Архиварий-Ус

Кузьма Чумак привык брать с собой на рыбную ловлю кого-нибудь из сыновей, а когда те повыросли и отделились, с нетерпением ждал, пока подымется дочка. И дождался. Девчонка оказалась куда проворнее парней. Длинноногая, непоседливая Зойка мельтешила перед отцовскими глазами, бегом снося на дубок то весла, то сети, то корзину с ужином. Кузьма брал кожух, жесткое рядно, потертое шерстяное одеяло и твердым шагом в своих юфтовых сапогах, смазанных дегтем, неторопливо шел к берегу. Бросив пожитки на нос дубка, командовал:
— Паняй!
Зойка вскакивала на корму, длинным веслом выводила дубок из обступавших его камышей. Кузьма в это время навешивал мотор, заводил его и, уложив румпель руля на плечо, надолго замолкал. А девчонка удобно располагалась на мягком кожухе и, подперев голову кулачками, смотрела на
высокую стену противоположного берега.
Солнце садилось посредине лимана, и тогда высокий берег сразу светлел, из предвечерней синевы выплывали хаты, ослепительно разгораясь окнами. Туманы, пылавшие желтым огнем, медленно темнели, угасали.
В такую вот пору и увидела однажды Зойка корабль, поразивший ее воображение.
На трех его мачтах сверкали ослепительно белые паруса. Казалось, будто необыкновенный корабль этот летит между небом и водой. Девушка, не отрываясь, следила за удивительным красавцем.
— «Товарищ» в море пошел,— спокойно заметил с кормы отец.
Зойка промолчала, но потом долго вспоминала белый, летучий парусник: уж очень красив он был.
...Когда мотор на дубке, чихнув, умолкал, Зойка вскакивала со своего места, вставала посреди лодки и вместе с отцом высыпала в воду сети.
— Что бы я без тебя делал? — похваливал Зойку Чумак и, довольный, попыхивал трубкой.— Поедим вот, да и спать ложись. А я еще немного позорюю.
Ужинали молча. Зойке нравилось смотреть, как отец неторопливо, словно совершая важный обряд, ест хлеб, рыбу, потом с наслаждением пьет из кадочки холодную колодезную воду.
На затихшем плесе виднелась длинная цепочка поплавков с наживою. Зойка пересчитывала их, ожидая, что они вот-вот потеряются в багряно-синих сумерках. В эту вечернюю пору в сети чаще всего и попадалась первая рыба. Начинали дергаться цепочки поплавков, или вдруг раздавался громкий всплеск, и за бортом закипал бурун. Кузьма, нагибаясь к воде, ловко хватал рыбину, а через минуту уже о корму стучал хвостом и головой очередной серебристый суд&к. Чумак греб к сигнальному знаку, бросал якорек, полоскал руки и негромко говорил Зойке:
— Еще год-два пороскошествую, а там на вентери перейду.
Но Зойка не слышала отца: спала.
Просыпалась она, когда Кузьма уже складывал сети, а на дне дубка возвышалась серебристая гора рыбы, прикрытая мокрым неводом. Зойка никогда не видела отца спящим.
Он всегда работал — если не на берегу, то по дому. И она, наскоро сделав уроки, обычно спешила ему на помощь.
— Сходила бы к девчаткам на улицу,— жалела дочку мать,— а то так и состаришься на работе.
— Такое скажете, мамо,— сердилась Зойка,— разве я маленькая, чтоб на улице средь бела дня бегать? — И еще проворнее бралась за работу.
Только в день, когда приходили с лова сейнеры, Зойка исчезала со двора до поздних сумерек. Рыбаки, возвращаясь, привыкли видеть на причале голенастую Зойку и, радуясь ее появлению, окликали:
— Эй, на пирсе! Лови концы!
Зойка с лета подхватывала смолянистую леску, за которой тянулась петля из толстой привязи. Упираясь ногами в причал, она тянула провисший канат, набрасывала петлю на приземистый кнехт, похожий на врытый в землю крепкий пенек, затем прыгала на широкую корму сейнера — прямехонько в руки старшего брата Юхима.
— Ну, здравствуй, отчаяка!— смеялся брат. И всякий раз удивлялся:—Когда это ты выросла?
— Это ж ты десятый кончила? — спросил однажды Юхим по дороге домой.
Зойка подтвердила.
— Пора об учебе подумать, вот только не знаю, как отца и мать на вас оставить:  все вы по своим хатам, а родители, словно сироты.— Зойка говорила серьезно, и из-под выгоревших на солнце бровей на Юхима смотрели озабоченные глаза.—В селе бы можно, конечно, устроиться: звали в сельпром, в контору. Только не пойду я туда.
— И правильно сделаешь,— одобрил Юхим.— В нашей семье конторщиков не было и не будет! А за родителей не волнуйся. Мы ведь все в одном месте живем.
Тебе ж совсем негоже вековать в Рогозном.
— Негоже,— согласилась Зойка.— Я пойду на капитана учиться!
