Архиварий-Ус

Хорст МИХЕЛЬ «Скоро, совсем скоро,— размышлял он,— стемнеет, а она, конечно, не знает дороги и, как видно, совсем выбилась из сил».
Он уже было собрался спуститься в долину, как вдруг увидел, что женщина присела на камень, сняла башмаки («О, она носит башмаки!» — удивился
Кристос) и стала осторожно растирать ноги. «Она мерзнет! Это в башмаках-то! Нет, она, конечно, не кечуа!»
Кристос, не торопясь, спустился со скалы и подошел к путешественнице.
Когда у ног незнакомки легла тень Кристоса, женщина вскочила. Ее темные, чуть раскосые глаза выразили удивление, но страха — в этом он мог поклясться,— страха в них не было. Глаза женщины смотрели твердо и испытующе.
Кристос вызвался проводить незнакомку в деревню.
В тот же вечер женщина, которая оказалась учительницей, собрала совет старейшин и чуть хрипловатым от усталости голосом сообщила им о своем  назначении.
Они осторожно повертели бумагу в руках и тут же смущенно возвратили: никто из них не знал грамоты.
— Раз ты одна проделала такой нелегкий путь к нам в горы, то какое еще может быть подтверждение твоего назначения, госпожа.— Старейшины говорили очень вежливо, но глаза их были опущены, и поэтому лица казались бесстрастными.
Все это время Кристос стоял на улице, прислонившись к глинобитной стене, и все слышал. Слышал, как женщина говорила о равенстве всех перед
законом, о волшебной силе грамоты.
В заключение учительница сказала, что хотела бы осмотреть школу. Старики молчали, пристально глядя на тлеющие огоньки своих маисовых трубок. Наконец один из них ответил:
— Госпожа, ты учительница. Ты говоришь, что собираешься по велению правительства учить наших детей читать и писать. Но в нашей деревне совсем мало детей. И зачем им учиться? Для чего? Наши горы и земли бесплодны. А наши дети гибнут от нищеты в грудном возрасте. Нам не нужна школа, госпожа! Иди спать, ты устала. А завтра мы покажем тебе твою хижину.
Несколько минут было очень тихо, а затем Кристос услышал, как учительница заговорила — ее глуховато-хриплый голос вдруг обрел силу и звонкость:
— Я не знаю, какое из чувств во мне сильнее: уважение к вашей старости или гнев на ваше невежество. Пораскиньте ка мозгами, почему и отчего вам плохо живется! А школу вы покажете мне сейчас, немедленно!
Старейшины поднялись и послушно проводили женщину на другой конец деревни, туда, где много лет назад жил учитель, пока не сбежал, спасаясь от
нищеты.
Шли они вдоль деревни. У покосившихся хижин стояли женщины и с интересом разглядывали незнакомку, ее новый пончо, ее грубые башмаки, а  рассмотрев, опускали глаза.
Учительница, конечно, чувствовала эти взгляды. Когда женщины отворачивались от нее, возвращаясь в свои хижины, лицо ее хмурилось.
Наконец один из стариков сказал:
— Здесь, госпожа! Вот ваша школа!
Учительница удивленно спросила:
— Почему вы называете меня госпожой?
Старики переглянулись и пожали плечами, а один, тот, что первым указал школу, сказал:
— Как же нам называть тебя? У тебя новый пончо, ты умеешь читать и писать, на ногах у тебя настоящие башмаки...
Учительница молча развязала шнурки на своих башмаках, сняла их и босиком вошла в полуразвалившийся сарай, который назывался школой. Здесь теперь хранилась маисовая солома. Учительские башмаки на следующее утро и во все последующие дни так и стояли перед дверью хижины. Никто не решался к ним даже прикоснуться — ведь они принадлежали приезжей.
Учительница оказалась упрямой, словно горная коза, и терпеливой, как лама. Она могла без конца уговаривать то одного, то другого своим спокойным, ясным голосом: «Пойдем в школу, мальчик! Ну пойдем же!»
