Архиварий-Ус

Рассказ-быль  Борис РЯБИНИН

Нечасто удается увидеть, чтобы шел человек по улице и вел на поводочках... уток! Водят собак на сворке, лошадей за повод, водят коров и коз. Но чтоб уток?! Не знаю, как кто, а я такое видел впервые. Уток было две. И это были дикие утки, что вдвойне удивительно! Вел их солидный гражданин и, как видно, уже не впервые, потому что получалось у него это очень ловко, да и утки чувствовали себя превосходно. Мужчина шагал сзади, зажав концы бечевок в кулаке и время от времени легонько подергивая их, как кучер пошевеливает вожжами, торопя лошадей, а утки с деловитым видом, не оглядываясь, бойко переваливались впереди.
Куда они направлялись? Я последовал за этой странной процессией. Мужчина со своей упряжкой подошел к пруду, спустился по ступеням к воде.
Здесь было немного песочка — небольшой желтенький мысок, отсюда он и пустил уток в воду. С радостным оживлением они поплыли прочь от берега. А сверху, с набережной, за ними уже следила толпа народа.
Наплававшись вволю, кряквы сами вернулись к берегу, отряхнулись и спокойно позволили снова привязать себя. Теперь не я один, добрый десяток любопытных увязался следом — взрослые, ну, и, разумеется, ребята. Без них разве обойдется! Они забегали вперед, стараясь получше разглядеть уток и их владельца.
— Давно они у вас? — поравнявшись с хозяином уток, спросил я.
— Да уж порядочно...
— И ничего, живут?
— А почему бы им не жить? Птица-то умная!
Поначалу он показался мне не слишком словоохотливым, но, пока мы дошли до места, успел выложить почти все, что интересовало меня. Первым долгом я, конечно, спросил, как дикие утки появились в городе. Он ответил:
— Помните, какая была осень в прошлом году? Затяжная, нудная, зима долго не наступала, и пруд все не замерзал и не замерзал... Помните? Вот тогда вся эта история и началась...
Да, я, конечно, помнил это. Холода минувшей осенью сильно задержались, предзимье затянулось, и городской пруд покрылся ледяной коркой позднее обычного.
Помню и то, как прибежал кто-то из моих друзей и сообщил: «Видели? В центре города, на пруду, дикие утки?..» Я бросил дела и помчался на пруд. И вправду, на середине пруда, волнуемой свежим ветерком, темнело несколько точек. Они то появлялись, то исчезали: утки не то ныряли, не то их захлестывало волнами.
Весь город, помнится, ходил смотреть тогда на уток. Почему они остановились, задержались на перелете в центре большого, шумного города, посреди глубокого пруда? Утке ведь нужны камыши, тихие заводи, мелководье да илистое дно, чтоб добывать пищу.
Потом уток стало меньше. Пруд постепенно затягивался льдом. Он зарастал от краев, поэтому казалось, что берега его сдвигаются. Наконец осталась лишь большая полынья на середине. На ней еще некоторое время полоскалось несколько уток. Но вот и полынья закрылась, исчезла, а вместе с ней исчезли и утки.
— Вот-вот,— сказал хозяин уток, когда я припомнил все это.— Только утки-то не исчезли. То есть не улетели, я хочу сказать...
За разговором я не заметил, как мы подошли к высокому каменному дому. Видимо, здесь нам и полагалось расстаться. Но мой новый знакомый неожиданно сказал:
— Хотите взглянуть, как они живут?
Я, естественно, ответил утвердительно и тут же вместе с утками и их опекуном поднялся в лифте на нужный этаж. Ну и диковина: серые кряквы — осторожные и пугливые птицы — ив лифте вели себя так, будто он создан для них. А выйдя из него, сразу направились к знакомой двери. Мне показалось, что им известно даже назначение звонка: пока хозяин нажимал кнопку, они, вытянув шеи, выжидающе смотрели на дверь.
— Совсем стали сухопутные,— засмеялся я.— Так они у вас и плавать разучатся.
— Почему разучатся? Вы же сами видели: летом пруд, а зимой ванна...
Чтобы у меня не оставалось никаких сомнений, хозяин сразу повел меня в ванную. Ванна была до половины заполнена водой, а несколько перышек, плавающих на поверхности, убедили меня в том, что утки действительно обитают здесь. Под раковиной стояла кормушка. В углу было устроено гнездо, в котором лежало полдюжины серовато-белых яичек...
Вскоре я узнал утиную историю во всех подробностях.  Оказывается, мой новый знакомый тоже следил осенью за полыньей. Он любил птиц и с возрастающим беспокойством Наблюдал за тем, как оконце чистой воды день ото дня становится все меньше и меньше, а птицы не трогаются с места.
