Архиварий-Ус

Возле бабушкиного дома Витя увидел девочку, одетую в короткую серую шубку и вязаный капор. Она жалась к забору, плаксивая гримаса исказила ее лицо. Одноухий бабушкин пес Хомка, самое безобидное существо на свете, норовил лизнуть девочку прямо в нос.
Витя подошел к девочке. Ей было, должно быть, лет семь-восемь. Из-под капора выбились темные прямые пряди, воротник шубки расстегнулся, и красная варежка упала в снег.
— Ты откуда? — спросил Витя.
Девочка молча посмотрела на него. Потом отвела глаза и нехотя бросила:
— А тебе что?
— Не хочешь говорить, не надо,сказал Витя и пошел в дом; Хомка бросился за ним.
Бабушка встретила Витю в сенях, в руках у нее были пустые ведра.
— Ко времени,— проговорила она.— Воды у нас, можно сказать, ни капли...
— Сейчас принесу,— ответил Витя.
Ему показалось, что бабушка не в духе. Глаза хмурые, даже ведра как-то особенно неласково звякают в ее руках.
— Нет, нет, сперва поешь! А потом и за водой сходишь...
Так вот она какая, девочка, что живет вместе с Витиным отцом! Нюся обернулась к Вите:
— Я так собаки испугалась...
— Хомки-то? — удивилась бабушка.— Да что ты, деточка, он не кусается.
Они прошли в комнату. Поскрипывали половицы недавно вымытого пола. От печки тянуло теплом. На столе шумел кипящий самовар.
— Что бы ты, Нюсенька, сейчас съела? — ласково спросила бабушка.
— Ничего,— капризно протянула девочка.— Ничего я не хочу. Мама скоро приедет?
— Должно, не раньше чем послезавтра к вечеру,—ответила бабушка и пояснила Вите: — Она по маме скучает.
Мама в Москву поехала, купить ей надобно кой-чего.
Нюся опустила голову, по щеке ее медленно поползла слезинка.
— Не плачь, деточка,— кинулась к ней бабушка — Ну, чего ты плачешь? Мама скоро приедет, а ты покамест поешь.
Она пододвинула Нюсе соленые грибы, дымящуюся рассыпчатую картошку, маринованные огурчики. Нюся глянула на Витю, уминавшего картошку с огурцами, и, вздохнув, взяла вилку.
Потом Витя пошел к колодцу за водой, а когда вернулся, Нюся уже лежала на бабушкиной высокой и пышной кровати, и бабушка, стоя над нею, приговаривала:
— Спи, деточка, спи, милок. Поди, устала...
Наконец Нюся закрыла глаза, повернулась на бок. Бабушка мигнула Вите и тихо вышла из комнаты. Витя отправился вслед за ней.
— Дождалась! — сердито зашептала бабушка, когда они вошли в маленькую, жарко натопленную кухню. — Не было печали...
— А что? — тоже шепотом спросил Витя.
— Нежданно-негаданно прикатили.— Бабушка крепко, до скрипа, вытерла стакан полотенцем.— Уж поистине незваный гость...
Она оборвала себя, прислушалась. За стеной было тихо, ни звука, ни шороха.
— Девка характерная, самовитая, вся как есть в мать...
Бабушка постелила себе на печке, а Вите — на диване; Витя слышал, как она долго ворочалась, вздыхала, шептала что-то про себя, потом затихла, должно быть, уснула.
За окном время от времени лаял Хомка. Ветер гудел в трубе, бросал в стекла полные пригоршни снега. Витя представил себе, как должно быть темно и глухо сейчас в лесу, поежился, словно долетел до него угрюмый шепот заснеженных деревьев. Потом угрелся и заснул. Каждое воскресенье приезжал он из города навестить бабушку. Добираться до нее было нелегко: сперва полтора часа электричкой, потом еще минут двадцать трястись в стареньком промерзшем автобусе, который скрипел на ходу так, что казалось, вот-вот окончательно развалится.
Витя помогал бабушке по хозяйству: приносил воду, колол дрова, бегал в сельпо за продуктами. Он бродил по лесу на лыжах, а после ужина играл с бабушкой в подкидного дурака.
