Архиварий-Ус

— Как я нашла Орлову? — повторила мой вопрос художница.— Да, пожалуй, случайно. Хотя желание рассказать о ее редкой профессии родилось давно.
Я всегда с интересом прочитывала мелькавшие в газетах сообщения о том, что спустя двадцать пять, а то и тридцать лет встретились люди, потерявшие друг друга в годы войны. Сообщения эти неизменно волновали, и однажды я твердо решила написать портрет человека, способствующего этим удивительным встречам. Начала искать подходящую натуру. В управлении милиции города Ленинграда мне назвали несколько кандидатур. Среди них оказалась и Нина Алексеевна Орлова. Она мне сразу понравилась. И чем ближе я узнавала ее, тем больше убеждалась, что характер Нины на редкость точно совпадает с тем, который я создала в своем воображении.
И в то же время образ Нины Орловой, конечно, обобщенный. Мне хотелось воссоединить в ее лице черты многих ленинградских женщин, переживших войну, отзвуки которой слышатся им до сих пор.

Рассказ Орловой

По рождению-то рождению-то я калининская, а по жизни себя  ленинградкой считаю. Рано родителей потеряла и несколько лет жила у бабушки в деревне. А когда и она умерла, меня в детский дом определили. В Ленинград я приехала в 35-м учиться, да так на всю жизнь с этим городом сердцем и срослась. И нет теперь для меня на земле места роднее. Наверное, потому, что вместе с Ленинградом и его людьми столько пережить пришлось. Я ведь всю блокаду в нашем Кировском районе провела. Как пришла в декабре 1940 года по путевке райкома комсомола в милицию, так и работаю до сих пор. Сначала в военно-учетный стол попала. А в 42-м закончила курсы при Ленинградском управлении милиции и стала оперативником. Задерживала нарушителей, ночные патрули проверяла, зажигалки тушила, помогала эвакуировать население...
Жили мы тогда на казарменном положении. Мне это, правда, жизнь сохранило — три раза дома, в которых мне комнату давали, то горели, то под бомбами рушились.
Сейчас и представить невозможно, как трудно жилось в ту пору. На проспект Стачек выйдешь, а там как на передовой — снаряды рвутся, люди падают... В общем-то это и была передовая — фронт ведь в трех километрах от Кировского завода находился. Нас поэтому, как только возможность появилась, и на фронтовой паек перевели. А до этого, как все ленинградцы, по 125 граммов хлеба получали. Много наших товарищей из милиции от голода погибло. Я сама, опухшая, три раза в больницу попадала. Помню, долго еще, когда уже блокаду сняли, таскала в противогазной сумке перец и соль. Здорово они в голод выручали. Лизнешь — и уж есть не хочется, только пить. Водой-то можно было разжиться.
В 44-м, когда мы все понемногу приходить в себя стали, меня назначили помощником инспектора отдела по борьбе с хищениями... А розыском я последние тринадцать лет занимаюсь.
По душе мне это дело. Правда, времени трачу много, муж кое-когда даже обижается, что редко дома бываю: он придет с завода, ужин приготовит, чай согреет, а меня все нет. А как уйдешь отсюда?
Взять хоть вчерашний день. С утра надо было побывать в нескольких семействах, отцы которых всеми правдами и неправдами от алиментов  укрываются. Взглянешь в глаза ребятишек, оставленных этими горе-родителями, и думаешь: не я буду, если не разыщу отцов ваших... Иных, особенно злостных, неплательщиков приходится на год свободы лишать, других на принудительные работы посылаем.
Потом забежала к женщине, сын которой с нехорошей компанией дружбу завел, бросил вечернюю школу, работу стал прогуливать — матери об этом с завода сообщили.
А едва вернулась к себе, не успела дневную почту разобрать — потянулись люди. С одним нужно просто поговорить, успокоить, другому—совет дать, по просьбе третьего запросы в различные организации послать... Дела разные бывают. Да вы сами взгляните. Вот хотя бы это...

