|
Живет в Севастополе Зоя...
Николай МИХАЙЛОВСКИЙ
Если вы бывали в Севастополе, то, конечно же, в памяти вашей навсегда останется Малахов курган. Весь в шрамах, словно сказочный богатырь, охраняет он покой Корабельной стороны. На берегу, у самого моря,— бетонированное убежище знаменитой тридцатой батареи. А перед нею — братские могилы. И поле, густо поросшее по весне алыми маками... Старожилы уверяют, будто никто не сажал эти цветы. Будто они сами поднялись там, где
в июньские дни 1942 года насмерть стояли последние отряды защитников города.
Наверное, довелось вам побывать и в Севастопольской картинной галерее. И, быть может, покупая билет, вы перемолвились словом другим с кассиршей, моложавой женщиной с тонким ЛИЦОМ, вьющимися каштановыми волосами. Но едва ли вы заметили, что на руке, протянувшей вам билет, выжжено клеймо — «40495» Потом вы ходили по залам, чувствуя, что прикоснулись душой к чему-то вели кому и святому. А с полотен смотрели на вас самые обыкновенные парни и девушки в морских бушлатах и солдатских шинелях. Каска на голове. В руке автомат или граната, взметенная в решительном броске...Приехав в Севастополь, я тоже долго ходил по залам картинной галереи. Многое припомнилось мне из того, что когда-то видел своими глазами.Но вот эту женщину, Зою Федоровну Морозову, кассиршу картинной галереи, которая тоже была участницей обороны Севастополя, я, кажется, тогда не знал...
Впрочем, три десятилетия назад Зоя была пятнадцатилетней девчонкой. Ее отец, старый рабочий Федор Матвеевич Козинец, в первые дни войны проводил сыновей на фронт. «А почему нас не призывают?» — Опрашивала его Зоя. Отец долго отмалчивался, но однажды утром сказал: «Зойка,
собирайся». И они вместе пришли в военкомат.«Что вы, Федор Матвеевич,— улыбнулся военком,— дочь мала, а вы, не обижайтесь, уже переросток».
И все-таки Зоя добилась, чтобы ее зачислили на курсы медсестер. Она не зря торопилась. Вскоре Севастополь стал фронтовым городом, и на родной Корабельной стороне, недалеко от ее дома, появился военно-морской госпиталь, где Зоя начала работать....
Вспоминаю госпиталь тех времен, в глухой севастопольской штольне. Нигде я не видел такой стерильной чистоты, как в операционной и лечебных кабинетах этого подземного госпиталя. Была там сероглазая девчушка — живая, тоненькая, с двумя забавными косичками. Она ходила из палаты в палату и, как могла, старалась помогать раненым: писала под диктовку письма родным, читала детские стихи, подражая Рине Зеленой, пела песенку, которая пользовалась в ту пору особенно большим успехом:
Крутятся, вертятся фрицы в горах,
Крутятся, вертятся, чувствуя крах,
Крутятся, вертятся, пальцы грызут,
А Севастополь никак не возьмут.
О севастопольском подземном госпитале мы вспоминали с Зоей Федоровной. Я рассказал ей о девочке с косичками-бубликами и спросил, не она ли это была.
— Нет, мне тогда было не до песенок. Каждую ночь до рассвета доставляли раненых. Жили тут же, в госпитале, на казарменном положении. Однажды внесли носилки с раненым. Я подошла, взглянула на лицо — и обомлела. Женя Табачный — наш школьный пионервожатый. Женя, веселый такой, темно-русый, всегда в красном пионерском галстуке. Лежал он с закрытыми глазами, белый-белый, как простыня. Когда положили его на койку, я села рядом
и его сухие губы всю ночь смачивала водой. У него был жар, в горячке он бредил, кричал: «Бей, бей их!.. Вперед за мной... Не трусить!..» Я держала его за руки и уговаривала: «Женя, успокойся!» А он все рвался в бой. К утру не стало Жени Табачного.