Бабушка играла горячо, волновалась, порой Вите казалось, что она малость плутует, но он стеснялся поймать ее и делал вид, что ничего не замечает. А бабушка всегда оставалась в выигрыше и ложилась спать довольная.
Рано утром в понедельник в кромешной тьме Витя садился в пустой, холодный автобус и ехал до станции. Потом с поезда бежал прямо в школу.
Мама как-то сказала:
— Может, пропустишь одно воскресенье?
Но Витя не согласился. Он знал, бабушке тоскливо одной в пустом и тихом доме...  Он так и сказал маме. Мама задумчиво посмотрела на него, но промолчала.
Однажды — это было еще прошлой зимой — в бабушкином альбоме Витя увидел портрет отца. Он долго вглядывался в незнакомое лицо. С фотографии смотрел уже немолодой, усталый человек. Глаза у человека прищуренные, рассеянные, нижняя губа слегка выдается вперед, если вглядеться, увидишь на щеке небольшой шрам. Бабушка сказала, это еще с детства: напоролся на ржавый гвоздь.
Бабушка, когда увидела Витю в первый раз, прослезилась:
— Вылитый отец. Ну, просто одно лицо.
Тогда она и проговорилась, что отец его давно уже живет в другом городе, далеко отсюда, что у него новая семья, у жены его дочка, зовут ее Нюся, и она считает Витиного отца родным. А какой он ей родной? Одно слово — отчим...
...Когда Витя проснулся на следующее утро, в комнате было светло, по стене прыгал торопливый солнечный зайчик. Витя шире раскрыл глаза и увидел, вовсе это не зайчик, а просто отблеск пламени от печки.
Бабушка сидела перед ней на корточках. Рядом ежилась Нюся.
— Ах ты, моя южная розочка, сейчас затопим,— приговаривала бабушка ласково. — Тепло будет, хорошо...
Витя соскочил с дивана, подошел к печке. Бабушка повернула к нему раскрасневшееся от огня лицо.
— Дрова сырые. За ночь не высохли...
— Давай я растоплю.— Витя взял березовое полешко, кухонным ножом расщепил его на тонкие, гибкие лучинки, сложил лучинки крест-накрест. Дрова не разгорались. Но Витя не сдавался. Наконец лучинки запылали, треща и рассыпая искры. Ровно и сильно загудел огонь в трубе.
— И что бы я без тебя делала, Витюшка! — вздохнула бабушка.
Когда позавтракали, бабушка одела Нюсю, застегнула на ней пуговицы шубки и натянула на руки варежки. Нюся стояла, не шевелясь, как кукла.
— Ты что, сама не умеешь одеваться? — спросил Витя, но Нюся только глазом на него повела.
— Идите, деточки, погуляйте,— сказала бабушка.
— А ты что будешь делать? — спросил Витя.
Она махнула рукой.
— У меня одни дела, домашние: пол в кухне вымою, занавески на окнах сменю, оладушки спеку, кашу пшенную с молоком в печку поставлю...
Бабушка умела говорить о самом будничном так, словно бы вымыть пол или сварить кашу было для нее невесть какой отрадой.
Витя взял лыжи, провел по ним варежкой.
— Пойдем, походим,— сказал он Нюсе.
— У меня лыж нет. Ты дашь мне походить?
— Дам, что мне, жалко, что ли?
В лесу было тихо, под негреющими лучами солнца поблескивала снежная целина, переливаясь тысячами разноцветных искорок, кое-где на снегу виднелись крохотные следы, не то зайца, не то лисы, не то еще какого-то зверя.
Витя встал на лыжи, вышел на дорогу.
— Иди сюда! — крикнул он Нюсе.
Нюся побежала за ним и по колено провалилась в снег. Она остановилась и громко заплакала.
— Не реви! — крикнул Витя, поворачивая назад.— Давай руку.
— Уйди! — отмахнулась Нюся, всхлипывая и не глядя на него,
— Довольно реветь! — строго прикрикнул Витя. Слышишь? Хватит!
Нюся вдруг замерла, слезы застыли у нее в глазах. Она послушно протянула Вите руку, и он вытащил ее на дорогу.
