В местных газетах появились заметки о героическом поступке Летиции Попличан и награждении ее орденом Труда. Несколько газет сиделке подарил доктор, другие ей прислали из редакций. Летиция аккуратно сложила газеты в разрисованный голубыми и желтыми цветами сундучок, полученный в приданое еще от бабки. Туда же сунула коробочку с орденом: сундучок был надежный, в нем все осталось сухим даже тогда, когда вода ворвалась в больницу.
Из столицы приехала журналистка, чтобы написать о Летиции. Два дня и две ночи донимала она сиделку, не отходила от нее, пока та мыла полы,
убирала за стекольщиками, вставлявшими новые стекла, отмывала столики и кровати. Даже ночью журналистка поднималась к ней в каморку и
своими вопросами не давала Летиции спать. Но журналистке так и не удалось выудить интересных подробностей. Весь рассказ Летиции о случившемся свелся к следующему:
— Доктора Догару не было. Он живет далеко на горе. Сестра Думитру упала в обморок, как только ее разбудили. В больнице никого не осталось. Я сажала ребят на спину и одного за другим перетаскивала к Иосуфу. Дом Иосуфа стоит выше, чем больница, и вода туда не добралась, к тому же у него есть лодка, и в случае надобности он мог бы вывезти детей на холмы.
— И вы не боялись?
— Может, и боялась, но ребят все равно надо было спасать.
— Откуда вы родом? Расскажите что-нибудь о своем детстве, о молодости.
Но тут Летиция стала еще более скупой на слова:
— Из Сибиу я. Жила там с семи лет. Да неужто вам спать не хочется?
— Не хочется. А вы замужем?
— Нет.
— И никогда не были?
— Никогда. Ко сну клонит, мочи нет.
На третий день разочарованная журналистка уехала. А Летиция, оставшись одна в своей комнате, вспоминала свою жизнь.
...— Какое тебе дело, что эта женщина кричит на дороге! Ведь она тебе не родня. Сиди спокойно и чисти горох,— говорила Летиции мать, когда
они приехали из деревни в Сибиу и поселились на его окраине. Брат Валериу поступил учеником в сапожную мастерскую. Мальчик работал старательно и в конце месяца приносил матери весь заработок. Мать раскладывала деньги на столе кучками: на квартиру, на дрова, на еду.
Денег было мало. Мать вязала кружева и продавала их в пятницу на ярмарке вместе с капустой, луком и всем, что удавалось снять с маленького огорода под окнами. Летиция помогала матери и в огороде и дома.
Она окончила начальную школу, научилась считать и писать. Но читать было некогда, а считать приходилось только на ярмарке.
К городу Летиция привыкала с трудом. «Здесь обернуться не успеешь, как обманут, городские и смотреть не хотят на плохо одетых»,— часто повторяла ей мать.
Мать умерла, когда Летиции исполнилось шестнадцать лет. Сгорела она быстро, в несколько дней. Доктора не вызывали: мать не захотела тратиться и лечилась сама как могла. Летиция осталась с братом в как-то сразу опустевшем доме. По-прежнему раскладывала она каждый месяц на кухонном столе кучками принесенные Валериу деньги: на квартиру, на дрова, на еду... Она и не заметила, как пробежал десяток лет. За эти годы они так и не подружились с соседями. Летиция ни разу не зашла к ним, боясь, что они повадятся в гости и, не дай бог, попросят взаймы. «Думай только о себе,— помнила она слова матери.— Лучше друга, чем сам для себя, все равно не найдешь».
Однажды в воскресенье Валериу привел домой двух приятелей. Один из них был сапожником, как и Валериу, другой — владельцем мелочной лавчонки неподалеку от центра. Веселый, краснолицый сапожник сразу заявил, что не любит кофе с молоком и вино больше подойдет к приготовленным Летицией пирожкам. Валериу бросился в корчму за вином.