Наконец они снялись, сделали в воздухе круг и понеслись — видимо, туда, где никогда не бывает зимы. 

Но не все. Две птицы остались. Точнее, сперва одна. Она, правда, тоже пыталась взлететь — махала крыльями, била себя по бокам, но тщетно. Очевидно, не могла летать. Пометавшись по полынье, которая стала уже с блюдечко, она затихла и, запрокинув голову, с тоской провожала взглядом отлетающих.
Внезапно рядом с нею в эту же полынью плюхнулась еще одна птица. Селезень не захотел покинуть подругу. Так их стало двое. Всю эту сцену мой знакомый наблюдал с берега.
Наутро мороз сковал остаток открытой воды, и утки оказались в ледяном плену. Некоторое время им еще удавалось разбивать крыльями хрупкий лед, но с каждым часом он становился толще, крепче, и вот наконец две птицы, два бессловесных, беспомощных существа, очутились на гладком, как стол, и блестящем, словно зеркало, огромном пространстве, у всех на виду, без пищи, без товарищей, без надежды на спасение.
Александр Иванович — так звали моего нового знакомого — твердо вознамерился спасти уток. Уже на следующий день он поднялся ранехонько, взял длинную веревку, лестницу и отправился на пруд.
Утки были на месте.
Александр Иванович спустился на лед, попробовал ногой — держит! За ночь, выходит, значительно окреп, можно рискнуть. Он привязал один конец веревки к чугунной решетке, обрамлявшей набережную, другой зажал в руке и, толкая перед собой лестницу, стал медленно продвигаться к уткам.
Утки заметили человека. Одна почти тут же взмыла в воздух, а другая оставалась неподвижной, лишь время от времени взмахивала крыльями.
Ближе, ближе... Лед держал отлично.
Странно, что утка не пыталась отбежать в сторону... Она лежала на боку в какой-то неестественной позе. Селезень, со свистом рассекая воздух, кружился над ней на небольшой высоте.
Присев на корточки, Александр Иванович потянулся рукой к утке, она рванулась — и  осталась на месте: у нее, оказывается, примерзли лапки.
— Ах ты, бедная, бедная... Как тебя прихватило! Сейчас, сейчас, обожди,— тихонько уговаривал он ее.
Утка притихла и больше не делала попыток вырваться, прислушиваясь к звукам человеческого голоса. Черные круглые глазки ее быстро-быстро моргали.
Пришлось изрядно повозиться, прежде чем удалось вызволить из ледяного плена лапки. Мой знакомый засунул утку за пазуху и тем же путем, каким пришел, отправился назад.
Дома открылась причина странного поведения утки: у нее было сломано крыло. В пути, очевидно, налетела на телеграфный провод. Вот почему утки сели на городской пруд и все тянули с отлетом: не хотели бросать раненую.
Крыло тут же смазали йодом, сложили и забинтовали, а утку заперли в ванной. Хозяину пора было на работу. Второпях он позавтракал, быстро оделся, сбежал вниз и... Что или, вернее, кто это? Да это же селезень! Про него-то он и забыл! А селезень, бедняга, нерешительно топтался у входа, поспешно отбегая, когда в дверях появлялся человек. Выходит, и на этот раз он не захотел покинуть подругу.
Что же с ним делать? Еще кто-нибудь зашибет. Жалко. Кроме того, невозможно и не оценить такую верность.
Подумав, Александр Иванович распахнул дверь парадного, а сам отошел и спрятался за кустами акации. Селезень потоптался, вспрыгнул на одну ступеньку, потом на другую и вскоре исчез в темноте подъезда.
Александр Иванович опрометью кинулся к ближайшему телефону-автомату, чтобы позвонить домой: «Откройте дверь и не показывайтесь, к нам гость!..» Только бы кто-нибудь из жильцов не вспугнул...
Так и есть. Вскоре послышался шум шагов, опережая их, из подъезда выскочил селезень и — фрр! — полетел прочь от дома. Неужели не вернется!
В этот день мой новый знакомый опоздал на работу. Позвонил, извинился, сказал, что задерживается...
Он решил заманить селезня.
Впрочем, «заманить» не то слово: селезень и сам хотел попасть в дом, но боялся — привычная осторожность брала верх над желанием.
Александр Иванович вынес утку на балкон. Птица сразу оживилась, завертела головкой и громко закрякала. Кряканье разнеслось далеко окрест.
Прошло минут пятнадцать. И вдруг шум крыльев: селезень опустился на перила балкона. Утку в это время снова отнесли в ванную. Открытая дверь манила селезня, однако он не спешил. Прошло еще с полчаса, прежде чем он отважился переступить порог комнаты.