Те немногие дети, которых удавалось затащить в школу, сидели там, разинув рты, боясь шевельнуться.
Кристос часто подолгу смотрел в отверстие, пробитое по просьбе учительницы в стене школы и названное ею окном4. Он видел, как охотно ученики
повторяли за учительницей все, что она говорила. Сидели дети тихо, не поднимая глаз. Ни одного вопроса, ни одной улыбки! И называли они ее, как и все в деревне, не иначе, как «госпожа».
Как-то вечером, проходя мимо школы, Кристос услышал плач учительницы. Плакала она, как плачут от настоящего горя,— отчаянно, с надрывом. А на следующее утро учительница как ни в чем не бывало собрала детей и отправилась с ними на каменистое плато, расположенное выше деревни. В руках она держала соломенный мяч, собственноручно сплетенный ею ночью.
Дети с удивлением смотрели, как учительница ударила по мячу ногой и погнала его перед собой. Но когда она с мячом приблизилась к ребятам, они в
испуге разбежались. Тогда учительница направила мяч одному из мальчиков с такой силой, что тому ничего не оставалось, как отбить удар. Мяч взвился вверх и через секунду стукнул по голове другого игрока. Учительница засмеялась. Мальчик с соломенным мячом, который, словно шляпа, сел ему на голову, оторопело глядел то на своих товарищей, то на учительницу, губы его дрожали, казалось, он вот-вот расплачется.
Но неожиданно рот мальчишки растянулся в широкую улыбку. Вслед за ним заулыбались и остальные. Стена недоверия была сломлена.
С тех пор дети стали играть в мяч почти каждый день. Учительница объясняла им правила игры и показывала фотографии настоящих футболистов.
...Однажды утром случилось небывалое: к дверям школы подошли несколько мальчиков и девочек. Их никто не уговаривал. Они сами пришли и стали
ожидать, когда выйдет учительница; когда учительница вышла, дети смущенно подошли к ней, по очереди подавая руку.
Этим вечером Кристос слышал, как учительница пела. Он не без удовольствия слушал ее глубокий, теплый голос.
Через некоторое время учительница начала наведываться и в хижины стариков. Она говорила с ними, читала им газеты, которые иногда к ней попадали, или пела. В ее песнях неизменно говорилось о свободе, борьбе против угнетения и нужды, о тяжелой участи горняков и о сказочных дворцах СимонаПатины.
Странные это были песни! Они, словно чича6, всасывались в кровь, опьяняя и смущая. Люди слушали их со страхом, но не могли заставить себя не слушать. Учительница рассказывала старикам и о жизни бедняков на всем земном шаре. Они не столько верили, сколько удивлялись. Кто мог быть беднее кечуа? Киркой вместо плуга возделывал каждый из них свое маленькое поле, сплошь покрытое галькой. С величайшим трудом приходилось вырывать у земли стебелек за стебельком, зернышко за зернышком.
Но и этому, скудному урожаю постоянно грозили и жестокий холод высокогорья и произвол богатых владельцев латифундий — тех, кто жил у подножия гор, в долинах.
Если б не маисовая трубка по вечерам, да немного чичи в редкие праздники, кечуа бы давно забыли, что тоже люди.
Учительница рассказывала, что во многих местах бедняки все чаще и чаще поднимаются на борьбу и поработители начинают чувствовать их силу.
— Неужели? — удивлялись старейшины.— Бедняки борются? Но сила? Откуда у них вдруг взялась сила?
Старики, перебивая друг друга, задавали вопросы женщине. Когда же учительница сказала, что даже в горах Боливии, совсем близко от них, в Маркеталии, крестьяне не прячутся больше в маисовых зарослях, когда мимо мчатся гасиендейро, а смело выступают против них, старики опустили глаза. Они не верили ей, все еще не верили!
