Подперев голову рукой, она сидела у зеркала в своей крохотной гримерной. На ногах ладные блестящие сапожки, на голове лохматая меховая
шапка, за плечами, напоминая тяжелые черные крылья, топорщилась бурка. Потому, как она невидящими глазами смотрела на свое отражение, я поняла: что-то произошло, и спросила об этом.
— Да так... Ничего особенного,— пытаясь улыбнуться, ответила Люсьена.— Небольшая неприятность...
Но через несколько минут уже сама рассказывала, что недовольна собой: не так, как хотелось, исполнила на репетиции роль атаманши Клеопатры в «Думе о Британке».
— А! — лихо машет рукой Овчинникова и улыбается на этот раз по-настоящему.— Чепуха! Просто я не собралась. Выскочила на сцену без внутренней подготовки, вот и не получилось. Но если совсем честно: эта атаманша — роль для меня не обычная. С первых шагов в театре мне как-то везло — я играла роли, которые любила, это были милые, добрые и
простые женщины и девушки. В общем, как принято говорить, положительные героини. А эта
атаманша явно отрицательная... Да буду я играть эту атаманшу,—помолчав и срыв, но вечером, я уверена, все будет в порядке.
...Так и случилось. На спектакле я видела, что все было как надо, хотя, конечно, атаманша — не лучшая роль актрисы. И все равно, едва она появилась на сцене в своей лохматой шапке и с известным щегольством накинутой на плечи бурке, в зале возникло легкое движение, которое — я замечала — возникало почти всякий раз, когда на сцене появлялась Люсьена Овчинникова.
Актрису узнают. Узнают ее и на улице, и в кафе, и в городском транспорте. И не только узнают. У нее просят взаймы, советуются, куда поступить учиться, стоит ли выходить замуж и какой нужно знать секрет, чтобы не ошибиться в выборе профессии. Но, пожалуй, настойчивее всего спрашивают, как она стала актрисой.
Спрашиваю ее об этом и я: не одно письмо с таким вопросом встречалось в редакционной почте.
— Боюсь, что мое начало было не очень поучительным. Чтобы стать актрисой, убежала из дома. Отец у меня пограничником был и в ту пору, когда я
школу кончала, служил в Туркмении. Театрального училища рядом не было, и я решила тайком уехать в Минск, где у меня жила тетка. Подруга хлеба на дорогу дала. Она меня и провожала. А отцу я письмо написала: мол, прости, милый папа. Это не прыжок в стратосферу, как ты отозвался о моем стремлении стать актрисой. Для меня театр — главное. Хочу помогать людям становиться умнее, благороднее, чище... Ну и еще что-то в этом же роде.
— А до этого вы пробовали свои силы в спектаклях? Может быть, участвовали в самодеятельности?
Люсьена Ивановна лукаво улыбается.
— И почему это,— говорит она,— все корреспонденты, будто сговорились, задают такой вопрос?
— Ну, видимо, потому, что это, пожалуй, самый естественный в наши дни путь к сцене.
— Может быть. Не знаю. Только я никогда не играла в самодеятельных спектаклях. Никогда! В школе у нас был, помнится, театральный кружок, но я в
нем не участвовала. Может, оттого, что боялась. Я ужас какая застенчивая была.
— И отчаянная. Не побоялись ведь бросить родной дом, рассердить отца...
— Вообще-то, наверное. Впрочем, не знаю, не анализирую своих поступков. Приехала я в Минск. И выяснилось, что прием в институты закончен. Возвращаться домой не хотелось, хоть я и любила отца и мачеха у меня (мама-то моя умерла) была женщина хорошая. А чтобы не сидеть на шее у тетки, устроилась в магазин. В парфюмерный отдел. Сначала ученицей, потом продавцом. Теперь-то я понимаю, что не столько работала, сколько играла перед покупателями роль продавца. И очень мне это нравилось. Душилась отчаянно, так что в трамвае от меня пассажиры шарахались.
А мне было весело.
Пришло время подавать документы. Я подала сразу в три места — в Щепкинское училище, Щукинское и в ГИТИС. Явилась в положенное время в Москву. И чтобы не очень отличаться от столичных модниц, взяла взаймы у приятельницы туфли на высоких каблуках, надела серьги, волосы повязала красной лентой.
К сожалению, все эти ухищрения не помогли. Подготовлена я была плохо и в Щукинское провалилась. Духом, впрочем, не пала. И, снова повязавшись красной лентой, покачиваясь на непривычных каблуках, отправилась в ГИТИС.
Среди экзаменаторов — Григорий Григорьевич Конский, Иосиф Моисеевич Раевский, Платон Владимирович Лесли. Люди, ставшие впоследствии моими добрыми и любимыми наставниками.
Вошла я и слышу, как кто-то из них насмешливо этак говорит: «А это что за дама?» Но я и ухом не повела, прочитала рассказ Чехова. Какой, уж запамятовала. Помню только, что экзаменаторы, слушая меня, смеялись. И я решила, что провалилась. Вышла в коридор и ну реветь. Секретарша приемной комиссии увидела, подошла и сказала, что реву я напрасно: меня скорей всего примут, потому что комиссии я понравилась.
Так и случилось: приняли.
— Мне рассказывали, что смех, правда, не экзаменаторов, а зрителей, не на шутку напугал вас на просмотре кулиджановского фильма «Отчий дом».
