Римма КОВАЛЕНКО Рассказ
Инка помнит день, когда это началось. Первого сентября. В тот день, когда она пошла в десятый класс. С этого дня и пошло и поехало. Мать теперь видеть не могла, как Инка смотрит в окно или гладит юбку, как листает просто книгу, не учебник («Удивляюсь, удивляюсь твоей беспечности»). Инка назубок знала все, что скажет мама: «От этих дней зависит вся твоя жизнь. Надо быть последней идиоткой, чтобы не понимать этого». Просто не верилось, что это ее мама Лариса, та самая, которая говорила гостям: «Дети не должны заедать жизнь взрослых». Гости — мамины подруги — и в праздники сидели
на кухне. Лариса наливала им в бокалы вино и хвасталась: «Хуже нет, когда у ребенка много воспитателей, бабки там, тетки разные. Мою Инку никто не воспитывал — и слава богу. Оттого она такая и получилась».
Инка любила, когда приходили мамины подруги, они разговаривали с ней, дарили блокноты, иногда совали деньги («У Лариски твоей вечно денег нет, в кино сходишь»). Их было две — Жанна и Нина. Обе бездетные, безмужние, они каждый вечер бегали куда-нибудь — в театр, филармонию или в гости, ругали по телефону Ларису за то, что та сидит дома. Инка знала, что мать никуда не ходит, потому что любит свой дом. Она работала переводчицей и всегда по вечерам сидела спиной к Инке за маленьким письменным столом. В те вечера, когда ей не работалось, она говорила: «Все
равно лучше дома нет места. А эти старые транжирки замотали себя. Я ведь моложе их выгляжу?»
В последнем месяце осени приезжал Семен, брат Ларисы. Он работал на железной дороге, и ему полагался раз в год бесплатный проезд. Ставил в прихожей чемодан, целовал Инку в щеку, садился в кресло и откидывал назад голову. Инка на кухне передразнивала его и шептала матери: «Сидит, как в цирке, ждет номера с обезьянами». Лариса грозила ей кулаком. Брата она уважала и боялась. Когда он уходил по делам, Лариса звонила подругам: «Приехал».
Это был знак, чтобы они невзначай не нагрянули. Семен смотрел на сестру и племянницу недоверчивыми глазами. Долго и нудно рассказывал о своем управлении, своих болезнях, ругал врачей. Перед отъездом он обходил магазины, покупал кофточки, дамское белье. Говорил: «Мои одеты с ног до головы, надо оправдать дорогу». Инка порывалась сказать: «Дорога же вам бесплатная»,— но, не желая расстраивать Ларису, молчала.
В последний год Семен не приезжал, но у Инки такое чувство, что он теперь живет у них безвыездно. Каждое утро, открывая дверь ванной, она глядит в угол коридора: чемодана нет, и это ее успокаивает. Лариса на кухне что-то жарит. Лицо у нее хмурое, халат не застегнут, весь вид — страдание («Ты должна понимать, до чего меня довела»).
Раньше Инка сама готовила себе завтрак. Ставила чайник на плиту, варила в зеленой эмалированной кружке яйца. Сколько помнит, все в доме делала она. В шесть лет стирала чулки под краном, умела помыть себе голову с мылом. В третьем классе вбила над кроватью гвоздь и накалывала на него квитанции за свет, телефон, из прачечной. Лариса говорила подругам: «У Инки хозяйственный склад ума, это неплохо».
Иногда и на Ларису находил хозяйственный стих: она приносила полную сумку порошков и паст, говорила Инке: «Химия — лучший друг женщины»,— и они, натянув старые платья, мыли и скребли свою однокомнатную квартиру.
У Инки тоже были подруги — школьные девочки, которые часто приходили к ним и восхищенно глядели на Ларису. Когда они были первоклассницами, Лариса играла с ними. «Ты будешь бабушкой, ты — дедом. Инка — матерью. Ты—сыном, а я буду бедной собачкой, которую сын привел домой».
В пятнадцать лет они спрашивали: «Лариса Алексеевна, если кто-нибудь влюбился, это надо скрывать?» «Надо»,— говорила она убежденно. «А Татьяна Ларина?»
Сейчас Инкины одноклассницы не приходят. Лариса даже не разрешает ей подходить к телефону: «Учи, не отвлекайся». Лариса-уступила Инке свой столик в комнате.
Уходит в ванную, что-то там стирает, потом на цыпочках возвращается
на кухню, гремит посудой. Иногда у Ларисы падает чашка, тогда она, подбирая осколки, шепотом ругается: «И какой дурак выдумал, что это к счастью!» Что-то у нее осталось от прежней Ларисы. Инка сидит лицом к темному окну, свет от настольной лампы падает на учебники, за спиной полумрак. Она думает о Мишке Сергееве. Сегодня на большой перемене он не вылезал из-за парты, вид был такой, как будто у него что-то случилось. Надо было подойти и спросить: «Что с тобой, Мишка?» Так он и ответит, как же. Хорошо,
что не подошла. А вдруг бы ответил... «У меня, знаешь, какие неприятности. Только ты, пожалуйста, не говори никому...»