Юхим легонько отстранил Зойку, глянул на нее, пытаясь представить в форме курсанта мореходного училища. И не смог.
— Вот только стажа у меня нет,— вздохнула Зойка.— Рыболовство с отцом никто не засчитает.— Она тряхнула головой.— Ну ничего. На катер или на сейнер матросом пойду. Я жилистая, выдержу.
* * *
День Зойкиного отъезда пришелся на понедельник.
— Кто ж в такой день переступает порог  своего двора? — сетовала мать, сидя на скамейке под поветью, где Зойка переодевалась в длинные узкие брюки и полосатую майку, которая, по мнению матери, делала ее еще худее. Чумачихе так хотелось заслонить от всяческих бед свою младшенькую,
подержать подольше около себя, пока окончательно не войдет в силу, а она — поди ж ты — рвется из дома, да еще на этот распроклятый сейнер.
— И не таскай ты там ничего тяжелого, а то надорвешься,— понимая, что девчонку не удержать, говорила мать. Зойка в это время уже стояла перед ней  с черным чемоданчиком в руках, который Юхим принес с сейнера, ожидая, пока мать кончит свои наставления.
Чумачиха знает, что обязательно расплачется, если обнимет дочку, поэтому только  гладит ее по голове и деловито пробует, не слишком ли туго затянут пояс на брюках.
— Юхима слухай.— Матери хотелось добавить, чтобы с ребятами поменьше якшалась, потому что знала: на воде всякая девушка кажется лучшей в мире. Но сдержалась, только добавила:
— Ну, а если что, так и сама голову имеешь.— И проводила дочку до калитки, как провожала до этого по очереди всех четырех сыновей.
...На сейнере все были матросами и рыбаками одновременно. И Зойке тоже пришлось вместе с мужчинами работать у трала, смывать с помостов рыбью слизь. Впрочем, она успевала и повару на камбузе подсобить и расставить посуду  на столах перед обедом. Научилась она также лихо забрасывать за борт ведро, чтобы зачерпнуть воды, хотя это ей и не давали делать. Едва она брала в руки ведро, как тут же подбегали ребята и вырывали ведро из ее рук. Зойка вскоре начала замечать, что чаще других хватается за ведро Степан Талалай.
Он всегда норовил взять канат поближе к Зойкиным рукам, шутя обрызгивал ее водой, но особенно бывал доволен, когда девушка давала ему тумака.
Юхим на всю эту возню не обращал никакого внимания. Он и сестру-то замечал только по вечерам, когда Зойка выходила на палубу и, стоя на носу, любовалась красками заката. Он подходил к ней, становился рядом, заговаривал:
— Такую картину нипочем не нарисуешь...
Зойка покорно шла к себе, ложилась, но еще долго слышала, как кто-то тяжело шагает по палубе: то остановится против  окошка ее каюты, то пройдет дальше. А наутро Степан Талалай посмеивался над Зойкой:
— Ты что это, вместе с курами спать ложишься?
— Как все,— отвечала Зойка и тут только догадывалась, что это не кто иной, как Степан, простаивает ночами под ее окном.
...В тот вечер трал забросили на Зойкино счастье: тайком все члены команды решили как можно скорее управиться с уловом, чтобы потом отпраздновать день Зойкиного рождения.
— Именинницу к рулю!—крикнул дядько Устим — капитан сейнера и бригадир рыбаков.
Зойка, подскочив от радости, бросилась на капитанский мостик.
— Ну, командуй!— сказал капитан.
Зойка схватила теплое рулевое колесо, но побоялась сразу шевельнуть его, изменить величавый ход сейнера.
— Командуй! Командуй! Не бойся! — повторил дядько Устим, и Зойка легонько повернула руль влево. Сейнер покорился, и тогда она увереннее, как это делал сам капитан, повернула рулевой круг: ей казалось, что именно там, где особенно ярко разгоралась вечерняя заря, гуляет рыба.
— Вира! — крикнули рыбаки, и Зойка тут же передала команду машинисту:
— Малый вперед!
Дядько Устим подмигнул Юхиму, оба улыбнулись, а Зойка внимательно следила за тем, как из морской глубины поднимаются два ряда поплавков огромного невода.
...Она сначала ничего не поняла, только заметила, как отшатнулись от борта рыбаки, как вдруг замерла лебедка, а дядько Устим,
сжав губы, вырвал у нее руль. И лишь отпустив податливое колесо, увидела в мотне невода увешанный водорослями гигантский рогатый мяч.
Юхим взял Зойку за плечи и шепотом, будто боясь, что его могут услышать, сказал:
— Мина...
В вечерней тишине шепот его прозвучал как набат. Первым очнулся от оцепенения капитан.
— Помалу майна! — скомандовал он.
И сразу ожила лебедка. Туго набитая рыбой мотня поползла обратно в море.
Мина тотчас всплыла на поверхность и закачалась у самого борта, словно выбирая место, куда бы стукнуться своим тупым, заржавленным рогом.
— Это моя тоня!— неожиданно вскрикнула Зойка и, не раздеваясь, прыгнула в море.
