В нашем районе проводился конкурс на лучший рассказ, очерк, стихотворение. И мне предложили быть членом жюри конкурса.
Однажды ко мне пришел высокий загорелый парень и спросил:
— С кем можно поговорить насчет рассказа?
— Пожалуйста, со мной,— отвечаю.— Вы принесли рассказ?
— Нет,— говорит,— у меня устный рассказ. Писать я не мастак, а рассказать могу.
И он рассказал следующую историю, которая показалась мне интересной.
«...С Гариком Леусовым я познакомился в поезде. Мы ехали на большую стройку по путевкам райкома комсомола. В Москве мы не встречались, работали в разных местах: он на кожкомбинате, я на лакокрасочном заводе, а в вагоне оказались соседями по купе. Нас, комсомольцев, ехало много. Настроение у всех было приподнятое. Вспоминали разные случаи, пели, играли на гитаре, мечтали о том, как начнем новую жизнь. Ведь всегда мечтается, когда отправляешься в новые края. Верно? Хорошо ли, плохо ли, но как-то так получается, что к ребятам легко пристают разные прозвища. Имени каждого сразу не запомнишь, а вот прозвища почему-то запоминаются. Ехавшего с нами Федю Щукина мы стали звать «Щукой», нашу соседку по купе Аллу — "Ангарой", это потому что она хорошо пела песни Пахмутовой... А Гарика прозвали «Маменькин сынок». Уже и после того, как мы начали работать на стройке и перезнакомились, многие не знали имени Гарика, а когда речь заходила о нем, говорили: «Ну, знаешь, тот «Маменькин сынок».
Откуда же взялось это прозвище? Да очень просто. Не успели мы отъехать от Москвы и десяти километров, как Гарик начал рассказывать:
— Когда я укладывал чемодан, мама сказала...
А вы, наверное, знаете, ребята не любят показывать, что они еще не вполне самостоятельные. А этот паренек с первых же слов: «мама сказала...» А потом, о чем бы ни говорили, он опять:
— Мама советовала...
Мы с комсоргом даже пошептались: вот, дескать, будет у нас морока с этим «Маменькиным сынком». Такие суровых условий не выдерживают.
В вагоне Гарик мало балагурил с ребятами, все больше читал или писал. На остановках выбегал на платформу — и прямым путем к почтовому ящику.
— Писатель, что это ты все пишешь?— как-то спросил я у него.
А Гарик будто и не заметил иронии в вопросе и, не смущаясь, ответил:
— Письма...
— Письма? Небось, маме,— продолжал наступать я.
— Да, маме,— просто ответил Гарик.
— Чего же ты ей сообщаешь? О первых трудовых подвигах?— спрашиваю.
— Не понимаю, что странного в том, что я пишу маме? В пути много интересного, и я уверен, что узнать об этом маме тоже будет интересно...
— Пиши, пиши. Почтовые ящики есть на всех вокзалах, заполняй их...
На стройке нам сразу же дали общежитие. Мы думали, будут палатки или землянки, и вдруг — добротный деревянный дом, электричество, хорошие
кровати. Мы обрадовались и сразу же завалились спать. А Гарик умылся после дороги, раздевшись, аккуратно сложил свой костюм, расправил простыни, взбил подушку и только после этого лег. И в общежитии редкий вечер не садился Гарик за письмо. Грешным делом, мы иной раз думали: а не зазнобе ли он пишет? Расстался с девушкой, вот и тоскует...
Но потом убедились, что писал он своей маме и из дома больше всех получал ответов.
— Что же ты ей пишешь?— приставали к нему ребята.
И Гарик, как в поезде, без всякой рисовки сказал, что пишет обо всем, что узнал за день, о чем думал, какие планы в бригаде. «Когда я был дома, мы с мамой обо всем говорили вечерами. Почему же я не должен делиться с ней теперь, когда у меня новостей больше, чем прежде?»
А работал Гарик хорошо, не болтался по стройке, как некоторые, делал все аккуратно и тщательно. Заметил я, что ребята, которые прежде по два месяца домой не писали, глядя на Гарика, брались за перо. Чего греха таить, я и сам стал писать чуть не каждую неделю. Отец в одном письме даже
спросил, здоров ли я, может, на работу не хожу и пишу со скуки? Но нет! Как видите, на здоровье не жалуюсь...
А что стало с Гариком? Могу сказать, что мы все его полюбили. Стал он нашим комсоргом. Работает по-прежнему хорошо, поступил на заочное отделение в институт. Занят очень, а домой все так же пишет чуть не каждый день».
...Я говорил вначале, что эта история показалась мне интересной. И вот что меня привлекло в ней. Приходилось мне встречать семьи, в которых родители и дети не делятся своими новостями, чувствами и мыслями. Не принято это. Нет такого доброго обычая в семье, и ослабляются нити, которые должны связывать семью воедино. Ведь даже в большой семье можно почувствовать себя одиноким, если тебе никто не поможет разобраться в путанице мыслей, никто не поддержит в трудную минуту.
А что же это за дом родной, если не принято нести в него свои раздумья, радости и печали!
И, слушая рассказ рабочего паренька о «Маменькином сынке», я хорошо представлял, как дружил Гарик со своей мамой. По вечерам она хлопочет по дому, но внимательно слушает сына. Его день богат событиями, и он спешит их выложить маме. Мать смеется шуткам сына, рассказывает сама разные истории. Допускаю, что мать и сын могут спорить. Гарику кажется, что мама неправильно поняла статью в «Комсомольской правде», и он пытается доказать правоту своей точки зрения. Мать не горячится и вся — внимание к сыну, помогает ему разобраться. ...Мое воображение занесло меня в театр, и я увидел сына и мать, внимательно слушающих оперу. А потом
перрон московского вокзала... Мать отправляет Гарика в большую жизнь, как и все матери, огорчена разлукой, но за судьбу сына спокойна: с ним ничего худого не случится.
И вот Гарик пишет письма маме... Ребята в свое время прозвали его «Маменькин сынок». А я о нем скажу иначе: он достойный сын своей мамы!
И. БЛИНКОВ,
кандидат педагогических наук
Работница № 01 январь 1965 г.