал строймастером, и я видел, как он учил молодых ребят и обшкуривать доски, и заводить угол, и забивать в три приема стопятидесятку.
 
Все это было не обязательно для инженера, но совершенно необходимо для Петровича, как уважительно называли рабочие Гирича.
Меня он подкупил другой своей яркой чертой — умением, да нет, пожалуй, большим — потребностью думать о завтрашнем.
 
«В основе всякой фантазии лежит недовольство реальным»,— говорил Володя, пощипывая свою шотландскую бородку. И в свободное время рисовал десятки проектов фантастических сооружений. Там было много зелени, воздуха, солнца. На иных листах угадывались усть-юганские пейзажи...
И вот сейчас что-то мудрил Гирич.
 
Я писал ему записки. Караулил в конторе. Заходил домой. И у меня закралось подозрение, что не хочет человек встречи, хотя могло быть ему и некогда: он, Петрович, сдавал на Балыке прорабский участок.
 
...По Лакым-Паслу стрелой несется лодка-«казанка», а вдоль по бережку, ни на шаг не отставая от лодки,— свора псов. «Казанка» круто взяла к берегу. Псы радостно залаяли. Я вгляделся, но трудно было увидеть, свой ли кто, чужой... Человек веслом подгреб к сухому, перелез в высоченных сапогах через борт и потащил лодку волоком. И тут к нему подошли ребята, разодетые по-чудному: двое в ватниках и двое в плавках...
 
И вот я уже там, рядом с ними. Человек увидел меня, прищурил левый глаз, словно прицелился... Узнал... И я узнал. Это был Алешка Шульков, поджарый, меднолицый, как герой куперовской книжки.
 
Как ни в чем не бывало, будто мы расстались только вчера, Алеша кивнул на меня:
— Это товарищ из Москвы. Специально приехал проверить и подтвердить...— И смешно заморгал глазами. Мол, не обижайся и не выдавай. Потерпи. Не пожалеешь... Ладно.
 
Он сидел на бортике «казанки» и колдовал над движком.
 
Великим мастером по части механики был Алеша. Про него говорили: «Если бы у той подкованной блохи был мотор и этот мотор забарахлил, Алеша бы его исправил...»
 
— Вы точно из Москвы? — спросил один из хлопцев в телогрейке. И тут я догадался, почему они так распределили свои наряды. Телогрейки было только две, а перекупались, замерзли, как цуцики, все четверо. Вот и грелись по очереди.
— Из Москвы...— сказал Шульков.— А то не видишь...
— Ну и как — врет Шульков или правда?
 
Алеша отсосал в баночку бензину и стал промывать там какую-то штуковину.
 
— Я им все как есть рассказал — не верят.— Он сокрушенно крутнул головой.— Говорю: был в конторе, видел приказ по Тюменьстройпути. Там черным по белому,— Он равнодушно задекламировал: — В случае, если погода в Усть-Югане останется в ближайшее время на должном уровне. Скобка открывается: то есть будет соответствовать погоде на Черноморском побережье Кавказа. Скобка закрывается. Приказываю семьдесят процентов надбавки аннулировать.
 
Подпись. Точка.
 
Алеша поднял от банки честные глаза.
 
— Брось, Алеша,— напрямик портил дело я.— Чего голову морочишь? Давай хоть поздороваемся.
— Руки не подам,— хмуро сказал Шульков. И уже смеясь, хохоча: — Грязная она у меня... А-а, черт с ним!.. Заглотали и так крючок до аппендикса... Жлобы... Ну, здорово! — Он поднялся, мы обнялись.
— А чего не на работе? — спросил Алеша еще в досаде на всю четверку.— О северных заботитесь, а работа, она что, постоит?
— Сломалась работа,— сказал кто-то сконфуженно.
— Это как? — спросил я.
— А-а, салажата... Из школы механизации. Видать, подугробили технику.
 
Алеша открыл инструментальный ящик, закопался там, очевидно, намекая ребятам, что разговор окончен. И тут самый старший из четверки, симпатичный такой паренек Гоша, отдал телогрейку приятелю и поставил ногу на лодку.
 