Расставания и встречи
Однажды, когда Нина Алексеевна уже совсем собралась домой, бесшумно растворилась дверь, и негромкий, с хрипотцой голос произнес:
— Мне бы товарища Орлову.
— Я Орлова,— сказала, подымаясь, Нина Алексеевна.
— Разрешите? — И человек шагнул через порог.
Был он немолод — седые волосы, утомленные глаза. Но по какой-то особенной, присущей людям, долго служившим в армии, подтянутости Нина Алексеевна признала в нем бывшего военного.
— Присаживайтесь,— пригласила она позднего посетителя и села сама.— С чем пожаловали?
Человек молчал, словно не слышал вопроса. Но по тому, как менялось выражение его лица, она поняла: нелегко ему начать разговор. Наконец он поднял голову, взглянул на Нину Алексеевну и негромко заговорил:
— Помогите мне, пожалуйста, отыскать одного человека. Даже не отыскать, а хотя бы узнать, где она, как живет. Замужем или до сих пор так же одинока, как я. А может,— добавил он,— вы посмеетесь над моей просьбой? Ведь прошло столько лет...
Действительно, встретились они 37 лет назад. Он в ту пору — только-только произведенный в офицеры кадровый военный, она — юная сотрудница одного из ленинградских учреждений.
Он каждый день поджидал ее после работы. Они вместе обедали, потом до изнеможения бродили по городу. В свободные дни ездили на острова, в Петергоф, Пушкин... Было начало лета. Над Ленинградом стояли белые ночи, и они совсем потеряли счет времени- существовали только утра, когда надо было бежать на работу, и нескончаемой длины, какие-то нереально счастливые вечера.
Но за летом, как известно, следует осень. Когда небо заволокли угрюмые тучи и город стал продуваться насквозь пронзительным, дующим с Невы ветром, она переехала к нему. Теперь они больше сидели дома. Вместе читали, слушали музыку, изредка выбираясь в кино и театр. Радовались первым совместным приобретениям — книгам для будущей библиотеки, свежим занавескам, шкафу.
Жизнь, которой, казалось, не будет конца, прервалась так неожиданно, что они даже не успели оформить свой брак, со дня на день откладывая это слишком, как им тогда казалось, официальное действо. Он получил срочное задание и, пообещав писать, мгновенно покинул город.
Однако первое время написать не удавалось, а когда возникла такая возможность, было поздно: письма возвращались обратно. Потом война, блокада. На запросы, которые он посылал в Ленинград во время и после войны, приходили однообразные ответы: «Не значится», «Не проживает».
Переводясь из города в город, нигде подолгу не задерживаясь, он даже, как ему казалось, примирился с мыслью, что навеки потерял ее. Но вот вышел в отставку, вернулся в Ленинград, и будто не было тридцатилетней разлуки — воспоминания обступили его. Противиться им не в его власти, а жить одним прошлым едва ли правильно. Это он понимал. И потому пришел сюда, в комнату, на двери которой поблескивает дощечка:
«Группа розыска».
— Ну и как, нашли вы эту женщину?—с нетерпением спрашиваю я Нину Алексеевну.
— Нашла, хоть и нелегко это было. Под своей прежней фамилией бывшая жена Евгения Васильевича (назовем его так) нигде не значилась. О родственниках ее он почти ничего не знал—смог только сообщить мне имя и фамилию брата. С него я и начала поиск. Брата, когда он был наконец обнаружен, я попросила прислать адрес сестры. Как выяснилось, она вышла замуж, переменила фамилию и в тот момент, когда мы ее искали, жила в Баку.
Сообщать ей по домашнему адресу, что ее разыскивает муж, с которым она даже расписана не была, я не рискнула и написала в районное отделение милиции, чтобы ее вызвали и как можно деликатнее сообщили об этом. Так мои бакинские коллеги, видимо, и сделали, потому что я получила телеграмму, в которой жена просила Евгения Васильевича написать ей на почтамт, до востребования. А вскоре они встретились: она прилетела в Ленинград. Ее второй муж, оказывается, умер, и она жила со взрослыми детьми.
Некоторое время назад ко мне приходил Евгений Васильевич, принес огромный букет роз. Был очень взволнован и сказал, что «родился вторично». А этой весной прислал открытку поздравительную. Она у меня где-то тут лежала. Да вот, пожалуйста. 

