Архиварий-Ус

Хуже  нет  застрять в нелетную погоду на маленьком аэродроме на краю света.
Все попутчики, как и я сама, с тоской смотрели на провисшее между сопок влажное небо, считали, рассчитывали:  пароход будет только на той неделе, а морем до Владивостока отсюда трое суток... И мы даже ушам своим не поверили, когда диспетчер вдруг объявил: «Дали погоду. Радуйтесь!»
Когда мы подошли к видавшему виды «АН-2», который чудом проскочил сюда между двумя дождями, на крыле самолета со шлангом бензозаправщика возилась девушка — тоненькая, светленькая, в брюках и красной кофточке с комсомольским значком.
— Я сегодня сама за механика,— сказала она.— А вы заходите, устраивайтесь. Пакетики берите: болтанка.
— А вы кто же будете? Стюардесса? — спросил один из пассажиров.
— Ага,— сказала она.— И стюардесса. А вообще-то второй пилот. Первый пилот — Слава, Вячеслав Корнеев, вон он идет, сейчас полетим.
Звали ее Люда. Людмила Алексеевна Соловьева. Ей осталось налетать «на левом кресле» сорок часов и сдать экзамены, чтобы получить звание первого пилота. (Замечу в скобках, что я уже получила от Люды письмо о том, что она долетала «часы» и сдала экзамены, теперь она первый пилот.) Но в тот туманный день Люда сидела слева, а Слава — справа. Я — за ними, на металлической перекладине, и мне отлично были видны Людины руки на штурвале («Маникюр сделать некогда»,— прокричала она мне в ухо) и ноги ее, крепко стоящие на педалях. Вот она напряглась, откинулась, сделала какое-то сильное и плавное движение — и самолет пошел вверх, задрав нос. Осенние, поросшие рыжей тайгой сопки отстали, ушли в глубину, поворочались и застыли, выгнув спины, словно лисы.
— Погода плохая! — прокричала Люда.— Когда ясно, вот красота, видно даже, как рыба ходит в океане! И все камушки на дне видны!
Но сегодня... Какие там рыбы! Мы пролетели солнечный участок и с размаху врезались в дождь, точнее, в мокрый снег.
Потом мы снова вылетели из дождя — он остался позади клубящейся, пронизанной лучами солнца тучей,— и радуга, словно мост, опрокинулась над нами, окунув одну ногу в океан. Оторваться от этого зрелища было невозможно, и я подумала: конечно, турбореактивный лайнер, доставивший меня
на Дальний Бостон,— это чудо из чудес. Но этот работяга-самолетик, послушный воле строгой тоненькой девушки, не меньшее чудо.
...Отец Люды Соловьевой был военнослужащим, детство ее проходило вблизи аэродромов, и самолеты вошли в ее жизнь так же естественно, как в жизнь других ребят входят трамваи или лошади. Но, узнав о Людином решении стать летчицей, родители наложили категорический запрет. Бог знает, как приходилось выкручиваться, чтобы бегать на занятия в аэроклуб!
Никогда не забыть ей, как впервые села в планер и он свечкой пошел вверх: думала, что сердце разорвется от страха, решила твердо, что небо не для нее, ночь проплакала, а назавтра снова пришла на занятия. Когда впервые прыгала с парашютом, тоже решила, что все кончено, но и этого решения хватило ровно до того момента, пока она снова не коснулась земли. Летать, летать вопреки страху!
По настоянию родителей Люда окончила медицинское училище и работала фельдшером, но все равно каждый свободный час проводила в аэроклубе.
Родители были непреклонны. Тогда она ушла из дому и написала отчаянное письмо в летное училище. Ее приняли, и через два года она получила звание инструктора ДОСААФ. Но и этого ей было мало: она хотела летать не на спортивных, не на учебных, а на рейсовых самолетах. Люда узнала, что в Приморском управлении ГВФ нет ни одной женщины-летчицы, и попросила послать ее спортивным инструктором на Дальний Восток. «Я подумала: хоть одну женщину они должны взять когда-нибудь на рейсовый!» Именно так и получилось.
Мы сидим с Людой в столовой летчиков владивостокского аэропорта — ужинаем. За соседними столиками все свои: Людины товарищи — летчики местных линий. А вот входят в столовую четверо незнакомых. «С тяжелого, с московского»,— негромко объясняет мне Люда, и в голосе ее я улавливаю некоторую зависть. Летать на тяжелых самолетах — это ее мечта.
И не «мечта вообще», а реальная цель, к которой она идет шаг за шагом уже двенадцать лет, с того далекого дня, когда впервые взлетела на тренировочном планере, замирая от ужаса и счастья.
...А за окнами — чернота позднего вечера, разбитая пыльными желтыми конусами аэропортовских прожекторов, и уходящие все глубже в небо огоньки на крыльях невидимых самолетов.
Завтрашний Людин день начнется в семь утра. Она получит назначение лететь к горнякам, или на базу геологов, или с санитарным самолетом в дальний северный поселок. Вот она какая, ее профессия!
— А радугу вы видели? — говорит она мне на прощание.— А сопки сверху? А океан? Нигде такого больше не увидишь, только в полете. Только в полете...