— А ты не жлоб? — зло и напористо спросил он Шулькова.— Вы тут, первопроходцы, говорят, аккордно лопатами деньги гребли...
Спокойно орудуя гаечным ключом, Шульков сказал мне:
— Вот так свяжись с людьми, которые не держали в руках даже толкового словаря...
— Смотрите, держал! — рассмеялся Гоша.
— Держал. Иначе откуда мне знать, а тебе соответственно не знать, что жлоб — это Желающий Лично Облапошить Ближнего,— не моргнув, ответил Шульков и пошел уже всерьез: — Мы ведь облапошивали сами себя. Понял?.. Разве это жизнь, когда, кроме денег, ничего от жизни не получаешь?..
— Если бы не северные,— сказал спокойно Гоша,— я бы сюда не поехал... Ни к чему мне ваши крахмальные простыни и широкоэкранные клубы...
— Ну ты у нас геро-о-о-ой... В одноместной палатке прокантовался бы пару лет в обнимку с северными. Ел бы дичь, запивая болотной водичкой...
Алеша обвел нас всех глазом:
— Что за дорожку бы он построил, представляете?.. Я иногда думаю, ребя, подняли мы отменный поселок. Как мечтали, когда здесь, знаете, не то чтобы дома — вагончика не было. И мы тракторами растаскивали замерзшую палатку. Утопили в Лакым-Пасле, и вдруг мороз под двадцать пять...— Алеша обтер концами движок и стал свинчивать струбцину.— Отличный поселок получился. Газ, отопление в квартирах, водопровод есть. И детсад и поликлиника.
 
Спортзал строим... Видел за поликлиникой спортзал? — спросил он меня.— И Чупринко хочет организовать книжный магазин...
 
Ребята стояли, не понимая — как, впрочем, не понимал и я,— куда это Шульков клонит.
 
— Ну-ка, полей бензинчику на руки,— сказал Алеша одному из хлопцев. Тот послушно взял банку.— А знаете, сколько стоит наш поселок? — спросил Алеша гордо и сам ответил: — Три миллиона!.. А ведь поселок временный.— Он протянул последнее слово, чтобы оно попрочней зацепилось в нашем сознании. — Через пару-тройку лет кончим класть полотно. Построим капиталку — вокзал и прочее, и разберут всю эту красоту по бревнышку. Ту-ту —
строительно-монтажный поезд ушел...
Шульков испытующе поглядел на Гошу:
 
— Спорим, знаю, о чем ты сейчас думаешь?..
Гоша молчал, насупившись.
— ...а думаешь ты о том, что зря три миллиона ухлопали. Отдали бы их лучше таким, как ты, работягам, вы бы в полгода за эти денежки дорогу на плечах, вот так, в телогрейках и плавках, до Северного полюса донесли. Ну?
— Не нукай, не запрягал...— сказал хмуро Гоша.— А ухлопали деньги действительно зря. Дорогая у вас вышла мечта. Три года мучились, чтобы в три дня сломать посёлок. И чтоб опять где-то там временные дворцы строить. И опять ломать...
— Это чтоб тебе жилось по-человечески, дура, — не растерялся Шульков.
— А может, я сюда для другого ехал? И мечтал о другом — о настоящем, а не временном, зряшном деле? —  гнул свое Гоша. Потом повернулся к товарищам: — Пошли, отсюда, ребя...
 
Солнца здесь под вечер много — как на море. Закат плавает в гигантском разливе Сора, в круговерти проток и рек. В цветах заката полнеба и полземли на западе.
 
В эти часы возвращаются люди с работы. Идут кто стайками, кто цепочкой. Попадаются по двое и одиночки. И по тому, как идут люди, и сколько их, и вместе они или сторонятся, очень просто угадать, где было сегодня горячо, где слаженно работалось, а где бездельничали, вынужденно стояли или устали до смерти, намаявшись без техники.
 
Вот плотники. Идут, пересмеиваясь, и блестят топоры, и пилы красны от солнца. На северо-западной оконечности поселка подвели сегодня под крышу восьмиквартирный дом и довольны.
 
А вот эти ребята в касках — они валят лес. У одного на плече бензопила. Видать, вышла где-то поломка и простояли полдня. Молча, не глядя друг на друга, тянутся к домам люди.
 
И ребят из бригады Мохова узнаю — монтеров пути, их только что подвезла дрезина. Эти всегда веселы. Они чуть ли не бегом по лежневке торопятся за мылом, полотенцами, чтобы окунуться в протоке.
 
Торопиться надо. К вечеру злеет комар. Среди ребят вижу мою новую знакомую Аллу Немйлову.
Стриженная под мальчика — и сама как мальчик, хрупкая, но не угловатая, идет, чуть пританцовывая.
 