Кристосу было тяжело видеть это. Почему старики не верят учительнице? Она ведь так много сделала для деревни.
Разве не она организовала кооперативную торговлю солью? И разве не она показала ему, Кристосу, дорогу в горы, где, как она предполагала, находилось пастбище с теплым источником? Его местоположение учительница определила по расположению горных складок.
И разве не благодаря ей пополнилось их овечье стадо? Да, девять овец были пригнаны к ним из Маркеталии. Иногда по ночам к учительнице приходили оттуда люди. Ночные гости из Маркеталии являлись вдвоем или втроем, и из-под пончо у них торчали винтовки.
Кристосу очень хотелось побывать в Маркеталии. Ему ведь было семнадцать, а может, и все двадцать — точно этого никто не знал. И он был убежден, что старики не должны прятать от учительницы глаз! И не должны больше называть ее госпожой!
...Солнце высоко стояло над покрытой вечными снегами горой. Кристос только что спустился оттуда. Он принес первую овечью шерсть. Первая шерсть с высокогорного пастбища! Еще издали он заметил детей, играющих в мяч. В настоящий, прочный, из яркой-яркой  резины!
Учительница попросила привезти мяч из города. Вот когда был праздник!
Много добрых мыслей теснилось в голове у Кристоса. И на душе было так радостно, что он чуть не включился в игру.
На следующее утро в деревню пришли гасиендейро. Они пригнали овец с высокогорного пастбища.
— Земля принадлежит господину, а эти овцы украдены коммунистами,— заявили они.
Переворошив все хижины, они подошли к школе, рядом с которой собралась вся деревня. Гасиендейро — их было четверо — приказали учительнице
выйти из дома и показать свое разрешение на преподавание.
Прошла минута, другая. И вот с мячом под мышкой на пороге показалась учительница.
— Показать разрешение? Вам? — спросила она спокойно.— Вы, конечно, изволите шутить. Я еще никогда не вступала в переговоры с ворами и впредь не собираюсь этого делать.
Слова женщины привели в ярость одного из гасиендейро, и он резким ударом выбил у нее из рук мяч, за что тут же получил несколько таких крепких
пощечин, что едва удержался на ногах.
И все-таки гасиендейро не решились открыть стрельбу.
Поведение местных жителей, плотным кольцом окруживших школу, не предвещало ничего доброго. Они только забрали всю шерсть и угнали овец.
Вечером того же дня в деревню прибыло несколько вооруженных людей из Маркеталии. И когда гасиендейро в полночь снова попытались напасть на деревню, их встретили ружейным огнем.
Учительница сказала жителям деревни, что партизаны из Маркеталии берут деревню под свою защиту и что не позже чем завтра они получат обратно
своих овец и впредь смогут беспрепятственно пасти скот на высокогорном пастбище.
Все так и произошло, как сказала учительница.
Но через некоторое время в деревню неожиданно прибыла целая воинская часть — около тридцати вооруженных солдат.
Огромный автомобиль, груженный бочками с бензином и боеприпасами, ревя и громыхая, прокладывал путь через покрытое галькой поле. Когда машина
въехала на середину деревни, солдаты спрыгнули на землю и построились. Командовал ими верзила в форме лейтенанта и высоких блестящих сапогах. Солдаты согнали все население деревни к школе и заставили крестьян стать на колени. Лейтенант приказал выпороть каждого пятого, а учительницу, «эту большевистскую свинью», расстрелять за подстрекательство и измену.
И тут появилась учительница. Она улыбалась. Никто еще не видел у нее такой чарующей улыбки. Учительница подошла к лейтенанту и, продолжая улыбаться, сказала тихим, нежным голосом, что здесь, должно быть, кроется какая-то ошибка, что ее прислало правительство, и если господин лейтенант желает, то может лично проверить документы, и она указала ему на дверь школы. Лейтенант ухмыльнулся, одернул пояс, сделал солдатам знак подождать и последовал за женщиной. Но через минуту
появился с поднятыми над головой руками. За ним шла учительница, подталкивая его тяжелым армейским револьвером.