— Очень я себе не понравилась на экране. Оттого и на первый просмотр не пошла — боялась. А потом, когда мне сказали, что фильм приняли хорошо, — отважилась. Вошла в зал, когда погас свет, и села рядом с Нонной Мордюковой. Все вроде поначалу хорошо шло. Но появилась на экране Нюрка, и тотчас раздался смех. «Ну, конечно,— подумала я в ужасе,— этакая уродка и на экран полезла»,— Если бы не Нонна, сбежала бы с просмотра. Потом меня, правда, хвалили.
— Нюрка — ваша первая роль в кино. А в театре?
— Я считаю своей первой настоящей ролью арбузовскую Таню, хоть и сыграла ее на сцене ГИТИСа, а не в Театре Маяковского, где работаю уже восемнадцать лет — со времени окончания
института. Таня была моей дипломной работой. Как я к ней готовилась! Даже в Сокольниках заблудилась, как Таня. И в Большой театр бегала: ведь Таня, дочь учительницы музыки, хорошо знала и любила оперу. Роль, говорят, удалась. А в Театре Маяковского первой работой была Аянушка в «Обыкновенном человеке».
Потом Надя в «Домике на окраине», Клава в «Часе до рассвета», Лаэрта в «Леди и джентльменах», Валя в «Иркутской истории», Туся Большакова в «Нас где-то ждут». Да мало ли их было, ролей-то!
...Я впервые увидела Овчинникову в спектакле «Маленькая студентка». Она играла Ваву Миландину. До сих пор помню, точно это было вчера, как Вава идет сдавать экзамен. Она плохо подготовлена и непременно провалится. Вава не говорит об этом, но актриса так выразительно проводит сцену, что зритель не может не понять, не почувствовать грозящего ей провала.
Естественность, убедительность и обаяние отличали и другую роль актрисы — Машу в спектакле «Время любить». Овчинникова с подкупающей достоверностью передавала радость Маши, когда мастер назвал ее руки золотыми.
Одна из последних ролей актрисы — Тамара в спектакле «Мария» Салынского. Роль эпизодическая, но сделана она с таким профессиональным мастерством и таким изяществом, что, бесспорно, является творческой удачей актрисы. Впрочем, широкий зритель куда лучше знает и любит актрису по кинофильмам.
Это и «Отчий дом», и «Девчата», и «Первый день мира», и «Девичья весна», и «Мама вышла замуж», и «Утренние поезда»...
Лучшие, на мой взгляд, роли Л. Овчинниковой в кино — маленькая чертежница в «Утренних поездах» и деревенская девчонка Нюрка в «Отчем доме». Они очень разные, эти роли. В Нюрке привлекают цельность, широта характера, слитного с природой, среди которой живет эта открытая, искренняя, веселая и чуть лукавая девчонка. Совсем иная героиня «Утренних поездов» — бойкая, пустенькая и несчастная, рано повзрослевшая девушка.
— Вы много сыграли характеров рядовых русских девушек и женщин. Как вы работаете над ними? Как приходите к внешнему и внутреннему рисунку роли?
— По-разному. Главное, наверное, в том, что я любопытна к людям. Сколько увижу, сколько передумаю, переживу — все со мной, во мне. Иногда случится неприятность — плачешь, а где-то в глубине души (плохо это, да?) радость: теперь и это буду знать. А в чем-то я, наверное, похожа на своих героинь: люблю петь, плясать, смеяться.
Люсьена действительно похожа на многих из тех, кого она играет. Та же легкость в движениях, та же челочка, тот же быстрый, с лукавинкой взгляд.
— А вас не тревожат повторы, не пугает, что многие ваши киногероини похожи друг на друга?
— Конечно, пугает. Недавно даже разговор такой был. Позвонили мне с «Мосфильма». Хотим, сказали, предложить вам роль штукатура Люси. «Простой девушки?» — спросила я. «Да»,— отвечают.
«Такой веселой,— говорю я, —разбитной?» «А откуда вы знаете?» Еще бы мне не знать: амплуа веселой, разбитной девушки припаяно ко мне намертво. Да, существуют актеры одной роли и роли одного актера. Но бывает и просто кочующий из пьесы в пьесу, из фильма в фильм образ облегченной, расхожей драматургии. Образповтор. И если твои актерские данные втолкнули тебя в этот «долгоиграющий ряд», вырваться из него нелегко.
Сетования Люсьены Овчинниковой можно понять. Но то, что сейчас огорчает ее, когда-то радовало и было счастливым открытием самой себя как в театре, так и кинематографе.
— Я ведь искренне люблю своих героинь,—говорит актриса,— люблю играть рабочих девчонок и хорошо знаю их. Только хочется, чтобы образы
эти были глубоки и сложны, чтобы требовали напряженного труда и перевоплощения. Очень бы, конечно, хотелось сыграть женщину застенчивую, тонкую, пусть даже с трудным характером и сложной судьбой.
Я желаю актрисе исполнения этой мечты и заодно поздравляю ее с присвоением звания заслуженной артистки РСФСР.
— А над чем вы сейчас работаете? — задаю я традиционный вопрос.
— Снимаюсь на Одесской студии, в фильме «Северное сияние», посвященном людям
Крайнего Севера. Моя героиня — жена охотника, живет в тайге, тяжело переживает разлуку с двумя детьми, которые воспитываются в интернате, она в вечной тревоге за жизнь мужа. Только что снялась в роли
Валентины для телефильма «Большая перемена».
Есть и еще планы, но я, как все актеры, не люблю говорить о несыгранных ролях.
Работница № 07 июль 1973 г.