«...От всей души желаю Вам хорошего здоровья и творческих успехов в Вашей исключительной значимости и человечной деятельности,— прочла я,— приносящей людям столько волнующей радости и невыразимого душевного облегчения... С огромным терпением и искусством Вы отыскиваете друг другу людей, разлученных всякими невзгодами и неблагоприятно складывающимися для них событиями... Все эти люди славят Вас и желают только радостей и счастливой жизни».
Так кончилась одна из историй, участницей и свидетельницей которой была Нина Алексеевна.
А всего за последние годы Орлова начала и завершила более 200 розыскных дел.
К сожалению, в справках, которые она составляет по каждому делу, почти ничего не говорится о трудностях, с которыми приходится сталкиваться ей, старшему инспектору группы розыска.
Казалось бы, самая рядовая история, а сколько она требует сил, настойчивости, знаний.
...Пришел как-то к Нине Алексеевне парень. Назвался Иваном Даниловичем Васильевым и очень просил помочь ему найти брата Василия Даниловича, пропавшего в годы войны.  Сведения, которыми он располагал, были скудны. Знал он, что брат родился в 43-м году в деревне Коноплянка, Смоленской области, что в трехлетием возрасте, сразу после смерти матери, был определен в Дом малютки. Казалось бы, чего проще — связаться с этим домом, выяснить, куда перевели подросшего Васю Васильева. Но, как известно, архивы многих детских домов, в том числе смоленских, погибли. И все же Нина Алексеевна помогла встретиться братьям. Несмотря на то, что в документах Василия оказалось много неточностей: была неправильно названа деревня, в которой он родился, перепутано отчество: он числился не Даниловичем, а Васильевичем.
Сколько различных запросов посылала по этому поводу Орлова, кому только не звонила! В конце концов ей удалось установить, что Василий Васильевич и Василий Данилович Васильев — одно и то же лицо.
...Куда труднее было помочь Александре Анисимовне Ивановой в розыске племянников Федоровых—Виктора, Евгении и Марии. В своем заявлении Иванова сообщала, что глава семьи в июне 1941 года ушел на фронт. А вскоре жена с четырьмя детьми оказалась на занятой немцами территории. Ее с самым младшим из детей оккупанты расстреляли, она едва успела крикнуть трем старшим, чтобы уходили в лес... С тех пор тетка ничего не знала о племянниках.
Московское бюро розыска на запрос Орловой сообщило, что Евгения Федорова из Ленинградской области была направлена в Белосовский детдом Горьковской области. О двух других детях никаких сведений не было.
Вскоре Нине Алексеевне удалось установить, что Евгения, после того, как в 1950 году детский дом расформировали, поступила в ремесленное училище Горьковского автозавода, окончив которое осталась работать на заводе. Но почему-то не была прописана в городе и не числилась среди рабочих завода.
Александра Анисимовна, прочитав эти сообщения, сказала горестно: «Что ж поделаешь. Могли и погибнуть ребята». И ушла со слезами на глазах.
А Нина Алексеевна подумала-подумала да разослала запросы во все районные загсы города Горького. И вскоре получила письмо из Автозаводского района, в котором сообщалось, что Е. Федорова вступила в брак с Колесниковым и уже несколько лет носит его фамилию.
Дальше все оказалось просто: Евгения сообщила адреса сестры Марии и брата Виктора.
...Едва ли имеет смысл рассказывать обо всех сложностях, которые подстерегают Нину Алексеевну в ее нелегком деле. Но меня интересовало и другое. Всегда ли встречи, происходящие спустя много лет, приносят радость? Ведь с годами меняются не только лица, но и характеры. И милая девушка, пленявшая нас некогда своей радостной непосредственностью, может превратиться в желчную, раздражительную и даже крикливую женщину.
— Всякое, конечно, бывает,— отвечает задумчиво Нина Алексеевна.— И болеют люди, порой тяжко, и в разные переплеты попадают. Вот и приходится не только помогать людям встречаться, но порой и ограждать их от разочарований. Если вижу, что грядущее свидание ни одной из сторон не принесет радости, стараюсь сделать так, чтоб оно не состоялось... И только если уж очень настаивают, сдаюсь. Но, как правило, люди радуются встречам с родными, особенно те, у кого за плечами детдомовское детство, одинокая юность. О старых людях я и не говорю— для них это ведь еще и помощь и поддержка. А если бы было по-иному, я давно б занялась каким-нибудь другим делом.
Иного ответа от Нины Алексеевны я и не ждала...