— Ну вот,— сказал он, стряхивая снег с ее валенок.— Теперь все в полном порядке.
Нюся стояла неподвижно, не то задумчиво, не то испуганно следя за его руками.
Он стряхнул снег с ее шубки, плотнее затянул на ней капор.
— Хочешь походить на. лыжах?
— Хочу.
Нюся оперлась на палки, и лыжи мгновенно разъехались в разные стороны. Одна палка выпала из рук, Нюся нагнулась за ней и упала.
— Это поначалу со всеми бывает,— заметил Витя.
— Да ну их! — сказала она сердито.— Не хочу больше.
— Ладно,— примирительно произнес Витя.— Не хочешь — не надо. Мы так побродим. Пошли вон по той дороге...
Дорога привела их на окруженную соснами поляну. Снег так блестел в солнечных лучах, что Витя даже зажмурился. Налетел ветер, задел по дороге ветви сосен, и они о чем-то тихонько зашептались друг с другом.
— Хорошо как, правда? — спросил Витя.
— Ничего,— вяло ответила Нюся.
— Да ты что такая? Не нравится здесь?
— Нет, почему же, но мне холодно.
— Холодно?!
Витя подумал и, скинув свою куртку, набросил ее на плечи Нюси. Ничего, он не замерзнет в свитере, свитер теплый, шерстяной. Нюся сразу повеселела.
— Теперь хорошо,— сказала она.
— Ну вот, видишь...
— У нас в Зугдиди никогда не бывает такого снега,— сказала Нюся.
— А в каком ты классе?
— Во втором. А ты?
— В седьмом.
Витя расправил плечи, сказал с нарочитым равнодушием:
— Мы теперь производственную практику на машиностроительном заводе проходим.
— Мой папа тоже работает на заводе,— откликнулась Нюся.
Витя невольно остановился. Он хотел было сказать:
«Это мой папа, не твой, а мой папа». Но посмотрел на Нюсино разрумянившееся лицо и промолчал. Его отец не отец ей вовсе, он «отчим», как говорит бабушка. Только знает ли Нюся о том, что он ей не отец?
Нюся между тем согрелась и оживилась. Она рассказала Вите, что в Зугдиди даже в январе все ходят в одних платьях, что ей давно хотелось в Москву и хорошо бы попасть на елку в Колонный зал.
Вдали на снегу показалась темная точка. Потом точка приблизилась и обернулась одноухим Хомкой. Нюся боязливо прижалась к Вите.
— Не бойся,— покровительственно заметил Витя. — Хомка у нас, в общем, неплохой парень.
— Почему у него нет уха? — спросила Нюся.
Витя задумался. В самом деле, почему?
— Может, таким родился...
Хомка прыгал по снегу, то убегал вперед, то приближался снова, приглашая побегать с ним.
— Сейчас я возьму лыжи и пробегу с ним немного,— сказал Витя.
Нюся вытянула вперед губы.
— Не надо, я боюсь одна...
— И чего ты все боишься? — спросил Витя, становясь на лыжи.
— Не знаю, боюсь.— Нос ее покраснел, видно, она опять собиралась заплакать.
— Идем домой,— решительно сказал Витя.— Мы с Хомкой побежим вперед, а ты — за нами. Ну, быстрее...— И, не оглядываясь, побежал по дороге.
Бабушка встретила их на крыльце.
— А я-то думаю, куда они, мои голубки, подевались,— сказала она.
Витя посмотрел на Нюсю. Капор сполз с ее головы, шубка вся, словно блестками, осыпана снегом.
Дома было тепло. На столе стоял самовар, в горшке румянилась пшенная каша. Бабушка сняла с Нюси шубку, пощупала ее ноги и всплеснула руками:
— Милка моя, никак ты ножки промочила!..
Она растерла Нюсины ноги жестким полотенцем и натянула на них толстые шерстяные носки.
— Ну и достанется нам с тобой от мамы,— озабоченно сказала она.
Нюся кивнула
— Наверно...
— Ничего,  сядь ближе к печке, высохнешь,— сказал Витя. — Я спать хочу,— Нюся зевнула.
Бабушка проворно сняла покрывало с кровати, взбила подушки.