Это на целую неделю вывело из равновесия бюджет Летиции. Лавочник, одетый с иголочки молодой человек, напомаженный и завитой, был более
изыскан, чем сапожник, и очень понравился Летиции. Она со страхом и волнением ждала, придет ли он в следующее воскресенье. Он снова пришел, держался так же любезно и даже назвал Летицию душкой. Но через две недели Летиция застала его в лавчонке с завитой и раскрашенной девицей. Девица нежно прижималась к его плечу, а он, не боясь, что его увидят и услышат, громко называл ее цыпочкой.
Летиция вернулась домой взволнованная и расстроенная.
— Не хочу больше видеть твоего лавочника,— сказала она брату за обедом.
— Это Тончи-то? А что он тебе сделал? Замечательный парень!
— Может, он и замечательный, а видеть я его больше не хочу!
Летиция долго еще носила в сердце острую боль. Ее не оставляло чувство, что лавочник жестоко обманул ее, и она еще больше замкнулась.
Вокруг жили, рождались и умирали люди, но Летиции не было до них никакого дела. Ее не волновало, что у одной соседки умер ребенок, который
еще вчера носился по двору, что другая, вышедшая замуж всего год назад, разводилась с мужем. Каждому свое, рассуждала Летиция, разрезая на
мелкие кусочки стебель ревеня, чтобы хватило на компот.
Валериу часто пропадал на какихто собраниях и опаздывал к обеду, что очень сердило Летицию. О чем только говорят на этих собраниях? Как можно тратить столько времени на разговоры? Случалось, Валериу уходил на субботник. Это уже было слишком! Работать бесплатно! Однажды и ее позвали на субботник. Но Летиция отказалась:
— Если я выйду на строительство этих яслей, кто за меня сготовит обед и выстирает белье, вы, что ли?
Женщина, пришедшая за ней, назвала ее тупицей и сказала, что человек с сердцем нашел бы время помочь доброму делу.
«Скажите, пожалуйста, человек с сердцем! Пусть о детях заботятся их родители!» — возмущалась про себя Летиция.
Однажды Валериу почти волоком притащили из мастерской. Парень упал в обморок и долго не приходил в себя. Доктор сказал, что у Валериу что-то лопнуло в сердце и не меньше месяца ему придется лежать в постели. Но, не пролежав и трех дней, Валериу снова побежал в мастерскую.
Тогда Летиция впервые подумала, что ей надо бы устроиться работать. Но пока она раздумывала, Валериу умер. Так и осталась Летиция в тридцать
лет одна-одинешенька. Накинув черный платок, доставшийся ей от матери, она пошла к врачу, лечившему Валериу, чтобы спросить, не нужна ли
ему прислуга.
Доктор, засучив рукава, забивал какой-то ящик в прихожей, где все было перевернуто вверх дном.
— Мы переезжаем в Галац,— сказал он.— Но мне как раз нужна женщина, чтобы смотреть за домом и детьми. Если хотите, поедемте с нами.
Неласково принял Летицию чужой, овеянный ветрами Галац. Доктор получил две комнаты в большой и холодной квартире. В двух других жил грек с женой, целый день проводившей на кухне. К смуглой, черноглазой гречанке то и дело заходили приятельницы, такие же болтливые, как и она. Они целыми днями курили, варили кофе и жарили рыбу, хватая без разбору начищенную Летицией до блеска посуду. Через месяц Летиции жить здесь стало невмоготу, и она отправилась в бюро по найму.
Там, в тесной комнатушке, куда вел гудевший от народа коридор, она и встретилась с Марией Чаушу. Докторша приехала из городка на противоположном берегу Дуная, чтобы найти сиделку для только что открытой детской больницы.
— Не хочешь ли поехать со мной в Карайсар, в детскую больницу? — спросила она Летицию.
Докторша показалась Летиции простой, добросердечной женщиной. Ей понравились ее седые виски, молодое, открытое лицо и звучный голос.
— А я буду одна в кухне?
— Одна. Все придется самой делать.
— А дети? Не станут пачкать, шуметь?
— Мы приучим их не делать этого.
— Приучайте вы, а я не хочу с ними возиться.
