Немало стихов и песен сложено о любви к жизни. Но любят ее по-разному. Одному она мила тем, что приносит радость лично ему. Другому хорошо тогда, когда хорошо и радостно всем.
Мне вспоминается одна встреча. Было это на Украине. Как сейчас, вижу красивый сквер, разбитый перед массивным зданием. Посреди сквера бронзовый бюст на гранитном постаменте. На широкую колхозную улицу задумчиво смотрит с высоты спокойное, открытое лицо женщины, тронутое мягкой, чуть лукавой улыбкой.
Галина Евгеньевна Буркацкая,
председатель колхоза «Советская Украина», родилась и выросла здесь, на Черкасщиие. Улица села Геронимовки, центральной усадьбы колхоза, на которую смотрит бронзовая героиня,— улица ее детства. Но улица эта та и не та... Давно забылись убогие мазанки под соломенными крышами. Не скрипят больше над древними, обомшелыми срубами колодцев чудовищные колеса, с помощью которых натруженные женские руки вытягивали с тридцатипятиметровой глубины тяжелые, скользкие бадьи с мутной водой. Канула в вечность неприкрытая нищета, глядевшая из каждой хаты той Геронимовки, где из трехсот хозяев едва ли пять-шесть имели скудный надел земли, а остальные добывали горький
свой хлеб тем, что собирали хворост в лесу и таскали вязанки за семь километров на продажу в Черкассы.
Сейчас по обе стороны этой улицы стоят высокие, крытые шифером и железом многооконные дома, окруженные тенистыми садочками. Порой слышно, как звонкой струей бьет в подставленное ведро чистая, как слеза, вода из водопроводных колонок. Гудят под ветром тугие струны проводов.
Богат колхоз «Советская Украина». Тысяча голов крупного рогатого скота стоит здесь в хороших типовых дворах. Тысячи свиней откармливаются в свинарниках— по производству продукции животноводства колхоз идет в передовых.
Урожайны его поля. А общественные постройки — начиная от детского сада, столовой, гаражей, электростанции и кончая Домами культуры (их здесь
два) — сделали бы честь и не только селу. Между тем строительство, по сути, только развертывается...
* * *
— Все, что вы здесь видели,— поглаживая пышные усы, с достоинством говорит Петр Игнатьевич Мирошник, старейший колхозник, механик колхозной лесопилки,— мы с нашей Галиной зробили за десять лет. Всего за десять...
— Всего за десять,— согласно кивают представительницы старой колхозной гвардии Марфа Дмитриевна Борисенко и Екатерина Онуфриевна Хоменко.
— В сорок девятом,— уточняет Петр Игнатьевич,— приняла Галина колхоз.
Екатерина Онуфриевна вздыхает:
— Что там был за колхоз! Одни развалюхи. В пыль стоптал Гитлер наше хозяйство, собирали мы его по былиночке... Люди-то взялись жарко, а дело подвигалось не шибко: с председателями не везло. Народ, он гору поднять может, а с плохим руководителем один разброд. И дух у людей падает. А Галина сумела...
Галина... Они помнят ее босоногой девчушкой-школьницей. Помнят комсомолкой— секретарем сельсовета. Добрыми пожеланиями напутствовали ее, когда уезжала учиться в город. И одно время думали, что не вернется в Геронимовку: выдвинул ее комсомол на большую работу. Но Галина вернулась.
Приехала она весной 1944 года с двумя маленькими детьми. Приехала выплакать только что освобожденным родимым полям и рощам свое горе: ее муж
пал смертью храбрых, защищая Родину.
А тут увидела, что и Геронимовка обижена дальше некуда. Истерзанная, поруганная врагом земля ждала родных, ласковых рук, а рук этих осталось наперечет... Тогда сбросила Галина городские ботинки, взяла сапку и вместе с колхозниками вышла в поле. Таскала на спине мешки, жала, орудовала цепом. Вместе со всеми «собирала колхоз по былиночке». Была она уже членом партии, и вскоре выбрали ее коммунисты секретарем колхозной партийной организации. И повела Галя дело такой твердой и умной рукой, что колхозникам стало яснее ясного: напрасно тратили они время, подыскивая председателя на стороне.
Так возглавила она колхоз. А через год, присмотревшись к делам геронимовцев, попросились к ним в семью
два соседних колхоза — Дахновка и Василицы. Надо было иметь мужество принять на себя такую нелегкую ношу: руководство разоренным войной хозяйством трех больших селений. И первый же год показал, что люди доверили свою судьбу молодой коммунистке не зря.
Буркацкая отлично понимала, какие широкие перспективы открываются перед объединенным коллективом. Главное— теперь всерьез можно было
браться за развитие важнейшего и доходнейшего участка — животноводства.
Но для этого требовалось зерно. А его мало: здешняя земля скупа, почти сплошь супесь. Правда, вместо трех-четырех центнеров, что собирали местные
крестьяне с гектара до революции, колхозы брали по тринадцать, а иногда и побольше. Но и это был, конечно, не урожай. Такое положение тормозило
рост хозяйства. Примириться с этим Буркацкая не могла.