— Ты учишь? — спрашивает из кухни Лариса.
— Что же я могу еще делать?
— Попрошу без грубостей. Будь хотя бы вежливой, если не можешь быть благодарной.
— Что ты от меня хочешь?
— Ты знаешь.
Инка знает. Ларисе нужна золотая медаль. Но, словно назло, дела в этом году в школе, как никогда, плохи. Новая англичанка поставила двойку за контрольную.
Теперь учи не учи, пятерки в четверти не будет. И с математикой заело, ничего в голову не идет. Так плохо еще никогда не бывало. Накопился долг около трех рублей. Два раза ходила с Нелькой в кино, и еще по всяким пустякам набралось. Дома с деньгами худо. Лариса больше не сидит по
вечерам над переводами, все силы бросила на золотую медаль. Гремит кастрюлями, старается, и — что удивительно — Инке ее не жалко. Наоборот, раздражение с каждым днем все больше забирает Инку. Зачем все это? Так хорошо жили. Никто никого не обманывал. А теперь, чтобы сходить в кино или походить с Нелькой по улице, надо врать, придумывать какие-то лекции, консультации, больную учительницу.
Инка глядит в темное окно, видит свое отражение и решает: сейчас скажу, закрою глаза и скажу: «У меня двойка по-английскому, долг три рубля, и вообще мне надоело врать. Слушай, давай жить, как раньше». Но Лариса опережает ее. Подходит сзади, кладет ей ладонь на голову.
— Устала? Давай включим телевизор?
— Не надо.
— Ну, ладно, учи, не буду тебе мешать.
Нет, Инка все-таки скажет. Не про двойку, не про вранье — такой удар Лариса не перенесет, она спросит о главном:
— Зачем тебе нужна золотая медаль?
Лариса поднимает брови, губы ее дрожат, она не привыкла к Инкиному враждебному тону.
— Мне? Это нужно тебе.
— Зачем?
— Чтобы попасть в институт.
— Зачем попадать в институт?
— Ах, вот оно что! Бедная овечка не понимает уже ничего.
Насмешливый голос Ларисы вдруг срывается, и она начинает плакать. Это так неожиданно — Лариса плачет, что Инка смотрит на нее с удивлением. А Лариса не может остановиться, всхлипывает, вытирает лицо полой халата и говорит, зачем им нужна золотая медаль. Пусть глупая Инка не думает, что матери ее легко жилось и живется. Просто у нее характер легкий, она умеет храбриться. Все было бы иначе, если бы она закончила институт. А то какие-то годичные курсы переводчиков, да еще в войну... Потом пришлось самой набирать, нахватывать. Толя, Инкин отец, после госпиталя всего полтора года и поработал, потом пенсия по инвалидности, Инка крошечная, квартира частная... Спасибо Жанне с Ниной — не бросили, помогли. Ей было двадцать два года, а уже вдова, и девочка на руках. Теперь она знает язык лучше многих. Но кому поручают работу с делегациями, переводы книг? Ей? Нет, тем, у кого диплом, высшее образование.
Инка слушает Ларису, но почему-то ей жалко себя, а не ее.
— Мы так хорошо жили,— говорит она,— все так было хорошо и без твоего высшего образования.
— Нет! — кричит Лариса.— Ты не знаешь, что такое хорошо. Ты не видела хорошей жизни, поэтому и не стремишься к ней.
— Видела! — кричит в ответ Инка.— У нас она была! Я постараюсь получить тебе эту медаль, но знай, я ее ненавижу.
— Не надо убивать меня,— вдруг очень тихо говорит Лариса, и вид у нее такой горький.— Может быть, я была плохая мать, но сейчас я исправляю свои ошибки. Мне от тебя ничего не надо — только учись.
Назавтра, в школе, Инка смотрела на доску и подстегивала себя: «Не отвлекаться. Слушать. Понимать. Запоминать». Но думалось о другом. О Ларисе. Как будто была у нее подруга, веселая, немелочная, и вдруг исчезла. Вспоминались разные случаи. Как к ним пришел страховой агент, чистенький, с белой бородкой старичок.
Стал рассказывать всякие ужасы, которые случаются с теми, кто не застраховал свою жизнь. Лариса слушала, потом сказала: «Давайте ваши бланки,, уговорили». Когда агент ушел, Инка рассмеялась: «Как он тебя напугал!» Лариса пожала плечами: «Просто жалко человека. Поднялся на пятый этаж. Если 6ы у нас был лифт — я бы не заполняла его дурацкие бланки». Сколько Инка помнит, Лариса всегда сочувствовала людям. Привела однажды с улицы какую-то приезжую тетку с тремя детьми. Детям приспичило в уборную, самый маленький был уже с мокрыми штанами. Пока они управлялись в туалете, Лариса, торопясь, рассказывала Инке: «Когда ты была маленькая, мы откуда-то уезжали. У меня был здоровенный чемодан, и ты еле ноги волокла. Вдруг подошел какой-то парень и взял тебя на руки. И донес прямо до поезда. Поняла?»
