Архиварий-Ус

Юрий ЗАВАДСКИЙ, народный артист СССР, лауреат Ленинской и Государственных премий СССР

Журнал «Работница» предложил мне написать о Галине Сергеевне Улановой. А потом, когда я засомневался, удастся ли мне это сейчас, попросил взять материалы из моей статьи, которая входит в сборник «Учителя и ученики» и подготавливается в  издательстве «Искусство».
Я перечитываю присланные мне листы из этой книги и с горечью понимаю, как неточны, несовершенны мои слова о Галине Сергеевне. Читать их сейчас, после того как появилось столько статей в связи с присвоением ей звания Героя Социалистического Труда мне досадно и больно: сколько же не рассказал я, о чем должен был рассказать. Для каждого, кто с ней общался в сфере искусства да, впрочем, и в жизни, это мудрый, непостижимо прекрасный учитель.
Журнал «Работница»! Да, может быть, это более чем правомерно, чтобы о ней писала «Работница», так как первый урок, который своим собственным примером дает Уланова,— это ее преданность работе, труду. «Я все взяла трудом»,— повторяет она часто. И это правда. Труд Улановой — это труд высокий, труд вдохновенный.
«Без музыки нет искусства»,— сказала однажды Галина Сергеевна. Для нее это не просто слова, а «символ веры». И музыку она слышит во всем прекрасном живом, ее окружающем мире. И в себе самой. Здесь, вероятно, и лежит объяснение ее танца, к которому так хочется обратить слова Пушкина «Душой исполненный полет».
* * *
Говорить и писать об Улановой трудно, как о всяком сложном художнике. К какой аналогии обратиться, чтобы рассказать об Улановой — единственной, неповторимой, недостижимой? Я не знаю этого. И все же попробую. В осмыслении искусства Улановой мне, быть может, придет на помощь наша многолетняя дружба. Мне посчастливилось видеть, как Галина Сергеевна трудится, как воспринимает жизнь, оценивает свое и чужое искусство и что в нем ищет. Общение с Улановой, бесконечно поучительное для меня, стало величайшим счастьем моей жизни.
Уланова принадлежит не одному искусству, не одному балету. Она принадлежит сотням тысяч людей, разноязыкой и необозримой аудитории, видевшей ее на сцене и навсегда запомнившей эту встречу.
Уланова заставила нас по-новому взглянуть на сущность и возможности балета. Она уверенно и смело повела нас за собой к постижению красоты танца и красоты человеческой души. Она сделала Человека с его страстями, мыслями, мечтаниями и победами, смыслом и целью искусства хореографии.
...Детство Улановой не было слишком радостным — были трудные годы возрождавшейся после Октября страны, тяготы неустроенного, бедного быта ложились и на плечи девочки. Родители Гали, Мария Федоровна и Сергей Николаевич, артисты балета (впоследствии Мария Федоровна стала первоклассным педагогом-репетитором, чутким, внимательным и бескорыстным, ее с благодарностью вспоминают многочисленные ученики), по вечерам выступали между сеансами в кинотеатрах. Ребенка не с кем было оставить дома, и Галю везли в санках по морозным улицам Ленинграда, оставляли где-нибудь за экраном — ждать конца танцевального номера, с которым выступали родители, тосковать по дому, теплу, тишине и родительской ласке. Естественно, эти вечера не могли не запомниться девочке. И первые дни в балетной школе она чувствовала себя такой же покинутой, одинокой, несчастной, обреченной на незавидную судьбу, сходную с судьбой ее родителей. Галя рыдала, умоляла взять ее из интерната, но у добрейшей Марии Федоровны хватило выдержки и решительности. Начались годы учения, годы воспитания и развития танцевального дарования Улановой, годы труда, которые вернее всего назвать временем превращения «гадкого утенка» в Царевну-Лебедь.
Педагоги сомневались, выйдет ли из Гали танцовщица — уж очень она была хрупкой,— не были уверены, сумеет ли она освоить сложную танцевальную технику, и уж вовсе не угадывали в ней артистизм, ставили ей самые низкие оценки по мимике, балетной выразительности. А «гадкий утенок» все очевиднее приближался к счастливому моменту преображения.
