Великий инстинкт М. ЗВЕРЕВ
Машина быстро мчалась по гладко укатанном степной дороге. Но вот путь преградил болотистый
ручеек. Завизжали тормоза, машина остановилась,
хлопнула дверца — водитель пошел искать переезд...
Никто и не запомнил бы этой короткой остановки, если бы не самка-куличок. Четыре ее яичка лежали где-то неподалеку, в ямке на берегу ручья. Видеть их не должен никто. Это кулик знает с того момента, как в гнезде-ямке появляется первое яйцо. Чувство ответственности за него птица унаследовала от своих предков.
С великими муками самка-куличок сносит каждое свое яичко, непропорционально большое, величиной чуть ли не в четверть взрослой птицы. С
полчаса после этого птица лежит в полном изнеможении.
Как же может крошечный куличок защитить свои драгоценные яички от таких великанов, как мы, от страшного, ревущего чудища — машины? Да никак, конечно. Единственное, что он может сделать,— это отвлечь внимание врагов на самого себя...
И вот куличок начинает хромать, опускать то одно крылышко, то другое. Теперь всякий поймет, что схватить раненую птичку ничего не стоит!
Но мы не обращаем на эти маневры никакого внимания. Птица не успокаивается. Не замечаете? Так вот вам, смотрите!
На берегу ручейка что-то ярко забелело — это куличок подал далеко заметный сигнал: наклонил голову, вытянул шейку над самой землей и поднял хвост.
Замелькали снежно-белые перышки под хвостом. Часто семеня тонкими ножками, куличок побежал по берегу с высоко поднятым хвостом. Не очень
удобная поза. Но зато теперь-то не заметить его могли только слепые!
Между тем водитель нашел переезд, машина рванула вперед. Я оглянулся. Белый сигнал исчез. Куличок стоял на комочке земли и помахивал хвостиком вверх и вниз, словно прощаясь и благодаря нас за великодушие.
Пыль за машиной скрыла переезд через ручей. И хотя ничего больше не было видно, но так и представлялось: куличок спокойно, по-хозяйски уселся
на гнездо. Его темная спинка совершенно слилась с такого же цвета грязью на берегу...
Не однажды доводилось мне видеть, с какой самоотверженностью защищают птицы свое потомство. Пора бы уж и привыкнуть. Но всякий раз заново
восхищаюсь мужеством пернатых родителей, пусть оно и продиктовано слепым инстинктом.
Был я как-то в горах, в охотничьем хозяйстве. Среди дня остановился потолковать с плотниками, которые строили егерю
дом. Вдруг напротив, на склоне горы, закричала горная куропатка — кеклик, и тут же мы увидели ее вместе с выводком...
Дальнейшее произошло мгновенно: птенцы разбежались — и будто сквозь землю провалились: попрятались в камнях. А мать с отчаянным криком бросилась навстречу лисице, выскочившей из-за больших камней. Прямо под ноги ей метнулась. На глазах у людей лиса схватила кеклика. Рабочие закричали, засвистели, но рыжая хищница скрылась с добычей за камнями.
Все были огорчены.
— Пропали теперь птенцы,— сказал один из рабочих.
Однако он зря беспокоился: птенцы не пропадут, их будет теперь водить самец. А если и он погибнет, птенцов усыновит соседняя пара куропаток. Иногда до сорока сирот водит одна самка.
Черепаха Н. СЛАДКОВ
Черепаха почуяла сладостное тепло, очнулась и, тупо двигая онемевшими за зиму ногами, выползла из норы. Выползла и легла у входа, медленно моргая то одним, то другим глазом.
Двадцатую весну встречает черепаха в пустыне, но никак не может привыкнуть к ослепительному весеннему солнцу. Панцирь черепахи в ссадинах, трещинах и царапинах.
Она не помнит невзгод своей долгой жизни. Может быть, вот эта царапина от зубов корсака. А вот эта трещина скорее всего от удара о камень. Как-то орел подхватил ее, поднял высоко в воздух и уронил. Грохнулась черепаха на камни, и надежный панцирь ее треснул.
Черепаха дремала, странно моргая то правым, то левым глазом. Тело просило еды: вот уже двести дней, как черепаха не пила и не ела. Со всей быстротой, на какую была только способна, черепаха тронулась в путь. Знала — не напрасно прожила двадцать весен,— что первую траву надо
искать в низине. Но перед низиной тянулась глинистая гряда... Вот удивились бы те, кто привык считать черепах безнадежно неуклюжими! Ловко и
смело карабкалась черепаха по круче, цепляясь лапами за выступы и углубления. А с кручи съехала вниз на своем костяном животе, втянув от страха
под панцирь лапы и голову...
Видели вы брюшные щитки черепах? Они отшлифованы, отлакированы, начищены до блесна песком и камнями-. Как подошвы ботинок самых заядлых
путешественников.
Осталось переползти такыр *: за ним и трава зеленая — сочная, солоноватая, вкусная.
* Такыр — плоская глинистая площадка в пустыне.
На такыре, как всегда весною, немного воды. Вода разжижила глину, превратила ее в серый кисель. Черепаха смело скользнула в кисель и вдруг
почувствовала, что прилипла Она задергалась, заворочалась выдираясь из вязкой жижи. Но силы после зимовки были слабы. Жижа приклеила панцирь
лапам не во что было упереться, они без толку разгребали кисель.
Долго ворочалась в грязи черепаха. Лапы все двигались - и слабели, слабели, а жижа становилась все гуще и вязче.
Солнце, то самое солнце, которое Только что вернуло ее жизни, теперь убивало черепаху. Оно накаляло панцирь, превращало жижу в твердый
как камень, асфальт. Солнце вмуровало, вцементировало заживо черепаху в глину такыра.
Ни единой ссадинки, ни одной царапинки не оставил на панцире этот коварный враг!
...А совсем рядом, до обидно го рядом, был твердый берег, зеленели травинки — сочные, вкусные, солоноватые.
Работница № 04 апрель 1968 г.