Я много, видела смертей. Но это был наш вожатый, наш Женя... Он любил нас, как своих младших сестер и братьев. И вот он умер — таким молодым!
После смерти Жени Зоя стала проситься на передний край обороны, который был рядом. Ее не отпустили: работы было по горло. Уже гораздо позже узнала она, что их домик на Корабельной разбомбили. Что отец был тяжело ранен и через несколько дней скончался.
К концу июня 1942 года фашисты стали обстреливать госпиталь прямой наводкой. Раненых самолетами переправляли на Кавказ. А медицинский персонал оставался до конца... Потом Зоя перешла на аэродром. Она разъезжала по большому полю и кормила летчиков горячими обедами прямо у
самолетов.
Но пришел день, и защитники Севастополя получили горький приказ оставить город. Летчики перегоняли самолеты на Кавказ. Технический персонал подрывал уцелевшую технику, чтобы ничего не досталось врагу. Оставшиеся отступали к самому морю.
Укрывались под скалами и несколько дней отстреливались, отбивались гранатами, а Зоя в это время перевязывала раненых.
Когда кончился боезапас, матросы с камнями бросились на немцев. Раненые, у которых уже не было сил драться, взялись за руки и с пением «Интернационала» вошли в воду. Потом только бескозырки плавали на воде... Зоя все это видела сама, своими глазами.
В одну из ночей немецкие прожектора нащупали тех, кто уцелел. Обессиленных многодневной жаждой и голодом людей взяли в плен. Ночью Зоя бежала из лагеря. Вернулась домой. А вскоре ее вместе с другими девочками — Леной Дудник и Верой Снитко — насильно отправили в Германию, на эрфуртский завод.
Как-то Зою остановил в цехе француз, тоже из пленных, и стал объяснять, больше жестами, что на заводе, где они работают, готовят линзы для оптических прицелов: «Немцы будут бомбить Россию». Зоя предложила делать брак и первой исцарапала стекляшку — будущую линзу... Из цеха пошел массовый брак. Мастер клял их на чем свет стоит. А они продолжали свое. Однажды Зою предупредили: надо бежать. Приехали гестаповцы, начнутся допросы, ее могут выдать. Дождавшись темноты, она пролезла через дырку в стене и скрылась в лесу. Позже Зоя узнала, что гестаповцы после безуспешного допроса выстроили всех пленных рабочих и заставили их стоять навытяжку целую ночь, пока те не выдадут виновников. Предателей, к счастью, не нашлось.
По дороге к Зое присоединилась еще одна беглянка—украинка Мария из Днепропетровска. Дома у Марии осталось двое детей. Она только о них и говорила.
Днем они прятались в лесу, питаясь тем, что осталось на осенних полях после уборки урожая. В пищу шли и трава и листья. После долгих мытарств, пройдя Германию и Чехословакию, они добрались до Польши. Где-то в районе Кракова, не выдержав голода, подошли к первому встречному и
рассказали все. Но встречный оказался предателем: он принял их в своем доме, сытно накормил, а пока они ели, вызвал гестаповцев...
Так Зоя оказалась в Гамбургской тюрьме. И надо же было случиться такому: ее посадили в ту самую камеру, где долгие годы сидел Тельман. Эту камеру знали все: и стража и заключенные.
Опять начались допросы. Ее избивали до потери сознания. Все тело ее было покрыто кровавыми рубцами. Недели через три собрали очередной
транспорт арестантов. В машине, куда втолкнули Зою, среди узников увидела она и свою подругу Марию.
Газовые камеры, карцеры-одиночки, изуверское глумление над людьми — все это видела и через многое прошла севастопольская девчонка Зоя Козинец. Сначала Майданек. Потом Освенцим. Надо ли чтонибудь добавлять к этим названиям! Заключенных клеймили, как скот. У Зои не было имени, она числилась под номером, выжженным на руке.
