Архиварий-Ус

Зато вечером, когда шкафы и диваны разъехались по новым углам, родители спохватились.
— Коля! Миша! Юра! Валерик!— понеслось с балконов.
Коли и Миши, давно потерявшие в темноте мяч, услыхав знакомые позывные, постепенно приходили в себя, бросались к подъездам, и оттуда уже раздавались их тревожные вопросы:
— А какая наша квартира?
На третьем этаже, в семнадцатой квартире, поселились Ильины. Мать, отец, бабушка и младший Ильин — Гоша, худенький безбровый мальчик с задумчивым взглядом и тонкой шеей. Гоша учиться в пятом классе, каждый  понедельник и пятницу ходил в музыкальную школу, во вторник — в кружок английского языка, в среду — в художественную студию. В редкие  свободные минуты он вытирал бабушке на кухне посуду или читал энциклопедический словарь. О нем не писали в «Пионерской правде» и в журнале «Семья и школа» только потому, что с первого класса он
стал авторской собственностью Тамары Викуловны, будущего кандидата педагогических наук. Диссертация называлась «Эстетическое, этическое и общее воспитание мальчиков, обладающих средними способностями». Разумеется, ни мать, ни отец, ни тем более бабушка не догадывались, что их ненаглядный Гоша в этом научном исследовании выставлялся моделью бездарности. Перед приходом Тамары Викуловны устраивалась генеральная уборка. Гоша выпроваживался в парикмахерскую, папа курил на лестнице. Затем семья занимала свои места: бабушка — у плиты, мама что-нибудь шила, Гоша садился за пианино или мольберт. Тамара Викуловна требовала, чтобы процесс наблюдения проходил в атмосфере естественных занятий семьи.
Диссертация Тамары Викуловны начиналась словами: «Ребенок, особенно если он мальчик, должен все 24 часа в сутки находиться под неослабным, постоянным контролем семьи, школы, общественности». Эти мудрые слова были забыты новоселами на несколько часов, и сразу в эту брешь вползла беда. Она предстала в облике самого Гоши, который стоял в новом коридоре с голым плечом, зиявшим в прорехе, и черными, перечеркнутыми розовыми ссадинами ногами.
— Добрый вечер. Это я,— не своим, хриплым голосом сказал он.
В папиных глазах зажглись веселые чертики:
— Ты уверен, что это ты?
— Он это, он!—Мама схватила Гошу и стала его ощупывать.— Боже мой, живой!
— Erо били,— сказала бабушка, опускаясь на чемодан,— его били по ногам.
— Это что! Видела бы ты, какие ноги у Пеле,— успокоил ее Гоша,— это все Гарринча мимо мяча по ногам мажет.
— Этот Гарринча из какой квартиры?— Бабушка собралась развернуть следствие, но папа перебил ее:
— Гарринча, Пеле... Ну, а ты кто?
— Огурец.
— Безобразие!—папа обиделся.—Огурец! Скажи им завтра, что ты Эйсебио
— Завтра?!— вскрикнули вместе мама и бабушка.
Папа сник.
— Иди спать,— сказал он Гоше.
Потом папа, мама и бабушка сидели на кухне и не совсем мирно обсуждали события минувшего вечера.
— Не надо забывать,— говорила мама,— что Гоша не совсем обыкновенный ребенок. Он находится под научным наблюдением.
— А я не хочу, чтобы он был «огурцом»,— упрямо твердил папа,— это унизительно быть отцом какого-то огородного растения.
Их разговор вдруг перебил сердитый голос спавшего в соседней комнате Гоши:
— Пас, кому говорят, балда, давай пас!
— Вот, пожалуйста,— вздрогнула мама,— первые плоды. Он уже набрался этих ужасных слов.
— Я разбужу его,— поднялась бабушка.
— Не стоит,— вступился папа,— он молчит. Наверное, этот балда все-таки дал ему пас.
Мама пожала плечами и подозрительно посмотрела на мужа.
Предчувствие ее не обмануло. Назавтра папа совершил форменную диверсию: принес из магазина синие, с белыми полосками резиновые кеды. И вручил их сыну вместе со своим старым свитером.
Три следующих вечера в новой квартире Ильиных женская половина разрабатывала план активных действий против футбола. Мужчины ничего об этом не знали. Подступиться с планом к ним было трудно. Они возвращались с разбитыми коленками и с воинственными лицами. Разговор их был непонятен.
— Что это ты все в офсайде пасешься?— обвинял отец сына.