Докторша внимательно взглянула на Летицию.
— Если вы не любите детей, лучше не ехать. Правда, вам не придется заниматься их воспитанием: это маленький госпиталь, а не детский сад,— но если вы не любите детей, то и работать будете без охоты.
Слова эти укололи Летицию. С чего бы ей плохо работать, если никто не будет мешать? Дети в постелях, тем лучше. Меньше возни, чем со здоровыми, которые целыми днями чуть ли не на голове ходят.
Низкий, весь какой-то приплюснутый Карайсар раскинулся террасами по берегу дунайской протоки. Узкие улочки, пыльные летом, тонули в обширных, похожих на пустыри дворах. В низине, у самого Дуная, возвышалось белое здание новой больницы, окруженное садиком, где докторша безуспешно старалась летом спасти от зноя немного цветов.
Вся больница состояла из двух просторных палат, кабинета врача, кухни и небольшого зальца, куда выходили все двери. Сестра Думитру и Летиция
жили на чердаке, в комнатушках с узкими оконцами. Летиция убирала больницу и готовила для детей еду.
Дел было по горло, но Летиция успевала управиться со всем. Главное, чтобы в кухню никто не совал носа. В палаты Летиция заходила лишь
по утрам, во время уборки. Иногда в кухню доносились детский смех или пение, иногда кто-то громко плакал.
«Пусть Думитру сама управляется с ними,— думала Летиция,— на то ее и учили».
Окончив больничные дела, докторша принималась за сад. Летиция смотрела в окно, как она сажает, полет и поливает, но не вмешивалась: ведь за
это не платят, а свою работу она, слава богу, выполняет исправно.
Как-то докторша попросила ее помочь.
— За сад мне не платят,— отрезала Летиция.
— И мне тоже,— улыбнулась докторша.
Но заметив, как неумело сажает Чаушу рассаду, Летиция нагнулась, чтобы показать. Воспоминания о доме нахлынули на нее, и с тех пор она уже
не могла обходиться без возни на клумбах. Тут, за совместной работой, и завязалась ее дружба с Чаушу. Часто по ночам раздумывала Летиция над тем, что говорила ей докторша.
Странные это были слова: «Приятнее всего чувствовать, что ты можешь дать людям то, что они от тебя ждут», «Теперь все должны жить не только для себя, но и для всех», «Только так можно построить новый, прекрасный мир».
— Чаушу — коммунистка, поэтому так говорит,— сказала Летиции сестра Думитру.— Если будешь слушать, запрягут тебя, как лошадь. Да что тебе
говорить, все равно попадешься на удочку...
За Чаушу часто приезжали из города и соседних деревень. Возвращалась докторша поздно с разлохмаченной ветром головой, но со светящимися радостью или задумчивыми глазами.
— Платят ей за это? — поинтересовалась однажды Летиция у Думитру.
— Черта с два! Ездит, потому что нравится. Ни разу не отказалась.
Однажды ночью Летицию разбудил громкий детский плач. «Оглохла, что ли, сестра?»—подумала Летиция. Она постучала в комнату сестры. Кровать
ее оказалась пустой. Летиция спустилась в палату. В кроватке у окна метался и плакал маленький черноволосый мальчик. Летиция замешкалась, не зная, что предпринять. Потом взяла его на руки и стала укачивать.
Мальчик обнял ее за шею, прижался, заплакал еще громче, жалуясь на боль, но вскоре пригрелся и уснул.
Что тогда происходило с ней, Летиция не в силах объяснить. Эти слабые детские руки, сжимавшие шею, прижавшееся к ней горячее тельце ребенка и чувство, что она может помочь ему, заставили сильно забиться ее сердце.
На следующий день вечером, поливая цветы, Летиция не удержалась и сказала докторше:
— А маленький, что лежит у окна, так плакал этой ночью! Пока не взяла на руки, не успокоился.
— Зачем же брала? — улыбаясь, спросила Чаушу.— Ведь за это тебе не платят!
