Архиварий-Ус

Герберт Л. Шор — молодой африканский прогрессивный писатель.  Первые рассказы Л. Шора появились в печати в 1960—1962 годах. В них автор выступал как ярый противник колониализма. И в печатаемом ниже рассказе «Ангольская свадьба» писатель показывает страшное бесправие женщины в Анголе, стонущей под игом португальских колонизаторов.

Еще не взошло солнце, когда Джесу Катембе открыл ворота двора, выгоняя скот, За ночь земля не успела остыть, было душно и тихо. Не дул и какимбо — ветер, приносивший обычно прохладу.
Двор Джесу расположен высоко на холме, и Джесу любит, взобравшись на забор, смотреть на унылую гору, на долину, на дорогу и летящие с деревьев
сухие листья, а потом окинуть взглядом свою землю, покрытую сочной травой.
Сегодня суббота. Завтра в селении начинается праздник, будет шум, и веселье, и бой барабанов, потому что святой, которому посвящено торжество, говорят, любил все это. И танцоров любил, и даже смазливых девчонок, конечно, посещающих церковь...
Джесу сдвинул на затылок широкополую шляпу и снова стал глядеть на дорогу. Внизу, у подножия холма, появилась маленькая яркая точка. Через несколько минут уже можно было разглядеть черные волосы, отливающие бронзой плечи и голубую блузку Марии Куелиман.
Мария шла, поднимая пыль босыми ногами, шла медленно, словно через силу. Завтра она обвенчается со старым Франсиско Барето, и все ее дети, которые когда-нибудь появятся на свет, будут уже не ангольцами, а, как говорят, белыми и культурными...
Мария остановилась, подняла сухую ветку, поддала ногой несколько камешков. Вела она себя так, будто не видела сидящего на заборе Джесу. И только поравнявшись с ним, но так и не подняв глаз, заговорила:
— Знаешь, Джесу, ты можешь упасть и разбиться.
Он продолжал сидеть на заборе, мучительно соображая, как бы спросить Марию, почему она оказалась здесь, на Желтой дороге. Быть может, она прочла его мысли, потому что сказала:
— Меня искупают сегодня вечером, когда скроется солнце. После этого мой жених не разрешит мне никуда выходить.
Она замолчала, поправляя растрепавшиеся волосы. Джесу смотрел, как легко скользили ее пальцы по блестящим волосам, и чуть было не крикнул: «Но
ведь он старик!»
— Если ты слезешь с забора,— снова заговорила Мария,— я покажу тебе кольцо. Оно у меня здесь, с собой. Мне его наденут завтра, в церкви святого
Назарета.
Ему захотелось сказать ей что-нибудь такое, что заставило бы ее поднять голову. Должен же он еще хоть раз увидеть ее лицо, прежде чем его скроет
свадебная фата.
— Я завтра тоже пойду в церковь,— вдруг выпалил он.
— Ну, я пошла,— вдруг сказала она с грустью. Глаза ее по-прежнему смотрели в землю.
— Послушай, а кольцо?.. Не такое уж оно и красивое, наверно...
Их глаза на какой-то миг встретились, но она тут же отвела их.
— Матушка Катембе дома? — спросила она.
— Нет. Никого нет. Все уехали в город, на праздник.
— О, мне пора.
Она снова пригладила волосы и, повернувшись, пошла навстречу солнцу.
Джесу смотрел ей вслед, и что-то ныло у него в груди...
Он слез с забора, надвинул на лоб шляпу, затянул потуже пояс и отправился напрямик через кустарник к большому, развесистому дереву и уселся
около него. Вскоре он услышал легкие шаги и тоненький голосок Марии, напевавшей какую-то песенку. Когда Мария подошла ближе, он поднялся.
Он был черен, как черна сама плодородная земля, как черна его Черная Мать — Ангола. И сильный.
Мария, увидев, что Джесу преградил ей путь, попятилась; подувший ветер обтянул юбку на ее бедрах, лучи солнца заиграли на блестящей коже ее лица и рук.
— Ты слез наконец с забора? — спросила она.
— Да. А кольцо?.. Не такое уж оно и красивое.
— Нет, красивое,— сказала она. — Очень красивое.
«На закате Марию будут купать перед свадьбой»,— подумал он.
В это время она повернулась к нему и протянула кольцо на тоненьком золотом шнурке.
Увидев, что он и не думает разглядывать кольцо, она снова спрятала его.
— Даже если кольцо и стоящее,— сказал Джесу,— жениху твоему это не поможет, моложе он не станет. 

— Зато он купит мне платье и туфли, расшитые бисером.

