Недавно в одном западногерманском журнале некий бывший офицер гитлеровской армии вспоминал, как в 1944 году над расположением их части был подбит и загорелся в воздухе советский самолет. Через час в штаб привезли русского летчика. Лицо, руки, ноги его были покрыты страшными ожогами. Когда летчика начали раздевать, выяснилось, что это женщина.
Вместе с одеждой сдирали куски обгорелой кожи. Летчица была в сознании, но ни звука, ни стона не прорвалось сквозь сомкнутые губы. Фашист сфотографировал этот «феномен» — с орденами на обгоревшей гимнастерке — и теперь, публикуя снимок, сознается, что все время задавал тогда себе вопрос: «Откуда взялось у этой женщины столько мужества, чтобы все вынести, чтобы молчать?» Он и сейчас, через 20 лет, еще не нашел ответа на этот вопрос: откуда эта сила, эта воля, эта убежденность, где источник такой стойкости?
...Общежитие Метростроя было на Петровско-Разумовском. В комнате жили 18 девчонок. Две койки стояли рядом: Ани Егоровой и Раи Волковой, но виделись девчата мало: работали на разных шахтах, учились в аэроклубе на разных потоках. Аня Егорова строила станцию «Красные ворота», потом «Динамо». Вручную клещами вязала арматуру, была бетонщицей, штукатуром, машинистом подъемника, слесарем. Но главное, работала на чеканке. Не было в то время труднее дела, чем чеканка. Надо было заполнить цементным раствором и забить свинцовой проволокой швы между чугунными кольцами — тюбингами, из которых составлялся тоннель. Забить так, чтоб волосок не прошел.
Теперь тоннели сборные и о чеканке давно забыли, а тогда все делали вручную. Конечно, были приспособления, лоточки, лопаточки для раствора, но много ли ими наработаешь?
А станцию обещали сдать досрочно. И девчата пошли на рекорд — стали закладывать раствор в швы между тюбингами прямо руками. В полдень они сняли рукавицы: мешали — и к вечеру сделали недельную норму.
Девчат качали, а они улыбались и прятали за спину руки — все ладони покрывали кровоточащие ссадины. А потом шли к общежитию в повернутых козырьками назад кепках и пели «Марш энтузиастов»:
«Здравствуй, страна героев!
Страна мечтателей, страна ученых!»
Так что вот еще когда в первый раз сошла кожа с этих девичьих ладоней! Вот когда начало чеканиться мужество.
На выпускной вечер по случаю окончания
аэроклуба Аня надела Раино новое платье — нарядное, оно было у них пока что одно на двоих.
А уезжая в Херсонскую школу штурмовой авиации, Аня Егорова оставила все свои учебники Рае Волковой. Рая была на два года моложе и еще только начинала летать.
К началу войны инструктор Калининского аэроклуба, летчик-штурмовик Анна Егорова подготовила 36 пилотов. Вместе с ними она и ушла на фронт.
266 боевых вылетов сделала Егорова за первый год войны.
На маленьком невооруженном самолете связи она ухитрялась из-под носа врага выводить наши части, попавшие в окружение, указывать им дорогу, доставлять партизанам приказы командующего. Но ей было мало «ПО-2». Она мечтала о штурмовике, и она получила штурмовой самолет.
В полку штурмовой авиации Егорова была единственной женщиной-летчицей. С каждым боем все больше проявлялась не только ее храбрость, но и талант командира — в 44-м она была уже штурманом полка и кавалером двух орденов Боевого Красного Знамени.
Ее самолет сбили в жестоком бою над Варшавой. Обгоревшую, со сломанным позвоночником, привезли в тот самый штаб, где заснял ее фашистский офицер.
Отважная летчица Анна Егорова, наверное, умерла бы от ожогов, если бы не 17-летняя сандружинница Юлия Кращенко, попавшая в плен к врагу в боях на Висле. Ничем — ни прикладами, ни побоями, ни руганью — Юлю нельзя было отогнать от летчицы. Юля нашла консервную банку и через соломинку поила летчицу водой, крошила в воду хлебные корки и этой кашицей кормила ее. Страшным мукам, бесчеловечным издевательствам подвергалась Анна в фашистском плену.