Галя росла дичком, держалась независимо, вела себя как мальчишка — любила лазить на деревья, бросать камни в воду, да так, чтобы они подпрыгивали по нескольку раз на водной глади. Интересно, что подружкой ее детства была Таня Вечеслова — чинная, скромная, воспитанная, украшенная бантиками и кружевами. Как все парадоксально обернулось во времени! Вечеслова превратилась в блестящую характерную танцовщицу, танцевальному стилю которой были свойственны какая-то особая, бесшабашная удаль, безудержный, смелый порыв. Уланова стала олицетворением девичьей стыдливости и лирического одухотворенного очарования.
Впервые я увидел Уланову в «Лебедином озере». Вокруг ее Одетты переливался сказочный, полупризрачный мир, и сама она была как бы порождением этого зыбкого, готового раствориться во мгле царства. Она была такой же, как все, и все-таки не совсем такой. Вокруг Улановой танцевали — Уланова жила. Ее Одетта существовала. И каждое движение балерины рождалось душевным движением, было поэтически осмысленно. В этом искусстве слились правда бытия (то, что Станиславский называл «органикой», а Пушкин — «истиной страстей») и вдохновение.
Существует мнение, что Уланова всегда «танцевала» любовь. Но какую! Любовь героинь Улановой — это полная самоотдача и безграничное доверие тем, кого они любят. Героини Улановой, не сомневаясь, идут вслед за избранниками к трагическому финалу или к счастью через страдания и жертвы.
Лирическая тема в искусстве Улановой звучала так напряженно, часто развивалась в трагической тональности именно потому, что прекрасные героини Улановой вступали в сложные, как бы чреватые катастрофами отношения с окружающим миром. О, они были непохожи — очаровательная, женственная, чуть кокетливая (вспомните ее полонез) Мария из «Бахчисарайского фонтана» и простодушная, наивно-беззащитная Жизель; поражающая истинно
шекспировской свободой Джульетта (Уланова принесла в балет С. Прокофьева дыхание эпохи Возрождения и была в полном смысле «сопостановщиком» С. Радлова и Л. Лавровского) и самозабвенная, робкая почти до забитости Золушка. 

Однако всем им была свойственна особая, «улановская» задумчивость и возбудимость, внутренняя подвижность и могучая сила воображения.
В каждой роли Уланова была иной и в то же время сохраняла преданность своему пониманию человека, верность своему отношению к жизни. Она умела раскрыть духовное богатство своих героинь и делала это так, что в каждом образе звучала высокого напряжения этическая тема, каждый образ становился страстным призывом, обращенным в зал.
В улановской Золушке мне была особенно близка чистота ее, внутренняя целостность, бесспорная прочность ее нравственного мира, глубокая, естественная народность. В «Золушке» Уланова рассказывала сказку со счастливым концом. В «Жизели» она раскрывала трагедию обманутого доверия.
Жизель Улановой жила таким обостренным чувством счастья, так ценила, так длила каждое его мгновение! Но это не было опьянение любовью — ее Жизель знала цену счастья и именно поэтому была полна предощущений надвигающейся беды. Свет и тень, полнота бытия, трепетность, вера и сомнения, надежда и обреченность, наконец, прошлое, настоящее и будущее удивительно совмещались в образе, созданном Улановой.
Да, героини Улановой, рожденные для счастья, проходили испытание горем. Но даже погибая, они становились победительницами. Смертью своей утверждали несломленность духа, торжество добра.
Уланова — великая драматическая актриса со своей напряженной и возвышенной темой в искусстве. Она прекрасно угадывала роли, которые более всего подходили ее таланту, в которых она ощущала себя свободной и счастливой,— это были драматические роли. От ролей внешне затейливых, внутренне неглубоких она отказывалась.
Она мечтала о Снегурочке, Нине из лермонтовского «Маскарада», о шекспировской Офелии (эти образы ей так и не довелось создать), о тургеневских героинях и более всего — о Еле не Инсаровой. Она принимала участие в создании либретто по мотивам романа Тургенева «Накануне», и, вероятно, не случайно в вольно интерпретированном финале тургеневского романа героиня приезжала вместе с мужем, болгарским революционером, к нему на родину и вместе с ним возглавляла восстание.
Уланова хотела создать в этом балете образ волевой русской девушки. В этой неосуществившейся мечте — напряженные поиски идеала, связанного с жизнью, с реальностью и вырастающего из нее до высот нравственного подвига. 

Улановой свойственно обостренное ощущение прекрасного в жизни и в искусстве. Особенно внимательна она к пластике человеческого тела. Она называет балет высшей техникой движений, одухотворенной, ярко выраженной мыслью, глубиной понимания.