Джесу подошел ближе.
— И я буду хозяйкой в его доме,— продолжала она,— дети мои будут португальцами. Джесу внезапно крепко обнял ее.  Мария Куелиман была такой же юной, как и он; родилась на той же черной земле и в те же жаркие дни, когда еще не дул какимбо, несущий прохладу, да и родилась в том же самом году, что и он.
— Отец и старик Барето поехали вместе,— прошептала она.— Они собираются сделать покупки к свадьбе. У Барето есть ружье...
— Я не боюсь,— также шепотом отозвался он.
— Я не люблю его,— снова шепнула она.— Тут дело связано с водой, и потом... ведь этот Барето — португалец.
— Хм.
— И потом отец считает, что все женщины должны выходить замуж.
Она хотела объяснить еще что-то, но юноша крепче прижал ее к себе.
— Оставь меня! Нехорошо, если нас кто-нибудь увидит.
— Никого же нет.— Кровь стучала в висках у Джесу, колени его дрожали.— У меня есть скот,— бормотал он.— Четыре коровы... и телята...
— Нет,— ответила она, не поднимая лица.— Отцу не нужны твои телята...
...Солнце спряталось, а быть может, и нет, но она уже его не видела: Джесу заслонил от нее солнце.
Потом он долго лежал на земле под деревом, а Мария в это время, словно легкий камешек, сбегала вниз с холма. На Желтой дороге она остановилась, обернулась и посмотрела вверх, туда, где росло дерево. Но она не смогла уже ничего разглядеть, ничего, кроме белоснежной рубашки Джесу Катембе.
Дома ее поджидала тетушка Майет.
— Входи, входи, доченька,— сказала она.
В комнате перед очагом стояла на коленях бабушка Умзила, в руках у нее была бутыль с мылом. В темноте при трепетном свете очага бабушка Умзила
с изможденным лицом и длинной морщинистой шеей напоминала большую хищную птицу.
Бабушка улыбнулась:
— Раздевайся да поскорей. И помой сначала голову. Ты не боишься? — мягко спросила она.— Тебе страшно? Ничего, все обойдется, милая.
После купания Марию оставили одну в маленькой хижине, выстроенной напротив их дома специально к свадьбе.
Посреди комнаты стояло несколько стульев, ей велели сесть на один из них.
— Оставьте мне лампу,— попросила Мария,— здесь темно.
Бабушка Умзила снова улыбнулась  и  пошла в дом, чтобы рассказать другим женщинам о том, как боится предстоящей церемонии Мария. Голоса женщин в доме и смех стали громче. Но вот до слуха Марии донесся конский топот.
Потом она услышала, как из дома вышла бабушка, приветствуя Франсиско Барето и отца.
— Искупали уже? — спросил отец.
— Искупали, искупали. Она в хижине. Вот несу ей лампу.
Мужчины вошли в хижину и тоже сели на стулья. В темноте они заговорили шепотом. Мария не слышала, о чем они говорили. Старый Франсиско вытащил сигарету, зажал ее между губами и потом очень медленно, глядя при свете зажженной спички на Марию, стал прикуривать. Девушка опустила голову под этим взглядом. Спичка потухла, но Марии казалось, что старик и сквозь тьму продолжает буравить ее своими прищуренными колючими глазками.
— Искупалась?— спросил он, затягиваясь сигаретой и вдыхая в себя запах мыла, распространившийся по комнате.
Бабушка Умзила внесла парафиновую лампу, поставила ее на краешек стола и вышла. Мужчины принялись по очереди тянуть вино из бутылки, тоже стоявшей на столе. Пили они довольно долго.
— Неплохо бы попросить старуху поговорить с Марией,— сказал дон Барето  отцу.— Пожилые женщины лучше других умеют готовить к этому молоденьких девушек.
— Хорошо.— Монгаси взглянул на дочь: она все еще сидела с опущенной головой.— Мария, подойди ко мне.
Мария не двинулась с места.
— Говорят тебе, подойди.
Не глядя на отца, Мария подняла голову.
— Дон Барето купил тебе платье, красивое платье. Подожди, я сейчас принесу его.
Мария молчала.
— Оно стоит дорого, очень дорого.
— Лучше бы нам не брать его, отец.
— Что?!
Мария опустила глаза и прижалась к спинке стула.
— Лучше бы нам не брать его,— повторила она.
Мужчины переглянулись, потом оба в недоумении посмотрели на девушку. В комнате наступила гнетущая тишина.
— Может, она не хочет, Монгаси.
Возможно, она...
— Нет, она хочет, я знаю...
Мария заметила, как Барето сплюнул.
— Я не выйду замуж за дона Барето, отец, после того, что случилось сегодня.
Старик заерзал на стуле.
— Я же говорил тебе, Монгаси. Наверно, у нее есть кто-то еще, за кого она хочет выйти замуж.
— У нее никого нет, я-то знаю.
— Джесу Катембе любит меня, и я выйду замуж только за него,— сказала Мария.— Раньше я была против, а сегодня передумала.
Она замолчала, чтобы перевести дух. Мужчины сидели неподвижно и слушали. 

— Наверно, было бы лучше ничего не говорить, но я все же скажу о том, что я сделала. Раньше этого никогда не случалось, но сегодня случилось... Франсиско Барето не женится на мне завтра.
Я была сегодня с Джесу Катембе там, под развесистым деревом.
— Врешь! — взревел Монгаси.
— Нет, она не врет.— Из горла Франсиско Барето вырвался ехидный смешок.

