И. БОЧАРОВ,
Н. КОЛОСОВ
...Этот
район Рима туристы обычно обходят стороной: здесь мало древнеримской экзотики. Прямые и довольно широкие по итальянским масштабам
улицы; ничем не примечательные многоэтажные дома; грохот железнодорожных составов по проходящей невдалеке кольцевой римской магистрали. Нет
здесь и того, что так влечет в «вечный город» заокеанских туристов с туго набитыми кошельками. Фешенебельные отели, шикарные кафе и ночные заведения, в которых прожигает жизнь итальянская и иностранная знать, находятся в другой части города...
А здесь царит будничная обстановка. С раннего утра на виале Либиа разбивают торговые ряды крестьяне, выставляя на суд покупателей плоды земли и своих трудов. Звенят трамваи, надрывно ревут автобусы, развозящие людей на заводы, фабрики и в учреждения.
Шумными ватагами шагают школьники, у каждого в руках перехваченная ремнем тяжелая связка книг. Изо дня в день в один и тот же час улицы оглашаются зычным криком ветошника. Ровно через полчаса его маршрут повторяет цветочник, передвигающийся на таком же старом, как и он сам, немилосердно скрипящем трехколесном велосипеде.
Квартал начинает гудеть гигантским ульем: наступает новый день с его заботами и тревогами о хлебе насущном. К торговым рядам на виале Либиа
подкатывают свои небольшие коляски-корзинки домохозяйки. Для них каждый новый день начинается многотрудным поединком с ценами. И поскольку цены все растут, а семейный бюджет соответственно все тает, нетрудно представить, кто выходит победителем из этого поединка и отчего корзинки остаются незаполненными.
Словом, римский квартал Номентана — Салариа живет общими для всего трудового Рима заботами, как он жил ими всегда — и десять и двадцать лет
назад, когда народ Италии с оружием в руках боролся за свое освобождение от фашистского ига.
Именно здесь, в этом районе Рима, в годы войны находился центр русского партизанского подполья и нашим соотечественникам, волею военных судеб заброшенным на территорию Италии, была протянута братская рука местных партизан.
О героях Сопротивления — советских людях в печати уже появились первые материалы. Писали о «падре» Дорофее Бесчестном. Писали и об организаторе русского партизанского подполья в Риме Алексее Николаевиче Флейшере. Сын русского белоэмигранта, он еще в детстве оказался за границей. Сейчас Алексей Николаевич живет в СССР, в Ташкенте. Его заветная мечта о возвращении на родину сбылась. В письме авторам этого очерка Алексей Николаевич рассказал о своем сложном жизненном пути, о том, как еще задолго до войны он вышел на единственно правильную
дорогу — дорогу борьбы за идеалы своей Родины — Советского Союза.
В конце тридцатых годов, после долгих скитаний по странам Западной Европы, Алексей Николаевич оказался в Риме и еще тогда познакомился с римскими коммунистами-подпольщиками. В годы войны он работал шофером посольства Таиланда в Риме, а в 1943 году, после бегства своих хозяев на север Италии, был оставлен хранителем здания посольства. Это был просторный особняк на улице Номентана, известный под названием виллы Тай.
Алексей Николаевич немедленно воспользовался своим положением надзор дома: здание посольства формально сохраняло право на дипломатическую экстерриториальность и могло служить великолепным убежищем для подпольного центра. С помощью римских антифашистов стали устраиваться регулярные побеги русских военнопленных из концлагерей Рима и его окрестностей, а сонный посольский особняк с вечно опущенными жалюзи превратился в штаб-квартиру русского партизанского движения в Риме.
Ночью из виллы Тай люди уходили в горы Лацио: там, в окрестностях городов Монтеротондо и Палестрина, действовали отряды Петра Конопелько и Алексея Коляскина. В глубоком рву вблизи Палестрины гитлеровцы нередко обнаруживали перевернутые вверх колесами тяжелые грузовики: партизаны перегораживали дорогу на крутом повороте близ рва и пускали германскую технику в пропасть.
Неспокойно чувствовали себя фашисты и в Риме. То тут, то там патруль наталкивался на трупы гитлеровских офицеров с продырявленными черепами: народные мстители действовали.