Часто теперь спускалась Летиция по ночам в палаты, чтобы посмотреть, спят ли малыши, не нужно ли им помочь. Укрывала, баюкала бредивших в жару детей, и каждый раз сердце ее наполнялось сладким теплом. Потом стала заходить и днем.
Сестра Думитру радовалась, что может чаще уходить из больницы.
Сближение с детьми открыло в сердце Летиции какую-то крепко запертую до сих пор дверцу. Все, к чему привыкла за свою жизнь Летиция, покрывалось пеплом, но зато в душе ее разгорались новые, яркие чувства.
Потом пришло огорчение. Не успела Чаушу рассказать о школе сестер, куда она собиралась осенью послать Летицию, как докторшу перевели в
большой госпиталь в Галац. Чаушу уехала в конце февраля. На прощание они крепко пожали друг другу руки.
— Я скоро приеду, чтобы посмотреть, как поправляются наши дети. Трудно мне уезжать,— заключила Чаушу, и в голосе ее послышались слезы.
Первое время Летиция чувствовала себя даже более одинокой, чем после смерти Валериу. Новый доктор Догару был человеком резким и шумным.
Он был молод, и дома, на горе, его поджидала красивая жена, к которой он так спешил, словно боялся, что ее украдут.
Дунай замерз. Холодные ветры налетали со всех сторон. В марте началась оттепель. Ночью на реке с грохотом трескался лед. После ледохода река разлилась. Вода залила берега, пристань, куда пришвартовывался пароходик. Верхушки прошлогоднего камыша скрылись под водой, высокие
деревья на островках, казалось, росли прямо из воды. Желтая от ила река несла доски, вырванные с корнем деревья, обломки домов.
В ту памятную ночь Летиция поднялась к себе часов в одиннадцать, после того, как поставила банки двум детям и перевязала ногу третьему.
Разбудил ее плеск воды. Летиция подбежала к окну. Весь двор был залит водой. В бледном свете луны это грязное, пенистое море двигалось, как живое, наступая на стены больницы.
Летиция кинулась вниз. Вода успела ворваться в палаты, подбиралась к постелям. Мутные волны били в окна, рвались в дверь. Многие дети проснулись и плакали, другие еще спали.
Летиция бросилась на чердак и разбудила сестру. При виде затопленных палат Думитру закричала от ужаса и упала без памяти. Вода достигала Летиции до колен. Раздумывать было некогда. Завернув одного из ребят в одеяло, сиделка попыталась открыть дверь, но вода не пускала ее. Тогда
Летиция выпрыгнула в окно и, пробиваясь сквозь бурлящие волны, стала подниматься в гору. Первым домом на суше оказался дом Иосуфа. Одного
за другим перетаскивала она всех детей к нему.
— Держись за мою шею, да покрепче. Сиди верхом, как на лошадке, и не бойся,— уговаривала она малышей.
Теперь Летиция не могла представить себе, как удалось ей перенести всех детей и сестру. Все произошло слишком быстро. Вспоминались только детские ручонки, крепко вцепившиеся в волосы, в страхе прижимавшиеся к ней горячие тела, леденящий холод воды да бледный свет зари,
поднимавшийся над рекой.
Стоит ли перебирать в памяти все, что произошло потом! Хорошего было мало. Здание пришлось ремонтировать, красить, белить. Только на это ушел целый месяц. Часть детей перевели в другую больницу, поправлявшихся отдали родителям. Без детей в больнице стало тоскливо и пусто.
Работы хватало, но Летиция успела полюбить детей, привыкла заботиться о них. Поэтому так и спешит она привести все в порядок. Потом придет
лето, можно будет поработать и в садике, а потом и осень... Но здесь Смысли Летиции останавливаются, дальше она боится заглянуть.
Все это могла бы рассказать Летиция журналистке, приехавшей из столицы. Да как расскажешь, и стоит ли?
Что было, то было, а что будет — увидим. Но Летиция уже не может не думать о будущем.
Перевел с румынского А. ЛУБО
Крестьянка № 3 март 1961 г.