В неизменной велосипедной шапочке, в красной далласке, поверх которой брезентовая курточка.
— Привет! — говорит она спокойно и весело, словно не она, а я вернулся с трассы выжатый, как лимон.— Зайдете потом?
Через полчаса я захожу. И несу электроплитку. Я брал ее вчера — одолели комары и мошка. Полога у меня в комнате не было. Решил выжить комара сквозняком — не получилось. Тогда вспомнил один старый способ. Берешь ДЭТу — антикомарин и льешь на раскаленную плитку. Разумеется, сам из комнаты вон и все двери и окна наглухо.
— Ну, как ваши комары? — спрашивает Алла.
— Да, к счастью, вашими не стали...— говорю я.
— Вам же говорили — им жареная ДЭТа нипочем. Боятся только натуральной.
Меня усаживают и дают несколько страничек, перепечатанных на машинке. Это стихи Аллы. Я открываю страничку первую и думаю о том, что не для форсу здешние девчонки носят ДЭТу в пузырьках от духов. ДЭТа — духи Усть-Югана. Без этих духов летом на болотах человеку не прожить...
И я читаю стихи — все подряд. Они поначалу оглушают меня чем-то неуклюжим, хотя и девичьим...
 
Потом нахожу эти строки:
 
Но всходит утро после каждого вечера.
 
Рассвет выхватывая, как клинок из ножен,
— и понимаю, что не прав. Стихи замечательны мотивами жизни еще не прожитой, начатой, смутно догадывающейся: что-то там впереди? — и оттого оставляющие чувство нерастраченной нежности, ясной и чистой печали.
 
Алла приехала сюда восемь месяцев назад. До того училась в университете во Львове. Чупринко ей сразу сказал: с первым самолетом назад, на Большую землю... Потому что здесь жить невмоготу... А она ему сказала, несколько приподнято, но вполне искренне, что если назад, то только с первым поездом.
 
Наверное, ему: это пришлось по вкусу. Оставил. Работала в кочегарке — всю зиму отапливала поселок.
Началась укладка пути — отпросилась на укладку.
 
Сейчас монтёр пути.
— Раньше называлось — транспортный рабочий. Монтер пути звучит привлекательней, а суть та же...
 
А в Усть-Юган попала вот как:
 
— Спрашиваю: где больше всего денег, платят? На меня люди вот такими глазами. Молодая, а уже туда же.— Алла засмеялась.— Не будешь объяснять каждому, что для меня ноль семь —коэффициент трудности, а не просто северная надбавка. Зря деньги платить не будут. Платят, значит, по-настоящему трудно. Верно?
 
Я ей рассказал про разговор Шулькова с ребятами.
И она обиделась за ребят. Никакие они не жлобы.
Она и сама первое время, как приехала, не могла со всем свыкнуться. Ждала костров, палаток, а тут поселок как поселок, в пекарне сдобные булки пекут... Хотела даже уехать в геологическую партию... Так и ребята эти завидуют, чудаки, первым...
 
— Не потому ли и увольняются? — спросил я.
Раньше, когда здесь было трудно, уходили все больше люди в возрасте. Сейчас — я разузнал в отделе кадров — уходит молодежь...
— Внешне вроде бы поэтому. А приглядеться, вдуматься — дело в другом. Зрелое дело требует и зрелого работника. Не в смысле, конечно, возраста — в смысле навыков, опыта, квалификации. Я ехала сюда совсем не думая, как и кем буду работать. Привлекало, уже говорила, что... Так и большинство, думаю, моих сверстников. А здесь уже почти нет — во всяком случае, не ожидается — работы «навалом», чтобы шапками можно было закидать... А научиться, допустим, делать кирпичную кладку — уже простым показом не обойдешься, как это могло быть раньше на времянке, у плотников. Тут нужно курс проходить.
 
Редко кто такой догадливый, чтоб заранее пройти.
 
Вот и получается: образование — сплошь среднее, энтузиазму хоть отбавляй, а требуемых навыков нет. Или впрямь иди в геологическую партию коллектором камушки таскать, или езжай обратно домой, что, знаете, не каждому светит...
 
— Кто-то ведь остается?
— С навыками или твердой специальностью, как же, остаются,— сказала Алла.— Но и они держат нос по ветру. Смотрите, наша бригада. Или лучше, моя бывшая бригада: все почти были со специальностями, с Большой земли. Но пока времянка, им сказали: поработайте на путях. Рихтовать или подштопывать — это несложно, но... тяжеловато. Тем более что дороги до Юганской Оби не было и с механизмами было туго... Работали на путях, но ведь со скрипом: переделывать за кого-то что-то — нож острый. На новом месте, заново — пожалуйста, даже денег меньше платят. А переделывать... Ребята помыкались, помыкались — там переделки, здесь времянка... И разбежались... Семейный так не поступит — ему сниматься с места трудней... И потом они, семейные, умнее — прежде чем сюда приехать, высылают человека, вроде на разведку. Понравилось одному — едут остальные... А молодым где уж быть такими осмотрительными... Я лично верю, все это кончится, когда кончатся прикидки, времянки... Ведь даже дорога до Юганской Оби — это как вступительный аккорд.
 