Скоро вилла Тай уже не могла вместить всех бежавших из гитлеровского плена. И тогда от особняка на улице Номентана протянулись невидимые нити
к сорока другим римским конспиративным квартирам, в которых нашли убежище советские военнопленные. Простые римляне — рабочие и интеллигенты, мужчины и женщины — отдавали своим постояльцам нередко последнюю одежду, последний кусок хлеба, идя ради них на смертельный риск.
Краснодеревщик Луиджи де Дзордзи и его жена Чезарина, супруги Альдо и Идрана Фарабуллини, адвокаты братья Оливьери, торговец Гаффи, врач де
Фонци, инженер Сантини... Всех не перечислишь.
Мы расскажем только о двух женщинах — Чезарине Дзордзи и Идране Фарабуллини.
...В 1943 году в доме 24 по римской улице Бизаньо работала консьержкой молодая женщина с классическими чертами лица. Говорят, что только в области Умбрия, откуда была родом эта женщина, люди унаследовали от древних римлян их благородный профиль. Дом к тому времени был полупустым. Большинство его обитателей, опасаясь последствий за свое темное фашистское прошлое, потянулись на
север Италии, под крылышко Муссолини. Ключи от квартир были вручены синьоре Чезарине Дзордзи. Наказ — не допускать в дом никого ни при каких обстоятельствах,
чтобы он не попал в плохие руки. Консьержка Чезарина помнила наказ. Она передала ключи в хорошие руки: в квартирах фашистских приспешников стали жить советские военнопленные.
— Нет, вы не подумайте, что я такая уж героиня,— говорит Чезарина, которую мы просим подробнее рассказать, как началось ее участие в подпольной
работе. — Ведь сначала я даже не подозревала, что люди, которые у нас скрывались,— русский. Но пусть об этом расскажет Луиджи...
— На первых порах, — вступает в разговор ее муж Луиджи,— я не решался сказать Чезарине всего. Когда Алессио (так мы по-своему называли Флейшера) передал мне первую группу советских людей, я сказал жене, что это мои земляки из области Фриули. Говорят они, дескать, только на нашем местном диалекте, очень не похожем на итальянский. Так что, растолковывал я ей, не удивляйся, если не поймут тебя. Чезарина сделала вид, что поверила...
Днем русские были на чердаке, ночью спускались в пустые квартиры, куда Чезарина приносила им еду — все, что удавалось достать в голодном Риме. Гражданскую одежду собирали буквально по нитке среди приятелей и знакомых. Скоро Чезарина, конечно, заметила, что мои «земляки» не понимают не только ее, но и меня.
— Видно, порядком ты забыл свой диалект, если не умеешь объясниться со своими земляками,— сказала она мне однажды.
Я попытался выкрутиться.
— Видишь ли,—- говорю,— у нас что ни деревня, то другой диалект...
— Ну уж ладно, — прервала мои «объяснения» Чезарина.— Кто они, говори напрямик. Вижу, что не англичане и не американцы: те у одной моей знакомой отсиживаются за четырьмя стенами, дожидаясь своих, и даже слышать не хотят об оружии. А у нас на чердаке — ты думаешь, я не вижу — целый арсенал устроен.
— Это русские.
— Так бы давно и сказал,— успокоилась наконец жена, но обиделась на меня за скрытность.
В нашу беседу снова вступает Чезарина:
— С тех пор я знала, на что иду. Да так было и легче. Конечно, не раз случалось, что думала: ну вот и конец. Стою однажды у входа в дом. Подкатывает машина, битком набитая эсэсовцами. Выскочили — ив подъезд соседнего дома: кто-то, видно, донес им, что там в подвале потайной склад...
А через несколько дней наступила и наша очередь. Снова подъехала машина с эсэсовцами, которые направились прямо ко мне. Я обомлела, когда они заявили, что хотят видеть людей, скрывающихся у нас на чердаке. В страхе даже нс разобрала, что одного из эсэсовцев я уже видела раньше — один раз в монашеском одеянии, и представился он тогда «падре Доротео»; а в другой раз — в цивильном, и никак уже не представился, а только вел такие богохульственные речи, что окончательно подорвал мое уважение к черной сутане. Потом-то я узнала, что Дорофей Бесчестный служит в ватиканском институте «Руссикум» и является одним из русских партизан в Риме.