«Слова» балета — танцевальные движения, позы — создают балетмейстер и режиссер, но, выучив эти штрихи, овладев условной, «балетной» стороной образа, исполнитель принимает всю полноту ответственности на себя, приносит в образ неповторимое, индивидуальное, только ему одному присущее. Самым ценным в балете Уланова считает живое содержание, которое сквозит через танцевальный рисунок.
И сегодня Уланова приучает молодых балерин начинать изнутри, идти от жизни. Жизненные ситуации невозможно перенести в их первозданной естественности на балетную сцену, но они могут помочь в поисках внутреннего содержания, а порой — в нахождении внешнего пластического рисунка.
Ко всему этому Уланова пришла через собственный опыт, через свою творческую практику. Она танцевала сосредоточенно, собранно, самозабвенно. Она была словно бы погружена в самое себя, в творимый ею образ. Галина Сергеевна признавалась, что живет на сцене ощущением предельно искренней исповеди перед собой, перед зрителем. Уланова говорила: «Мне надо, чтобы передо мной был черный провал зрительного зала — как будто я одна в комнате, как будто меня никто не видит».
Мне вспоминается случай мгновенного озарения, которое пережила на моих глазах Галина Сергеевна, случай редкий и поразительный для танцовщицы «вообще», но очень показательный и естественный для мудрого художника, потенциальной драматической актрисы Улановой.
В годы войны, в эвакуации, в далекой Алма-Ате я репетировал с актерами Театра имени Моссовета «Нашествие» Л. Леонова. Образ Федора был необычайно близок великолепному актеру Михаилу Федоровичу Астангову сложностью и тонкостью внутренней жизни, ее глубиной, трагичностью, противоречивостью.
Но в тот день Астангов репетировал трудно — роль, как говорится, не шла. В зрительный зал заглянула Уланова. Прислушалась.
Присела на несколько минут с края ряда. Задумалась, привычным движением поднеся палец правой руки к губам... А позже, вечером спросила, почему Астангову с таким трудом давался сегодня этот эпизод «Нашествия». И рассказала свое понимание образа и сцены. Я был поражен той точностью, с которой Галина Сергеевна определила побудительные причины слов и поступков Федора Таланова, как глубоко разобралась в том, чем живет герой в сложнейшей сцене, как верно оценила «предлагаемые обстоятельства». Просто и убедительно.
Уланову спрашивали:
— О чем вы думаете, когда танцуете Джульетту?
— Когда выходишь на сцену, нужно ни о чем не думать. Нужно жить. Все должно быть сделано на репетициях, во время спектакля все должно восприниматься как полная неожиданность. Если балерина выступает в течение многих лет в одной роли, она может ее возненавидеть, начнет танцевать механически, как бы повторяя затверженный урок. Это ужасно! К каждому спектаклю нужно внутренне подготовиться, пропустить через себя и забыть
все, что учила. И когда я выхожу на сцену, ощущаю себя так, как будто танцую не твердо выученную роль, а впервые в ней выступаю перед зрителем.
В танце балерины жил свободный дух импровизации. Поэтому так часто партнеры Улановой из тех, кто привык к выучке, почти механическому исполнению от раза к разу одного и того же, терялись, танцуя с ней. Зато талантливым партнерам она помогала: с какой благодарностью говорили они об этой тончайшей импровизации, заражавшей их, помогавшей каждый раз заново жить в образе!
...Уланова встает рано. Включает музыку. Музыка вселяет в нее радость. Гимнастика: сначала физкультурная, очень напряженная, когда чувствуешь каждый мускул своего тела. В гимнастике есть что-то, что пробуждает желание внутреннего совершенства, делает утро светлым. Вот так и в искусстве Улановой: необходимость преодолеть технические трудности, победить косность человеческого тела рождала воодушевление, творческий порыв,
а вдохновение приходило на помощь танцевальному мастерству, помогало осуществить самый сложный рисунок танца. Именно это позволило Улановой затмить  своим искусством  самых блестящих  танцовщиц своего времени. Не будет преувеличением сказать: талант балерины Улановой — это страсть к труду, великая преданность труду, одержимость трудом. Я не знаю художника, которому бы более, чем Улановой, пристали слова «служение искусству». Для Галины Сергеевны искусство — это не призвание и труд, это не тяжелая обязанность, а органическая необходимость, дело всей жизни.