Детей потом купали в ванной, Лариса погнала Инку
в магазин за конфетами, и все пили чай на кухне за столом, покрытым белой скатертью. Лариса говорила: «Господи, какое это счастье, когда за столом много детей».
После уроков Инка задержалась в классе. Надо было переписать список десятиклассников, которые поедут в зимний турлагерь, и отнести в райком. Коридор наполнялся шумом и возней малышни из второй смены, постоянно кто-то открывал дверь, кричал ей: «Ку-ку» или «Убирайся из нашего класса!». Она уже портила третий лист, спешила и злилась, как вдруг увидела в дверях вошедшего Мишку.
— Миша,— попросила она,— подержи дверь, а то врываются и мешают.
— Сейчас звонок будет,— ответил он,— иди лучше в пионерскую.
Она взяла портфель, листы и пошла по коридору. Мишка шел за ней.
— У тебя почерк красивый,— сказал он ей, когда она на новом листе стала выводить фамилии,— у тебя с первого класса самый лучший почерк. Помнишь, в первом классе мы сидели вместе и у тебя по чистописанию всегда было пять.
— У меня по всем предметам тогда было пять,— сказала она,— лучше бы наоборот: тогда двойки-тройки, а теперь пятерки.
Миша промолчал: у него и в десятом по всем предметам были пятерки.
— У тебя что-то случилось? — спросила она.— Ты вчера весь день был убитый.
Он стал рассказывать о Джеке, который с самого его детства жил с ними. А вчера его отнесли в ветеринарный дом, может быть, он там уже умер, отец ничего не говорит, но он знает, что там делают уколы безнадежно старым и больным собакам.
Когда они вышли на улицу, Мишка стал рассказывать, каким необыкновенным псом был Джек, какие веселые штуки выкидывал. И Инка смеялась. Потом он стал рассказывать про отца-геолога. Он у него охотник за редкими камнями. Недавно приехал из Таджикистана, там они открыли большие залежи бирюзы. Инке тоже захотелось рассказать ему что-нибудь хорошее.
И она рассказала про Жанну и Нину. Как они, закончив консерваторию, ушли на фронт, одна была переводчицей, другая — радисткой. Сейчас обе работают в Музыкальном издательстве. «Они три подруги: Жанна, Нина и Лариса. Лариса — это моя мама». Жанна и Нина живут вместе в двухкомнатной квартире. Сделали такую глупость — обменяли две свои комнаты в разных районах на эту квартиру. И теперь постоянно спорят и ссорятся. Они и раньше ссорились, но тогда был телефон, который их мирил. А сейчас телефон на тумбочке в общем коридоре. «Представляешь, из-за чего они в последний раз поссорились: Нина купила такой же берет, как и Жанна».
Инка широко раскрыла глаза и переполнилась почтением к Мишке, когда он, выслушав ее, сказал: «Знаешь, а это очень интересное явление, когда такие женщины, которые ссорятся из-за берета, в нужный час идут на фронт и воюют».
Они забыли, что сегодня суббота. Райком был закрыт.
— Знаешь что,— сказал он,— давай завтра пойдем в тир. В шесть часов. Там в это время свободно.
Инка обрадовалась. Завтра. Девчонки будут говорить: «Они встречаются». Но она вспомнила Ларису, ее слезы и ответила:
— Я завтра, наверное, не смогу. К нам дядя должен приехать с Дальнего Востока. Мишка вздохнул и отвернулся, потом равнодушным голосом сказал:
— Тогда позвони. У меня номер легкий — пять, четыре и два нуля.
Поднимаясь по лестнице на свой пятый этаж, Инка думала: «Хоть бы дядя на самом деле приехал. Это бы ее отвлекло от меня». И еще не то чтобы думала, а понимала, что, если бы Лариса стала прежней Ларисой, сейчас, когда Мишка пригласил ее в тир, была бы просто счастливая жизнь.
Она бы все успевала: и в прачечную сбегать, и Ларисе платье отгладить, и уроки выучить, и с Мишкой встретиться.
Она только дотронулась до кнопки звонка, и в ту же секунду открылась дверь.
Инка глянула в угол, чемодана не было.
— Не надо таких глаз,— сказала она матери,— была в институте, там открылась группа по подготовке выпускников к приемным экзаменам.
Она сняла пальто, прошла в комнату.
— Сегодня была вводная лекция. Завтра будет первое занятие. В шесть часов.
Работница № 04 апрель 1968 г.