Зал оказался забитым до отказа. Сквозь настороженный шум прорывались обрывки фраз: «Дожили, ничего не скажешь».
— «В тундру, в пустыни, в каменоломни».— «Быть такого не может».— «Не учли опасности». — «Делали вид». — «Все наши дети под угрозой». — «Что вы хотите! Тянемся за Западом, вот и добрались до наркотиков». — «Можно подумать, их раньше не было».
Потом уселся на свои места президиум, шум утих. И «мероприятие» покатилось по хорошо известной, привычной колее...
Выступавший говорил поставленным голосом и почти не пользовался написанной заранее шпаргалкой.
— Таким образом, на повестку дня встает вопрос интенсивной борьбы с наркоманией. Для этого следует разработать комплекс мер, привлечь общественность, особенно комсомол... Нам надо объединить усилия...
Беспощадно выкорчевывать зло... Добиться решительных успехов.
— Эх,— раздалось у меня за спиной,— что он все общими фразами! Фактуры бы побольше да пострашней.
Звали его Пашкой, а фамилия... он на нее давно не претендовал. Умер Пашка на седьмой день. Врачи думали, что выкарабкается, а его стали бить судороги, и начал он синеть лицом... Бегали куда-то сестры, дребезжали неизвестным прибором. Да все оказалось зря. Лежал. Отмалчивался. Почти ничего не ел. А за день до смерти рассказал Пашка мне свою историю. И я узнал, что есть Дно.
* * *
Нырнул Пашка на Дно в родном ЖЭКе. Был у ЖЭКа подвал. А в подвале спортивный зал. А там — каждый вечер — уроки каратэ: отжимания на кулаках, кувырки, шпагаты. Целая наука. А науке обучал «приблудный» тренер. Якобы общественник. «Сэнсей». Звонкое словечко. Непонятное. Хором его орали. За усердие был Пашка отмечен учителем. Скоро стал близким человеком, «сэмпаем» — первым помощником: мыл учителю машину, белье в стирку носил, вещи в химчистку.
Тренировался самозабвенно, до изнеможения. Книгу раздобыл, с картинками — азбука каратэ. Прикинул: «сэнсей» им мозги пудрил, арапа вкручивал. Сам видел, как случайный прохожий по какому-то пустячному поводу так отоварил всесильного учителя, что пришлось того на себе домой волочь, приводить в чувство и три дня ему за водкой бегать, чтобы обиду с души оттянуло. Только понял Пашка, что и не в каратэ дело. Что руки-ноги и прочие самурайские причиндалы в жизни, по хмурому выражению шефа, «роли не играют».
Потому что можно прийти в ЖЭК, отстегнуть девчонке-начальнице сотню, снять подвал, развесить объявления и каждый вечер выходить к прыщавым оболтусам в шелковом халате и нести им псевдоазиатскую ахинею. И драть с них деньги. Деньги липли к «сэнсею», он их уже перестал считать, особенно после того, как купил себе вторую машину... Для Пашки все стало ясно. Он легко стартовал из мира заезженных, захватанных истин в иную вселенную, где все было до жути просто.
Во время Пашкиного «перелета», когда он только-только начинал примерять новую вселенную на себя, «сэнсея» на рассвете увезли в «бутырки», потом еще дальше, в гостеприимный Коми на долгие десять лет, а все, что нажил учитель за годы своего подвижничества, без лишней суеты конфисковали.
А когда все улеглось да поутихло, попробовал Пашка поначалу заменить учителя. Впрочем, ни черта не вышло. Не потянул. Да и как потянуть: если связи не те, да и голова не так быстро соображает.
Но Дно уже схватило Пашку. Нужен он оказался обитателям Дна — людям серьезным, шуток непонимающим.
Пригласили Пашку бильярдные и карточные долги выбивать. Стали тут Пашке хорошие деньги обламываться. И забрезжило перед Пашкой прежнее видение нездешней, воздушной жизни с длинноногой королевой.
Вместо нездешней жизни пришлось Пашке отведать копеечных больничных харчей, ну а королевой стала санитарка Маша — «Мария-царевна». Потому как купил-таки себе Пашка автомобиль и врезался во встречный «Москвич». Отделался, в общем-то, дешево — ногу сломал, но загремел он с этой сломанной ногой аж на полгода в травматологию.
* * *
На трибуне утвердился аккуратно одетый молодой человек. — Мы не сможем успешно бороться с наркоманией до тех пор, пока не выработаем единой концепции понимания этого социального зла...
* * *
— Завел, — сказали сзади. — Лучше бы рассказал, из чего ЛСД делают. Честное слово, лучше бы обо всем этом и не знать. Жили себе спокойно...
* * *
В жизни у Маши было так. Устроилась работать стюардессой. В восемнадцать лет побывала и в Лондоне, и в Париже, летала и в Нью-Йорк, благо совершал ее самолет международные рейсы. Правда, не совсем обычный самолет. Экипаж-то был простенький. Всего четыре человека — пилот, он же кассир, и три стюардессы.
Стоимость полета была разной. Два часа в воздухе с горячим завтраком — 50 рублей. Самолетом служил старенький, без колес автобус, тихо-мирно стоявший на зеленом дачном участке. Пассажиры были людьми спокойными и состоятельными. Очень боялись шума и лишних глаз. В полете же их обслуживали девушки. Два года пролетала Маша, и все бы хорошо, но вот однажды у постоянного пассажира не хватило денег на полет до Мадрида, и был он выброшен без парашюта с переломанными ногами. Пассажир оказался важной персоной и на следующий день прислал авторитетную «комиссию». Комиссия разобралась быстро. Самолетик полыхнул.