— Нигде я не пасусь. А ты мог бы ворота держать пошире.
— Да, Яшин из меня, наверное, не выйдет,— соглашался папа.
На четвертый день мама не выдержала.
— Пойдем,— сказала она бабушке,— посмотрим.
— Нет,— отказалась та,— лет двадцать назад я как-то посмотрела на это. При входе на стадион меня чуть не задушили, а потом на трибуне какой-то толстяк посыпал меня пеплом и бил по плечу.
Мама вернулась минут через десять с круглыми глазами.
— Бедняга!—сказала она.— Они его так бьют, что он уже похож на цифру восемь.
— Гоша похож на цифру восемь?— Бабушка стала медленно опускаться на стул.
— Мяч.
Бабушка возмутилась:
— Нашла кого пожалеть!—Она поднялась и решительно направилась к двери.
То, что произошло через несколько минут на футбольном поле, навсегда вошло в историю двора.
Бабушка вышла на поле, ударила по мячу и забила гол в ворота, на которых стоял ее сын, Гошин папа. Футболисты опешили. Гоша взмолился:
— Бабушка, ты нам мешаешь!
— Ничего не мешает! Играй, бабуся!— закричали противники, так неожиданно заработавшие очко.— Я останусь,— сказала бабушка,—пока не прекратится это безобразие, я не уйду.— И сразу после судейского свистка послала гол в те же ворота.   — Мама,— сказал он,— в такой игре, как футбол, надо мыслить. Ты играешь против своих: против меня и Гошки.
— Ты уверен в этом?—усомнилась бабушка.
Когда все подтвердили это, она ушла, с поля.
Тамара Викуловна явилась к Ильиным на десятый день их новоселья. Она сама разыскала новый адрес в справочном бюро и в связи с этим задумала новую главу в своей диссертации: «Влияние жилищных условий на формирование мальчиков средних способностей».
Она позвонила как раз в тот момент, когда Ильины собирались на очередной футбольный матч. Гоша в кедах и старом отцовском свитере открыл дверь, и, как писали в старинных романах, «печаль легла на его молодое чело».
Скользнув взглядом по пыльной крышке пианино и закрытому мольберту, Тамара Викуловна четко сформулировала итог преступлений семейства Ильиных:
— Вы разрушили фундамент, на котором зиждилось гармоничное воспитание вашего сына.
Мама и бабушка смотрели в пол, папа ответил:
— Разрушили. Не сердитесь, пожалуйста, видите ли, это только вам он кажется гениальным ребенком. Я же убежден, что у него нет ни музыкальных талантов, ни рисовальных.
Проницательный взгляд диссертантки остановился на папиных вратарских наколенниках.
— И вы заменили это все варварской игрой? Футболом?
— Что делать!— Папа хотел быть предельно вежливым, он даже виновато развел руками.— Тут все дело в том, что Гоша — мальчишка. Футбол для него, научно выражаясь, тот же фундамент. Ему надо быть сильным, выносливым. Ему же, сами понимаете, в армии служить.
Тамара Викуловна не понимала.
— В армии...— неуверенно повторила она.— А я? А моя диссертация?
Она расстроилась, рука ее дрогнула, и из папки на пол посыпались листки наблюдений. Папа и мама бросились подбирать, и тут их взгляды скрестились на первом, титульном листе диссертации:
«Эстетическое, этическое и общее воспитание мальчиков, обладающих средними способностями».
Мама подняла на гостью глаза, полные упрека:
— И вы серьезно считаете, что мальчик, успешно справлявшийся со всеми нагрузками эстетического, этического и общего воспитания, обладает средними способностями?
В папе заговорил папа и еще капитан дворовой команды.
— Чепуха,— сказал он,— я извиняюсь, но все это чепуха. Вам хотелось, чтобы наш сын выглядывал из страниц вашей диссертации как чахлый парниковый огурец. Но, к счастью, этого не случилось. Ставлю вас в известность, что за полторы недели он превратился из бездарного Огурца в Эйсебио.
Папа перевел дух и продолжал атаку:
— Еще никто не знает, кто будет играть в сборной Союза через шесть лет. Вы можете сказать, Тамара Викуловна, что там не будет Гоши Ильина?
Тамара Викуловна молчала. Она не знала, кто будет играть в сборной через шесть лет, как не знала и того, что мальчишек со средними способностями
вообще не бывает. 

Работница № 12 декабрь 1966 г.