Но и в лагерях смерти люди чувствовали, знали, что они не одиноки. Они верили: никакие издевательства и пытки не могут убить в них силу духа, чувство товарищества. По утрам, когда женщин гнали на работу, Зоя видела за проволокой советских военнопленных. Каждый раз при встрече с
ними русские женщины запевали песню.
Эсэсовки из охраны пускали в ход плетки, но песня не прекращалась: одни голоса смолкали, другие тут же подхватывали, и женщины, собрав всю волю, проходили перед товарищами с поднятыми головами.
«Держитесь. Мы с вами. Мы не смирились»,— без слов говорили они. И еще одно открытие сделала для себя Зоя: не все немцы заодно с Гитлером. Есть
у него лютые враги и среди соотечественников. Зоя увидела немцев-антифашистов — узников лагерей и особенно близко узнала их, когда тяжело заболела. В больничном бараке Зоя встретила немецких женщин, членов хорошо законспирированной подпольной организации. Подпольщики вели большую работу, немало спасли человеческих жизней.
В лагерь прибывали транспорты с продовольствием — и тут же незаметно «уплывали» невесть куда буханки хлеба, банки консервов, сахар, крупа: почти на всех участках действовали верные люди, которые не считались ни с какой опасностью. Все это продовольствие раздавалось тем, кто больше других нуждался в поддержке. Так же добывались и лекарства.
— Ты русская девушка, и тебе нужно быть с нами,— сказала однажды Зое Козинец одна из подпольщиц.— В больнице тебя больше держать не будут, а мы тебя спрячем...
И действительно, когда в больнице появлялись эсэсовцы, Зою прятали в большой деревянный ящик с отверстием для воздуха. Ее вылечили, выходили и приобщили к трудной и опасной борьбе по спасению узников. Из ее рук заключенные получали продукты, лекарства, узнавали, что сообщается в сводках Совинформбюро.
Она распространяла листовки, написанные на оберточной бумаге, призывающие держаться, сообщающие, что Красная Армия наступает и помощь близка...
Гитлеровцы боялись расплаты. Они спешно грузили узников в товарные вагоны, и черные эшелоны мчались по Европе, оставляя на каждой станции десятки трупов...
В одном из таких вагонов металась в бреду Зоя. Ей виделся Севастополь, мать, подруги... Эшелон проходил через Прагу. Немцам не хватало времени для проверки составов. Они пригоняли на вокзал чехов и заставляли выгружать из вагонов трупы.
Одна чешская патриотка заметила среди мертвых молоденькую дивчину, которая еще дышала... Зою вынесли из вагона на грубо сколоченных носилках, и чехи спрятали ее. Совсем незнакомые люди стали для нее родными. В майские дни 1945 года, когда началось Пражское восстание, Зоя вместе с семьей, приютившей ее, вышла на баррикады и с оружием в руках сражалась против фашистов.
Силы были слишком неравны; восстание захлебывалось в крови. Чешские патриоты решили просить помощи у советского военного командования. Искали людей, хорошо знающих русский язык. И тогда вспомнили о Зое... Она пришла на радиостанцию, которую с трудом удерживали партизаны, и
ее тревожный голос зазвучал в эфире: «Вниманию Красной Армии! В Праге поднялось восстание чешских партизан. Пришлите самолеты и танки!»
Помощь пришла. Среди тысяч пражан, бросавших цветы советским танкистам, была и Зоя...
Кончилась война. Она вернулась в Севастополь. А газеты в это время писали о безымянной героине Праги. Ее разыскивали. И хотя сегодня уже многим хорошо известно, что это ее голос звучал тогда в эфире, Зоя Федоровна не умеет и не любит говорить о себе... Посетители Севастопольской картинной
галереи и не подозревают, что женщина, любезно встречающая их у входа, достойна того, чтобы и ее портрет занял место на стенах галереи, рядом с портретами других героев Отечественной войны.
Работница № 05 май 1975 г.
Похожие новости:
Уважаемый посетитель, Вы зашли на сайт как незарегистрированный пользователь.
Мы рекомендуем Вам зарегистрироваться либо войти на сайт под своим именем.
|