У пилота отобрали чулок с добром и отправили отдыхать в загородную больницу. Девочкам отбили почки и охоту к ремеслу. Первое время с ужасом вспоминала Маша, как была подвешена за одну ногу, как хотели ее забить — но пожалели. С тех пор засыпала только со снотворным, потом перешла на морфий. И скрутило Машу Дно. Молодость откатывалась стремительно. Все чаще наседала смертная, черная тоска. И вот случай.
Глянула на Пашку... Наутро он уже лежал один в четырехместной палате. Был телевизор, холодильник, набитый всякой всячиной. Нога не беспокоила, боли, что выворачивали наизнанку в первые дни, исчезли. Да и какие боли, когда у Маши всегда шприц наготове. И узнал Пашка, что выше морфинного рая в жизни ничего нет.
Из больницы перебрался долечиваться в Машину квартиру. Подумаешь, нога стала короче, зато Маша рядом, с ней нескучно, беззаботно, все ладно, все под рукой. Главное же — шприц, наполненный чудом и счастьем. Да и в кубышке было еще много на безоблачную жизнь... Враз все кончилось. Попала Маша в тюрьму.
Сначала выручали Машины подружки. Потом заявили, что не альтруистки, хочешь «раскумариться» — плати. Он платил. Кубышка пустела — «стекло» (ампулы с морфием) с каждым днем дорожало. Правда, уже понял Пашка, что с иглы просто так не слезешь. И понял, что окончательно перебрался на Дно, финишировал. И на собственной шкуре усвоил Пашка еще один самый главный урок: ничего нет на свете мерзостнее того ада, в котором копошится человек, когда кончается у него «марафет». Плохо было в ту пору Пашке, так плохо, что готов был в общественном сортире исключительный приговор себе подписать. Вот таким и нашла его Женька на вокзале. Слетела к нему райской птичкой и привела домой на кухню, поделилась, чем могла. И время исчезло...
* * *
— Мы должны организовать надежную антинаркотическую пропаганду, — оратор из-под очков посмотрел в зал. — Необходимо разработать конспекты лекций, размножить их, подобрать грамотных людей — и пусть читают как можно больше лекций...
* * *
Уж кто был корифеем всех подпольных наук, так это Женька. Длинная, худая, зубы вперед. «Вешалка». И подслушанная где-то фраза всегда наготове: на игле все равны — и принц, и нищий. Ездила Женька на дербан — сбор мака, всегда возвращалась домой с добычей. И начиналось священнодейство. На кухне варилось, парилось, сцеживалось. Женька по такому случаю изучила химию. Рецептов знала уйму... Только нужен был Женьке человек, мальчик для сбыта, чтобы держать хлопца на коротком, жестком поводке и подпускать в нужное место, в нужный момент. Да только и Женька исчезла. Пришел, а дверь опечатана.
Знакомые страдальцы поведали, что упекли Женьку так, что и не разыщешь, отмерили от души, на треть жизни наркомана. Тогда Пашка прибился к бильярдной. Гардеробщиком там работал Гусь — человек с биографией. Знал, кто чего стоит. Он-то и насоветовал анашой приторговывать. И тут же свел с нужным человеком. Нужный человек был добр и словоохотлив, хотя по-русски лопотал плохо. Зато аллаха вспоминал к месту и не к месту. Принес два пакета травки. Денег не взял. Сказал: «Наваришь — вэрнэшь». И пошла купля-продажа. Травка шла хорошо, бойко. Коробок:— по 15 рублей. А деньги азиатскому человеку отдавать и не думал. Мало, мало он их вытряс! Нужен был Пашке морфий, нужна была морфинная, чистая дурь...
Били Пашку нездешние специалисты. Рука летела плетью, в кулак сжималась в последний момент. Падая, вспомнил «науку»: левой ногой зацепить, правой с маху под колено... Не успел. Жгучая боль вонзилась в затылок.
* * *
К концу совещания зал опустел наполовину. Что-то быстро проговорил председательствующий.
Кто-то прочитал приятно удививший своей краткостью итоговый документ. Была пятница. Все спешили домой.
* * *
Научившись любить покой и себя в этом покое, мы удивляемся и возмущаемся, что вот-де появилась откуда ни возьмись у нас сугубо заграничная криминальная напасть, что никак не могут милиция и комсомол справиться с наркоманами, что медицина не в состоянии их вылечить. Полюбив покой, мы сделались большими мастерами рассуждать о том, что лежит на поверхности, что бьет в глаза.
Я видел, как хоронили Пашку. В морг пришел только один человек: Пашкин отец. Я принес ему забытый санитарами в палате бумажник с какими-то справками.
— Это я во всем виноват, — сказал Пашкин отец и вместе с шофером принялся заталкивать гроб в катафалк.
Пашкин отец не рассчитывал на сочувствие. Он действительно ощущал себя виноватым... Куда денется наше краснобайство, когда мы узнаем, что упали на Дно наш сын или дочь? Будем искать виновных на стороне? Но ведь это мы лгали нашим детям. И они прекрасно знали, что их надувают, что им насильно подсовывают давшие течь лозунги. Потому и начинали они искать способ существования, в котором не надо подстраиваться под имеющуюся конъюнктуру, в котором не надо думать обо всех необходимых противоречиях, с которыми приходилось сталкиваться в школе, дома, на улице. Вот и вдарились ребята в непонятный, агрессивный рок, вот и появились у нас свои «панки», «хиппи», «фаны», вот и прижилась наркомания— самый оптимальный вариант для того, чтобы зачеркнуть раздвоившуюся действительность и добраться до идеальной социальной справедливости: на игле равны и принц, и нищий.
А. ЕЛУФЕРЬЕВ
Журнал "Трезвость и культура" № 1/89
Оптимизация статьи - промышленный портал Мурманской области