— Не двигаться! — крикнула она солдатам.— И немедленно сложить оружие, иначе ваш лейтенант будет убит!
Солдаты, ошеломленные происшедшим, стояли, не двигаясь, нерешительно глядя на лейтенанта. Дрожащим голосом лейтенант подтвердил приказ учительницы.
И тотчас все кечуа вскочили на ноги, разоружили солдат и, загнав их в школу, заперли там. Глаза мужчин, которые только что стояли на коленях, светились решимостью, руки крепко сжимали винтовки. О! Теперь они сумеют постоять за себя!
И тут снова раздался шум моторов.
Три грузовика один за другим поднимались к деревне по крутой горной дороге. Солдат на этот раз было куда больше, чем в обычном карательном отряде.
Старики переглянулись и медленно опустили оружие. Один из них сказал:
— Мы благодарим тебя, учительница!
Благодарим за то, что ты научила наших детей читать и писать, научила их смеяться и с нами говорила, как с людьми. Но горному ветру, как видно,
не нравится, когда на склонах его гор смеются люди, он ненавидит людское счастье. Ты и сама видишь это! Он покарал нашу деревню. Теперь одних загонят на каторгу в рудники, других расстреляют. Мы знаем, ты хотела как лучше. Но ничего не получилось. Беги в долину, пока солдаты тебя не схватили.
— Нет! — вскричала учительница.— Ни за что! Разве вы трусы и тупицы? Да как же можно отказаться от борьбы прежде, чем она началась?!
Шум моторов нарастал. Взгляд учительницы скользнул по грузовику, оставленному солдатами на окраине деревни.
Через минуту учительница была около него. Одним прыжком она взобралась в кузов и принялась отвинчивать крышки у бочек с бензином. Потом втащила в кабину грузовика ящик с боеприпасами, включила мотор и надавила акселератор; ее цепкая маленькая рука словно впилась в переключатель скоростей.
С самого начала Кристос был рядом с учительницей. Он помогал ей открывать бочки с бензином. А когда она села в машину, вспрыгнул на подножку и
схватил учительницу за руку.
— Что, что ты хочешь делать? — заикаясь от волнения, спросил он.
Учительница взглянула на юношу и протянула ему сложенную в несколько раз бумагу и маленький кусочек красного картона.
— Это счет от портного за мой новый пончо,— сказала она, подавая Кристосу бумагу.— Прочти его старикам и скажи, что это и была та «правительственная грамота», которую я в свое время показывала им. И пусть они простят меня за обман. Нет, не правительство послало меня, а братья, люди, такие же, как ты и я. Я коммунистка! Вот мой партбилет, Кристос. Возьми его.
Если он тебя только опалит, верни его товарищам из Маркеталии, а если он тебя воспламенит и прибавит сил, оставь себе!
Она поцеловала юношу и сейчас же оттолкнула с такой силой, что он невольно соскочил с подножки. Грузовик двинулся.
Из-за поворота показалась первая машина с солдатами. Она медленно огибала скалу. За ней двигались две других, а навстречу им с нарастающей скоростью мчался грузовик учительницы.
Водитель первой машины попытался было уклониться от бешено мчавшегося навстречу грузовика, но тут же левое переднее колесо его машины повисло над пропастью. Машины столкнулись. Раздался ужасающий треск, и огромный столб пламени взвился высоко в небо. Взрывная волна ударила в скалы, лавина камней обрушилась на дорогу, засыпала остатки горящих машин и прочно закрыла путь в деревню.
Кечуа приблизились к обрыву и молча смотрели в пропасть, на дне которой догорала одна из машин, сброшенная туда взрывом.
Кто-то из стариков сказал:
— Мы возьмем твой огонь, учительница, и понесем его в горы. Верь нам...