Дальше все пошло значительно быстрее. Из комнаты селезень перешел в коридор. Дверь ванной была предупредительно распахнута. Он шагнул туда...
Когда показались хозяева, селезень немедленно скрылся.
Так повторялось несколько раз. День селезень проводил в квартире со своей дорогой крякушкой, а к вечеру улетал.
Но однажды, когда он, уже достаточно осмелевший, явился, как обычно, дверь за ним закрылась. Он метнулся туда-сюда — выхода не оказалось. Селезень был в ловушке.
Впрочем, можно ли назвать ловушкой теплую квартиру? Куда ему, одному, зимой, отставшему от стаи, было деваться?
Так началась совместная жизнь двух птиц на пятом этаже городского дома. 

♦ ♦ ♦
Жили. Привыкали. Постепенно становились совсем домашними, ручными. Весной утка снесла шесть яичек, но высиживать их не стала. Вот тогда-то умному опекуну птиц Александру Ивановичу и пришла в голову мысль сводить их на пруд искупаться. Купанье, правда, не помогло — яйца продолжали лежать холодные. Но прогулки на пруд с того времени вошли в привычку.
Крыло зажило, но утка по-прежнему не летала. Может быть, оно болело, как ноют порой давно зажившие раны, а может быть, просто разучилась летать...
Однажды ее верный спутник селезень внезапно распустил крылья и рванулся ввысь. Бечевка не пустила, и он брякнулся наземь. И тогда Александр Иванович отпустил его. Снял ошейничек: пускай летит.
Зачем насильно лишать птицу свободы? Селезень улетел, и сколько ни ждали его — не возвращался. Что ж, вольному воля. Пожил взаперти и хватит!
Печальный возвращался Александр Иванович в этот раз с прогулки. Грустно ему было смотреть на осиротевшую утку. Притихшая, она все поглядывала в небо... А пришли домой, и оказалось, селезень уже поджидает их, сидя на балконе.
С тех пор он стал часто улетать. Но всегда возвращался.
И все шло спокойно до осени, пока на пруду вдруг опять не появились перелетные утки.  Может, это была та же стая? И, может быть, утки помнили о своих оставшихся собратьях и специально сделали здесь остановку, чтобы забрать их с собой? Или хотя бы узнать об их участи?..
Увидав стаю, услышав ее призывные крики, наши утки встрепенулись, заволновались: «Скорее, скорее к своим!»
Отпустить или не отпускать? Положим, утка-то все равно не летает. А как поведет себя селезень? Весь вечер раздумывал хозяин, советовался с домашними. Они ведь тоже привязались к уткам.
Утром в воскресенье он был на пруду раньше обычного. Привел свою пару серых. Стая продолжала сидеть на воде: ждут! Присев на корточки, он отвязал сначала одну, потом другую утку и бережно опустил на землю. Переваливаясь, они шустро побежали к воде. Обе враз захлопали крыльями по воде, пошли волны. Как! Утка же не могла летать! Не могла — и взлетела... Обе утки одновременно поднялись в воздух, сделали круг, другой. Круги становились все больше, все выше, вот птицы совсем скрылись из глаз, ушли куда-то далеко на запад, туда, где садится солнце, но вскоре вернулись и снова опустились в центре пруда, около стаи.
Стрелки на башне над большим зданием на площади уже перевалили за полдень, пробили куранты, а он все сидел и смотрел на своих уток, на темные, то и дело перемещающиеся точки на середине пруда. Было грустно и радостно. Радостно оттого, что спас две жизни, и вот теперь любовался ими.
Но пора было расставаться. Прощай, крякуша, прощай, любезный друг селезень!
Дома ему все чего-то не хватало. Он старался не думать об утках, но не мог. Ночь спал тревожно, ворочался. Под утро показалось, что где-то крякнула утка, он вскочил, бросился на балкон. Никого. Накинул халат, пальто и долго сидел на балконе, всматриваясь в ночную тьму. На работу ушел раньше обычного и весь день был рассеянный. А когда вернулся домой, еще с порога услышал: крякают...
— Неужели вернулись?
— Вернулись,— ответила, улыбаясь, жена.
...Если вам доведется проходить по улице 8 Марта, мимо дома, который зовется домом старых большевиков, вспомните: здесь живут утки, они немного отяжелели, раздались, селезень, как и положено в его солидном возрасте, отрастил изрядное брюшко. Но, как и прежде, они ежедневно
ходят на пруд, совершают прогулки по городу — все так же на поводке и в ошейничках.
Но и ошейнички и поводки больше для видимости, ради соблюдения правил уличного движения и инструкции по содержанию животных в городах. Улетать они теперь и не думают.