Тут пришли ребята. Притащили пленку, магнитофон. Алла заправляла здешней молодежной радиостанцией, и нужно было готовить передачу на завтра.
Получил от Гирича записку: «Приеду с Балыка в 11.00. Жди в заезжей».
Три часа, а от Гирича ни слуху.
Три часа дня — это ни туда, ни сюда. Слоняться от одного пустого дома к другому (может, кто на отгуле или приболел?) — занятие по жаре и комарам не для развлечения. И ехать на объекты поздновато.
 
Пока машину словишь, пока уговоришь шофера подбросить — тут и конец рабочему дню...
 
Без толку надрывался колокольчик радиотрансляции: пусто в поселке. Где-то неподалеку ухала дизель-пушка. И «сотка» прошлепала мимо — в кабине сидел незнакомый парнишка-тракторист.
 
Я подумал, что здесь пригляднее зимой. Снег, он лишнего чужому глазу не покажет. Но сейчас при всем безлюдье здесь чувствовалось больше жизни.
Эти обнажившиеся тротуары с перильцами, и выложенные битым кирпичом дорожки, и приоткрытые окна в цветных занавесках, и даже стираное белье на веревках заставляли забывать (не знаю, каждого ли и надолго ли), что участочек этот суши, может, всего два километра на два. И что кругом глянуть, конечно, глянешь, а ногой не ступишь, хотя и врывается иногда в обзор чудный пейзаж (но ты побывай там, попрыгай с кочки на кочку и чтоб еще пожрала тебя всласть мошка!).
 
И потом была заметная продуманность и красота в том, что для клуба выбрали самое светлое и высокое место. И что площадку перед детским садом не затенили домами: гуляло целый день солнце по речному песочку, между грибками и качелями...
 
И даже в том, что кое-где нарыты были траншеи, и лежали горки чистого песка, и сушился тес,— даже в этом была своя прелесть. Доделывался поселок.
Пока не нагрянули дожди, тянули водопровод и теплоцентраль до «неохваченных» домишек. Менялись полежавшие доски на тротуаре... (А где-то в глубине сознания — горькой отметиной: распечатывается четвертый миллион!)
 
Я спустился к Лакым-Паслу, где первые поселяне устроили три года назад становище. Здесь еще в прошлый приезд дымили печурками балки.
Теперь они гляделись пусто и ненужно. Незачем было прикрывать плотно двери и вешать сетки от комаров на окошки. Не для кого.
 
Нежилое почему-то всегда быстро ветшает. Вот и этот знакомый мне балок — «шестерка» — здорово сдал под дождями и солнцем. Пооблупилась краска с боков, и ржавчина проела желобок для стока...
 
Здесь, в шестом, мы с плотником Василием перекидывались в шахматы. Он лежал на полке и после каждого удачного хода делал глоток из здоровой бутылки с какой-то совершенно невероятной наклейкой. В бутылке, разумеется, была вода, натаянная из снега (сухой закон!), и часть сока давленой клюквы.
 
А потом мы делали с ним скворечник. Был март.
 
«Везде в марте вешают скворечники»,— говорил Василь, особенным образом, без гвоздя, на пазах мастеря птичий домик. А я говорил Василю, что зря это все.
 
Скворцов здесь отродясь не бывало. А ему это было и не важно: «Когда скворечник над головой, кажется, что ты совсем дома...»
 
Наш ли, не наш висел на той березе скворечник?

 
Журнал «Юность» № 3 март 1972 г.

Оптимизация статьи - промышленный портал Мурманской области

Похожие новости:


Уважаемый посетитель, Вы зашли на сайт как незарегистрированный пользователь.
Мы рекомендуем Вам зарегистрироваться либо войти на сайт под своим именем.
publ » Журнал "Юность" | Просмотров: 11240 | Автор: Guhftruy | Дата: 27-03-2016, 13:33 | Комментариев (0) |
Поиск

Календарь
«    Март 2024    »
ПнВтСрЧтПтСбВс
 123
45678910
11121314151617
18192021222324
25262728293031
Архив записей

Февраль 2024 (1)
Ноябрь 2023 (7)
Октябрь 2023 (10)
Сентябрь 2023 (128)
Август 2023 (300)
Июль 2023 (77)


Друзья сайта

  • График отключения горячей воды и опрессовок в Мурманске летом 2023 года
  • Полярный институт повышения квалификации
  • Охрана труда - в 2023 году обучаем по новым правилам
  •