Но это потом, а тут я в беспамятстве кинулась к Луиджи, говорю: «Эсэсовцы ищут русских...» Луиджи, конечно, сразу узнал и Доротео и Алессио. Провел их на чердак, а вечером мне рассказал, что русские прихлопнули на заре где-то под Римом пятерых немцев, забрали у них одежду, машину
и беспрепятственно добрались к нам, минуя все кордоны. Отчаянные были люди! На этот раз обошлось.
Но так бывало не всегда. Однажды Луиджи по своим подпольным делам уехал в город Терни, а я осталась. Один из русских (его звали Григорий, фамилии не помню) вышел на улицу. «Подышу свежим воздухом»,— сказал он мне.
А через несколько минут в соседнем скверике раздались взрывы. Средь бела дня Григорий бросил бомбу и убил двух немецких офицеров. Но — вот несчастье то! — попался и сам. В нашем квартале начались повальные обыски. Правда, мы успели переправить своих жильцов в более безопасное место.
— Кстати, о Григории,— добавляет Луиджи.— Видно, большое горе принесли этому человеку гитлеровцы. Потому что, несмотря ни на какой риск, он постоянно искал возможность отомстить им...
Между прочим, его удалось вырвать из лап гестапо. Как — я не знаю, этим занимался Алессио. Но Григорий был освобожден в 1944 году и выехал на родину.
Жалко, что мы потеряли с ним Связь и не знаем, где он сейчас живет. Помнится, родом он был из Сибири...
Супруги де Дзордзи помогли нам разыскать и другую итальянскую семью, которую добрым словом вспоминают десятки наших соотечественников,— Идрану и Альдо Фарабуллини. В годы войны в подвале их бара на улице Кайроли было тоже убежище для русских.
Сейчас супруги Фарабуллини живут в приморском поселке Фьюмичино, близ Рима.
Идрана, живая, энергичная женщина, усаживает нас на залитой солнцем террасе дома.
— Когда я вспоминаю о нашей первой встрече с русскими,— раздумчиво говорит она,— мне самой все кажется слишком простым, хотя и несколько рискованным. В наш бар однажды зашли трое или четверо в поношенной немецкой форме и попросили поесть. Я, конечно, отказала. Отказала не им, а ненавистной грязно-зеленой форме. Хотя если бы я присмотрелась повнимательнее, то заметила бы, что одежда-то на вошедших с чужого плеча, и сообразила бы, что оккупанты не могут быть такими изможденными. Короче говоря, на мое не слишком осторожное «для немцев у нас ничего нет» один из посетителей объяснил мне, что они никакие не немцы, и в качестве «документа» показал изувеченную пытками спину. «Мы русские»,— сказал он, и я не усомнилась.
Мужа в это время не было, но я знала, что он не осудит меня за решение скрыть пришельцев в подвале. Позже эта группа ушла
к партизанам,
а на их место пришли другие. И так продолжалось до самого дня освобождения. Приходила новая партия пленных, мы прятали их, потом я снимала трубку и звонила Алессио Флейшеру, которого к тому времени мы уже хорошо знали.
— Слушай, Джулио,— говорила я,— тут для тебя привезли новую партию книг, постарайся забрать их вовремя. Это был наш пароль. Сколько «книг»
прошло через наше убежище, сказать трудно. Можно было бы сосчитать число подписей, которые оставили русские на выступе стены бара, прощаясь с нами после освобождения. Только бар нам пришлось продать, а новый хозяин забелил надписи на стенах. Но мы хорошо помним наших русских друзей, хотя с тех пор прошло более двадцати лет. Думаем, что и они нас не забыли. Ведь бывает в жизни такое, когда вместе прожитый год можно приравнять к десяткам... Впрочем, кое-какие записи наши друзья оставили вот в этом альбоме. Мы храним его с тех пор как знак крепкой дружбы...
Мы листаем страницы, испещренные записями на русском и итальянском языках. Их много, этих записей. Вот одна из них:
«Мы приносим вам свою признательность, как патриотам, которые сделали очень много для помощи советским людям. Несмотря на огромный риск, вы
приютили нас, бежавших из плена, и помогли нам, как братья. Мы будем помнить вас всю жизнь. Мы расскажем о вашем патриотизме, о вашей ненависти к фашизму отцам и матерям, братьям и сестрам, всему русскому народу.
Примите, дорогие Альдо и Идрана, нашу самую глубокую и сердечную признательность».
Под этой записью стоит дата—1944 год
и подписи. Много подписей...
Рим, февраль 1965 г.
Работница № 03 март 1965 г.