— Назад!—отчаянно заревел капитан, но Зойка, не слушая его, доплыла до мины.
Рогатый мяч, болтая длинной бородой зеленой тины, подкатывался к самой Зойкиной груди.
— За рога не трогай,— тихо командовал дядько Устим.
Перегнувшись через борт, он следил, как девушка легонько отталкивает от себя скользкое чудище.
— Вперед... Самый малый!..— Талалай бросился к рулю.
Заклубилась вода под кормой, и сейнер боком, содрогаясь, двинулся в сторону от мины.
— На борт! — крикнули Зойке в громкоговоритель.
Но девушка в этот момент исчезла под водой. Нырнула раз-другой и только после этого ухватилась за толстые канаты лестницы, сброшенной с борта.
— Сто лет будешь жить,— сказал Зойке дядько Устим, обнимая ее и все еще не веря, что это та самая Зойка, которая прикрыла собой сейнер.— Переоденься! А мы пока мину обезвредим.
Рогатый мяч лениво плескался на волнах, поблескивая в лучах заходящего солнца.
Зойка, в это время переодевавшаяся в каюте, не видела, как дядько Устим долго и напряженно прицеливался в мину, словно в лысуху. Услышала только, как один за другим прозвучали два выстрела и вслед за этим что-то так громыхнуло, что даже в ушах зазвенело.
— Вот твой праздник и с салютом получился,— сказал дядько Устим, когда Зойка, одетая в сухое, снова появилась на палубе.
Неловко и робко положил он свои широченные ладони на худые Зойкины плечи.
Хотелось ему сказать девчонке такое, чтобы она поняла и его отцовское волнение за нее, и надежду, с какой следил он за ее руками, и гордость за то, что она, Зойка, отвела от десятка женщин — дочек, жен, матерей родного рыбацкого поселка — грозившую им беду.
В это время высокая волна подняла и опустила сейнер. И дядько Устим вместо тех слов, что теснились в его душе, проговорил:
— Исполню все, что ты только пожелаешь. Слово капитана!
Зойка было растерялась, но тут же, взглянув в торжественное лицо капитана, улыбнулась.
— А подумать можно?
— Думай. Как придумаешь, так и приходи.
Люди, утомленные пережитым волнением, расходились по каютам, а Зойка еще долго стояла на носу, наблюдая, как густеет над рекой туман, как бледнеет луна, окутанная тревожными клубящимися облаками. Ей хотелось, чтобы небо посинело, чтобы крупные звезды засияли над самым сейнером,
а луна опустила к воде зеленоватые, прозрачные нити. Тогда кудри Степана, который стоял рядом с ней, стали бы совсем золотыми. Зойка обернулась к Степану, но, увидев его уставшее лицо, сказала:
— Пойду-ка и я спать.
— Погоди,— попросил Степан,— погляди-ка лучше: летучий голландец!
— Где?!
— Да вон же.— Степан наклонил голову к Зойкиной щеке и протянул вперед руку.— Смотри на мой палец!
— Не вижу,— шепнула Зойка, а сама вздрогнула от прикосновения Степановых кудрей.
Они бы простояли так, наверно, долго, если б позади не послышалось:
— «Товарищ» в Херсон пошел.
Зойка оглянулась и увидела стоявшего позади дядько Устима.
— Я надумала, дяденька! — крикнула она.
Устим свел дугой брови, а Степан нехотя убрал руку с Зойкиного плеча.
— Хочу увидеть этот корабль так близко, как вижу вас, дядько Устим.
— Есть увидеть близко! — Дядько Устим поднял руку к кепке и широким, твердым шагом направился к рулевой будке.— Полный вперед! — скомандовал он дежурному машинисту. И сейнер мгновенно ожил, рванувшись вперед по лунной дорожке.
Через несколько минут Зойка могла уже пересчитать большие и малые паруса на сказочном корабле. Ей захотелось пощупать высоченные мачты с удивительными, полными тайны названиями: фок, грот, бизань.
Приложить к ним ухо и послушать музыку упругого дерева, несущего на себе тугие крылья парусника. Посчастливится ли ей когда-нибудь стать хотя бы матросом на этом прекрасном корабле?
— Право на борт! — слышит она команду дядько Устима и будто пробуждается ото сна. Вот он, таинственный корабль, совсем рядом. Зойка не заметила, как здоровались капитаны, как рыбаки бросали курсантам вяленую рыбу — перед ней проплывал «Товарищ» в белом ореоле своих парусов. Через минуту море снова разведет их, и только где-нибудь на горизонте она снова повстречается со своей мечтой.
Прощально загудел густым своим басом «Товарищ», застонала в ответ глуховатая сирена сейнера. Зойка вдруг вскочила на поручни, взмахнула руками и через мгновение очутилась на борту парусника.
— А-а-а! А-а-а! — отозвалась сирена.
Зойка припала к мачте и слушала, слушала... И ей казалось, что по всему миру звенит ветер в парусах, напоминающих крылья больших белых птиц.