Думала она с коммунистами, с правлением, собирала актив, допытывалась у стариков, и выходило одно: нужен навоз. А где его взять, когда фермы только-только начинали свою жизнь?
Когда ищут, всегда находят. Километрах в двадцати за Днепром из года в год пасли на поймах свои стада заднепровские колхозы. Земли у них были черноземные, и унаваживать их они считали лишним. Навоза там скопилось множество.
И двинула Буркацкая колхоз в поход за Днепр. Первую колонну возглавила сама. День за днем, и в ясную погоду и в лютый мороз и вьюгу, непрерывной чередой шли и шли подводы по льду. И не только за Днепр. Видели в ту зиму 1950/51 года эти подводы и в городе на бойнях и на Мошногорских болотах...
Бывалые председатели — обладатели чернозема — посмеивались: «Везде, что ли, Галя, собираешь? — Причем называли навоз другим, обидным словом.
—Так заезжай, у нас его за дворами богато... Поделимся...»
Галина отмалчивалась, делала свое дело.
Осенью 1951 года насмешки как обрезало. Собрал колхоз со своих полей по 30 центнеров зерна на круг. Такого урожая не видывали даже «черноземники»!
Вот тогда и засияла первая золотая звездочка на груди Галины Евгеньевны Буркацкой. Она же, потрясенная высокой честью, твердила односельчанам:
— Ваша это награда, товарищи! Ваш подвиг.
* * *
Было уже в хозяйстве вдоволь зерна, множились общественные стада. Но партия звала к новому подъему сельского хозяйства, особенно животноводства: благосостояние народа растет, стране нужно больше молока, масла, мяса...
Колхоз прикинул свои возможности. Выходило, что увеличить поголовье на товарных фермах они могли: в стаде подрос добрый молодняк. Но... увеличенное это поголовье некуда ставить на зиму по той простой причине, что и ферм-то, по сути, не было: скот стоял в старых, тесных сараях-мазанках, кое-как поднятых после войны. Правда, новый, типовой коровник они заложили давно,браться же за стройку вплотную не было никакой возможности: не хватало рабочих рук. Как быть?
Тогда по предложению председателя с работы сняли всю контору, агрономов, учетчиков. Обратилась Буркацкая с просьбой к домохозяйкам: «Выручайте, дорогие товарищи!» И сама, надев сапоги и ватник, отдала заместителю, Сергею Федоровичу Дитлову, ключи и печать. Сказала:
— До конца строительства я не председатель. Я бригадир
на стройке.
— И посмотрели бы,— добродушно улыбается Сергей Федорович,— как кипела на стройке работа! О нехватке рабочих рук не было и речи.
Чернобровая колхозная повариха Оля Маляр даже руками всплескивает:
— Ой, люди добрые, да у кого же повернется язык отказать Галине Евгеньевне, когда она сама до людей с открытой душой! Вот хоть про себя расскажу. В столовой я стряпаю недавно, а раньше дояркой была много лет. Работа добрая, оплачивается хорошо. Кормила я на тот заработок всю семью: муж у меня был пьяница, что заработает, то и пропьет, да еще из дома прихватит. А у нас двое детей. И вот подходит весна, скоро коров в луга гнать, и доярки уходят с ними на все лето. А я не могу. В ту пору был у меня ребенок маленький, всего три месяца. Куда ж с таким в луга? Никому ничего не говорю, только сокрушаюсь: отдадут мою группу коров другой доярке, и останусь я без доброй работы. Как жить?
Наступил день, пришли пастухи, стали коров в гурты сбивать. А я стою, плачу. Тут подходит бригадир. «Чего,— говорит,— ревешь? Останутся твои морозы при тебе. Галина Евгеньевна распорядилась твою группу на селе оставить: будешь сдавать молоко для детского сада и в столовую». Тут и горю моему был конец. Да разве мне одной такое внимание? Она ж, Галина, всех знает, у кого беда — враз заметит, не пройдет.
Не прошла Галина Евгеньевна и мимо нужды старой Лукерьи Гриценко. То ли сказали ей люди, гго ли сама увидела, как одряхлела, почернела старухина хата, только созвала однажды Буркацкая молодежь, о чем-то потолковала. И в одно воскресное утро подъехали к той хате колхозные арбы с бревнами, досками, а за арбами — целая стайка девчат и хлопцев. И с ними Галина. Весь день вперемежку с топорами
звенели песни и молодой смех. А к концу дня помолодевшая хатка весело белела ровными, заново обмазанными стенами.
Так был построен и дом Оляне Садофьевне Черемиз, вдове фронтовика, одного из старейших организаторов колхоза. Средства и материалы, как положено в таких случаях, отпустил колхоз.
А строить Буркацкая попросила всех, кто хотел почтить память человека, так много сделавшего для общего блага. И сама встала с ними в ряд.