— Ляг, деточка,— сказала она,— как ляжешь, сразу согреешься. А потом встанешь — пообедаешь в охотку.
Нюся легла, натянула одеяло до носа. Потом привстала, поискала глазами Витю.
— Мы с тобой завтра опять гулять пойдем,— сонно пробормотала она.— И Хомку возьмем. Ладно?
— Ладно,— согласился Витя, но Нюся уже повалилась на подушку и мгновенно заснула.
— Мать приедет, что-то будет,— прошептала бабушка.
Ласковое и умильное выражение на ее лице исчезло, оно сразу стало сумрачным.— Только этого еще не хватало, вдруг заболеет, возись потом с ней.
— Не заболеет,— сказал Витя.
— Тише ты! — Бабушка оглянулась на Нюсю, но девочка дышала тихо и ровно.
— Что это она ничего не ест? — спросил Витя.
Бабушка махнула рукой:
— А я знаю? Дурит девка.
Она близко подошла к Вите, зашептала ему в самое ухо:
— Не люблю я ее, не люблю — и все тут.
Витя молчал, и она продолжала дальше:
— Витюша, мы давай вот что сделаем: мать ее вернется, а ты скажи, будто ненароком, что, мол, твоя мать приедет. Вроде так, между прочим, скажи, завтра, мол, собирается. Бог даст, может, они и уберутся. Мать-то ее не захочет с твоей встретиться, ни к чему ей это. Скажешь?
— Нет,— ответил Витя,— не скажу.
Он отодвинул тарелку с недоеденной кашей, встал из-за стола.
Еще вчера он с такой охотой ехал к бабушке! Не отрываясь, смотрел в окно. Еще четыре остановки, еще три, еще одна, а там автобусом — и дома у бабушки! Бабушка была ему по душе. Чем? Он и сам не мог объяснить. Ласковой мягкостью, приветливостью или тем, что с ней он мог говорить об отце, которого не знал? А может, тем, что впервые в жизни вдруг ощутил себя нужным, словно не бабушка, а он здесь старший, хозяин.
Приезжая, он уже не спрашивал, что надо сделать, а решал сам, что сперва нужно: пойти к колодцу, наколоть дров или сбегать в сельпо за крупой и хлебом. И ему казалось, бабушка ждет не дождется, когда он приедет.
Нюся шумно вздохнула во сне, повернулась на другой бок. Витя подошел к ней, стал возле кровати.
Она спала, выпростав одну руку поверх одеяла, другую сунув под подушку. Бледные щеки ее неярко розовели. Эта девочка живет с его отцом. Она называет его отца папой, а не он, его родной сын...
Пусть так. Но он не понимает, не может понять бабушку. Зачем она кривит душой, сладко улыбается, сыплет ласковыми словами, а сама кипит, кипит не хуже ее самовара?
Он вспомнил маму. Мама никогда не притворяется, не строит из себя ничего, она такая, какая есть. И вдруг Вите захотелось домой. Он представил себе,
как удивится мама, ну, и, конечно, обрадуется.
— Я думала, ты там все каникулы проведешь,— скажет она.
А он ей ничего не ответит. Нет, ни одного слова. Просто он не хочет больше оставаться здесь. Не хочет — и все тут.
— Что ж ты, Витюша, кашу-то не доел? — спросила бабушка.
Глаза ее лучились привычным добрым светом. «А может, она и со мной не такая, какая есть? — подумал Витя.— Может, она притворяется со мной, не говорит того, что думает?..»
— Я не хочу больше,— сказал он.
Он старался не смотреть на бабушку. Как-то вдруг, в один миг, не стало веры ее глазам, голосу.
«Уеду,— подумал Витя.— Вот сейчас оденусь и уеду».
Бабушка молча смотрела на внука, и он подумал, может быть, она понимает, о чем он думает.
Но бабушка только спросила:
— Сыграем в карты?
— Нет,— сказал Витя.— Не хочется.
Отвернувшись, он посмотрел в окно на притихший сад, на одноухого Хомку, который поглядывал на окна, словно ждал, когда выйдет его друг, и подумал, что видит все это в последний раз.