В ее подвижническом отношении к труду, в нетерпимости к ремесленничеству и дилетантизму живет народная точка зрения на труд вообще и на искусство в частности: народ не терпит недоучек, ленивых ремесленников, но ценит и уважает мастерство, учение, труд.
...Идет репетиция. Уланова — раскрасневшаяся, мокрая, в стареньком рабочем хитоне — стремится, чтобы непременно вышло каждое движение, чтобы была точно отработана каждая танцевальная фраза, каждая деталь.  Не вышло... В чем же дело? Надо понять причину. Еще раз. И снова неудача.
— Нет, сегодня не выйдет, устала.— Галина Сергеевна, остывая, прохаживается по залу.— Давайте еще раз попробуем. Последний. И опять что-то не получается.
— Довольно, не могу больше. Не выйдет. Трудно даже ходить... Ну, еще раз, последний. И так до тех пор, пока не получится. Побеждала несокрушимая выдержка Улановой, беспощадная нетерпимость к немощи собственного тела. Побеждала ненависть к словам «не могу».
Заканчивался спектакль. Медленно и трудно остывала Уланова. Разгримировывалась, принимала душ, переодевалась. А дома — нет ни кровинки в лице, усталость. Вот только что она казалась невесомой, словно сотканной из воздуха. Только что сияющая, со смущенной улыбкой, по-девичьи стыдливая благодарилазрителей (кто не помнит этих удивительных улановских поклонов!). А дома — ножные компрессы, ноги в навернутой на них
ткани, боль, которую причиняет каждый переход с места на место. И глаза страдальческие, беспомощные. Кажется, жизнь ушла из Улановой. Усталость, усталость, усталость... Но завтра — снова класс, станок, у которого она будет работать без устали и без пощады. И будет спрашивать случайно оказавшегося поблизости статиста: «Какие вы можете сделать мне замечания?» И будет внимательно слушать, не побежденная усталостью и болью.
«Обыкновенная богиня» — как назвал Уланову Алексей Толстой. Недостижимая. И скромная.
Эвакуация. Алма-Ата. Галина Сергеевна выступает на сцене Театра оперы и балета имени Абая. А в свободные от спектакля часы, не жалея ни сил, ни времени, помогает молодым казахским балеринам. Вот она ведет репетицию с юной исполнительницей роли Одетты — Одиллии. С редкостной простотой, самозабвенно она показывает танцовщице все, что умеет, объясняет все, что знает, раскрывает ей секреты своего искусства. Перед оркестровой репетицией Уланова рядом с исполнительницей, проверяет ее костюм. Вот что-то случилось с туфлями: Уланова опускается на колено, перевязывает ленты и не замечает — действительно не замечает, как их обступают балерины и завороженно глядят на Уланову, стоящую на коленях перед молодой танцовщицей.
Я думаю, что душа неповторимого искусства Улановой живет в ее учениках и ученицах. В очаровательной Екатерине Максимовой, выросшей под руководством Галины Сергеевны в первоклассную балерину со своей неповторимой и яркой индивидуальностью, в замечательном партнере Максимовой, мужественном и одновременно необычайно лиричном Владимире Васильеве, хоть Уланова с ним непосредственно и не занималась, в прекрасной
танцовщице, подлинном мастере Нине Тимофеевой, в хрупкой и сильной Малике Сабировой. Все они ощущают преемственность своего искусства по отношению к творчеству Улановой, все они и многие другие постоянно чувствуют удивительную работу Галины Сергеевны, ее искреннюю заинтересованность в их судьбе и успехах, ее щедрую, дружескую помощь.
Никогда не пользуется Уланова своим громким именем, которое во многих случаях могло бы служить ей волшебным талисманом. Она выше этого, слишком для этого уважает окружающих.
Ее скромность так неподдельна, что и сейчас, когда я пишу о ней эти строки, я невольно испытываю чувство некоторого смущения. И, «выдавая» тайны Галины Сергеевны, я думаю о том неудовольствии, той досаде, с какими Уланова будет их читать. 23 декабря 1960 года Уланова в последний раз выступала на сцене Большого театра в спектакле «Шопениана».
Но ведь великое не кончается. Поэтому Уланова, и сойдя со сцены, остается Улановой. Ибо Уланова — это жизнь, это особый мир в искусстве. Это — незабываемое. 
Это - чудо, которое на кончается для тех, кто был его свидетелем. Это - событие, составляющее целую эпоху в духовной жизни нашего общества. И имя этому чуду - Галина Уланова!

Работница № 08 август 1974 г.