* * *
Недоброй была памятная осень нашей встречи с Галиной Евгеньевной. Непрерывные, с самого августа дожди спутали, сбили весь стройный ход хозяйственных работ, а в иных случаях прямо «резали под корень». Надо было перестраиваться на ходу, обходить злые каверзы природы.
Ненастным вечером мы возвращались с Буркацкой из Дахновки в Геронимовку.
Торной дорогой ехать нельзя: ее совсем размыло,— и шофер, обливаясь потом, яростно крутил баранку, гоня машину прямо по целине. Галина Евгеньевна сидела молча. Утром она была в Свидеоке, селе, не так давно присоединенном к «Советской Украине», и эта отдаленная, к тому же
отрезанная от мира лютым бездорожьем бригада, не привыкшая еще к здешней трудовой дисциплине, очевидно, «порадовала» ее очередными неполадками. Не все утешило ее и в Дахновке на молочной ферме. Здесь все было новое: и сам коровник, и доморощенной конструкции поплавковые автопоилки, и не притершийся еще транспортер для очистки навоза. Новыми были и заведующий фермой и юные доярки, недавно вставшие на места состарившихся матерей. Они не были еще уверены в своих силах, прятались за спину друг друга.
Буркацкая строго распекла за что-то заведующего фермой. Потом долго разговаривала с девчатами. И вот они уже заулыбались, голоса окрепли...
Выйдя, Галина Евгеньевна тихонько вздохнула. Когда еще эти пичуги станут настоящими доярками, а отчет об удоях на новой ферме уже занял свое место в общеколхозной графе. И пока что не очень-то эту графу украшает... Ну ничего. Научатся. На ферме в Геронимовке тоже молодые, а работают не хуже опытных. Электродойку освоили.
Задержалась Буркацкая и в свинарнике. Непонятная внутренняя буря потрясала коллектив свинарок, и они, отведя Галину Евгеньевну в сторонку, наперебой толковали ей о каком-то Прокопе, причем слышалось категорическое «или он, или мы...» Галина Евгеньевна внимательно слушала. Что она им сказала, я не знаю, но удовлетворенные лица свинарок говорили о том, что конфликт если уже не разрешен, то близок к этому.
Большое и малое, серьезное и смешное. И ни от чего она не может отмахнуться, пройти мимо...
Совсем стемнело, шофер зажег фары, молчит. Он еще в Дахновке сообщил мне, что Буркацкая на ногах с пяти утра и дома еще не была. И так, сказал
он, бывает часто.
Я знаю: так было вчера и позавчера. И третьего дня. Разговариваем урывками, в пути. О прошлом она говорит неохотно: «Ведь это уже прошло». Сегодня, завтра — вот чем заняты ее мысли. Новые большие задачи стоят перед колхозом. Многие из них решить нелегко. Впрочем, ведь и те, что позади и уже стали прошлым, тоже не были легкими.
А ведь решены же! Трудно, например, было поднимать хозяйство и расти самой—несколько лет сидеть ночами за книгами, учась заочно в сельскохозяйственной академии. Но одолела же. Я смотрю на ее еле видное в полутьме лицо, спокойное, сосредоточенное. Какая сила движет этой женщиной?
Неожиданно сквозь глухой и натужный гул мотора до меня доносится негромкий голос. Я слышу слова, произносимые медленно, ритмично:
Я люблю тебя, жизнь,
Я люблю тебя снова и снова...
Что такое? Стихи?
Галина Евгеньевна поворачивается ко мне всем корпусом. Усталости словно не бывало.
— Вас удивляет,— смеется она,— что
председатель колхоза любит стихи? Представьте, люблю. И музыку люблю. А эта песня мне особенно нравится.
Главное, она о том, что чувствуешь, а сам сказать ни за что бы не сумел. Помолчав, она говорит задумчиво:
— Мне случалось в составе советских делегаций бывать за рубежом в буржуазных странах. Простые люди труда, рабочие, крестьяне встречают нас там сердечно. Расстаемся мы всегда друзьями. Но иногда доводилось нам встречаться с такими, которые старались доказать, что их строй лучше и что они живут лучше нас. Конечно, культура быта, техника производят впечатление. Но когда, возвращаясь, пересекаешь родную границу и видишь молодого чумазого тракториста, идущего по родной земле этакой независимой, хозяйской походкой, от счастья перехватывает дыхание.
Пусть он пока не моется в сверкающей ванне — ванна у него будет! Но ему никогда, никогда не придется стоять в унизительной очереди за жалкой похлебкой для безработных!
Она взволнованно откинулась на спинку сиденья, но, взглянув вперед, внезапно встрепенулась, тронула шофера за плечи:
— Стой, стой, Сергеич!
И, снова обернувшись, показала:
— Вот здесь, в этих соснах, где памятник воинам, павшим в Отечественной войне, у нас будет парк. И по ее лицу, по выражению ее глаз
я угадываю, что она уже видит этот прекрасный будущий парк, как, вероятно, видит прекрасное коммунистическое завтра своей страны. Ведь она строит его своими руками!
Т. НОВИКОВА
Крестьянка № 10 октябрь 1961 г.