— Мне очень жаль,— сказал он,— но теперь воду из моего источника я не подведу к твоей земле, Монгаси.
Не сможем мы договориться с тобой и о других вещах.— Он пожал плечами. — Эх, я старый дурак!
Монгаси Куелиман медленно произнес:
— Как раз в этом году как никогда твоя вода нужна для моего иссохшего поля, дон Барето. А без нее не миновать мне голода. Поверь: нас обоих обманули! Они посмотрели друг на друга.
— Скажи, может, не поздно еще что-нибудь сделать?—устало просипел Монгаси.— Может, есть еще какой-нибудь выход?
— Выход найдем,— ответил старый Барето, затягиваясь сигаретой. — Найдем. Но при одном условии, Монгаси:
справедливость должна быть восстановлена.
— Парня...
— Нет, не парня, хотя ему тоже достанется, а...— Он кивнул в сторону дрожащей Марии.
— Пусть будет по-твоему, дон Барето. Справедливость должна быть восстановлена,— сказал Монгаси Куелиман, едва шевеля губами.
Раздался леденящий смешок Франсиско Барето. Он снова отпил из бутылки.
— Прежде всего отпразднуем свадьбу. Заставь ее надеть платье. Оно куплено для нее. Мужчины поднялись, и девушка увидела длинные тени, вытянувшиеся до самого потолка.
Мария решила было, что они ушли, но Монгаси вернулся и, встав в проеме двери, заговорил:
— Дочка.— Голос Монгаси звучал тихо, казалось, он был глубоко опечален чем-то.— Мы ненадолго уедем, а ты тем временем надень свадебный наряд,
воткни в волосы гребни и подожди нас.
Мать Умзила поможет тебе. —Он повернулся и вышел.
Мария услышала удаляющийся топот лошадей.
В комнату вошла бабушка Умзила.
— Куда они поехали?
— Они мужчины, дитя мое, откуда же мне знать их намерения? Завтра ты выйдешь замуж, и дон Барето хочет, чтобы я нарядила тебя в подвенечное
платье. Ну, вставай.
Одетая в подвенечное платье, Мария снова села на стул против двери и стала ждать. Пышная шифоновая юбка чуть прикрывала ей колени, шелковая
фата окутывала плечи. На ногах блестели атласные туфельки, расшитые бисером. Женщины ушли, и теперь Мария слышала только стрекот цикад.
Потом залаяли собаки, и она снова услышала конский топот. Возвратились дон Барето и Монгаси. Она сразу узнала шаги отца.
Монгаси приказал дочери:
— Выходи!
Когда она показалась в дверях, Франсиско Барето сидел верхом на лошади, ждал. Казалось, он и лошадь слились, стали одним существом.
Монгаси подвел к девушке коня.
— Садись, дочка, я поскачу следом.
Мария удивленно взглянула на него.
— Хорошо,— сказала она.— Только куда мы поедем?
— Садись,— повторил Монгаси.
Дон Барето ехал чуть впереди.  Вот путники миновали зеленый холм и переправились через ручей. Вода в ручье была такой спокойной, что на ее
зеркальной глади смешались воедино и звезды и светлячки. Впереди начиналась дорога.
— Отсюда, пожалуй, можно пойти пешком,— сказал дон Барето.
Они остановили лошадей, спешились.
— Куда мы идем, отец?
— Так ты говоришь, это был Джесу Катембе?
— Да,— ответила она, радостно встрепенувшись.— Мы идем к нему? Он говорил, что мы поженимся, если ты дашь согласие. У него свое стадо: четыре коровы, и телята, и козы...
— Нет, он не сможет жениться на тебе!
Девушка вдруг почуяла надвигающуюся беду и остановилась. Но старый Барето схватил ее за руку.
— Ты слишком много болтаешь, Монгаси, возьми-ка ее покрепче за руку. Теперь они пошли так быстро, что Мария едва поспевала за ними.
— Отпусти меня, отец!
— Вот, пожалуй, подходящее место,— сказал наконец Барето, понизив голос.
Мария поняла: они что-то замышляют.
Старый Барето вынул нож и начал стругать толстый сук. Потом с силой вбил его в землю. Мария в ужасе повернулась к отцу.
— Отец, не дай ему сделать это!
Она вырвалась и побежала. Но мужчины тут же поймали ее и подтащили к колу.
Все произошло очень быстро...
Старый Барето закурил, потом положил тело Марии на землю, расправил фату на ее голове, одернул юбку, сложил на груди руки, перекрестился и стал рядом с отцом.
Они долго молча стояли над телом.
— Пойдем, — пробормотал наконец Монгаси Куелиман.
...А на рассвете подул какимбо — ветер, обычно приносящий прохладу. Жара спала.
Перевела с английского С. КУГИНА

Работница № 01 январь 1965 г.