В лагере о русской летчице сразу узнали пленные всех национальностей. О ее мужестве и силе ее духа говорили на разных языках, все старались что-то сделать для нее. Англичане послали ей шинель, французы по каплям, по ложечкам из посылок Красного Креста собирали рыбий жир для
смазывания ее ожогов.
Русский доктор Синяков каким-то чудом, без лекарств, без бинтов залечивал ее раны и сумел сохранить ее партийный билет и ордена в банке с ядом.
У нар, с которых она не вставала, круглые сутки стоял часовой. Чаще всего это был грубый, наглый фельдфебель. Но однажды к ней приставили нового часового — белобрысого, конопатого мальчишку. Потрясенный, он смотрел на нее широко раскрытыми глазами. Как-то он положил ей на грудь кусок пирога.
— Убери, фриц! — потребовала Анна.
— У тебя есть мать? — неожиданно спросил он.— Моя мать плакала, когда меня мобилизовали, думала — на фронт. Она узнала, что я здесь, и вчера приехала из деревни в гости. Я рассказал ей о тебе, и это она прислала тебе кусок пирога... Может, и эта немецкая мать, думая о мужестве русской
летчицы, спрашивала: откуда берутся такие?
Анна могла бы назвать точный адрес, откуда она: из общежития на Петровско-Разумовском проезде, с Метростроя, с шахты 21-«бис», из Советского Союза, из комсомола, из партии.
Отставной фашистский офицер так и не понял, откуда брались в России такие солдаты. До сих пор не понял он и другого: почему Германия, на которую работали заводы всей Европы, проиграла войну. Не нашел ответа на этот вопрос потому, что не понял истоков мужества миллионов других советских людей — с Метростроя, Магнитостроя, с Днепростроя и тысячи других «строев», заводов и колхозов, которые вынесли на своих плечах войну, даже если в их анкетах в ответ на вопрос: «Участвовали ли в Великой Отечественной войне?» — стоит тихое: «Не участвовал».
Да, мы победили не только храбростью своих солдат, но и стойкостью солдаток. Подруга Анны Егоровой Рая Волкова— одна из них.
...Рая тоже окончила аэроклуб до войны. Летала она всегда с одним и тем же пилотом — проходчиком-метростроевцем Родионовым.
«Эй, комсорг СМУ-4, чего наших проходчиков смущаешь?»— шутили ребята с Лешиной шахты. Аэродром метростроевцев был в Подмосковье. Жили в палатках, и Леша (вообще-то его имя было Никанор, но ребята в общежитии для простоты звали его почему-то Лешей) приходил к девчачьей палатке
будить Раю на рассвете: они вылетали первыми в синее, еще не успевшее вскипеть облаками небо. Фотокорреспондент журнала «Самолет», заехавший как-то на аэродром, сразу выхватил их взглядом из общей группы:
— Вы станьте вместе!
— Даже он знает, что нам надо вместе,— шутил потом Леша.
До сих пор во Дворце культуры Метростроя висят их фотографии в летных шлемах — фотографии молодости. Леша улетел на фронт в 42-м, весной. Тогда он уже был не проходчиком, а инструктором школы летчиков в Балашове. Там же жила и Рая, но она не летала: ждала ребенка. Проводив мужа на фронт, Рая поехала к матери, в Ярославскую область.
Поезд бомбили. На маленьком полустанке под Камышином 25 мая 1942 года она до срока родила двух девочек. Одну назвала, как договорились с мужем, Галочкой, а вторую, как придумала,— Леной.
Санитарка роддома купила ей на толкучке простыню, и они вместе разрезали ее на пеленки. Когда детей принесли кормить, Рая обвела карандашом на бумаге четыре крошечных ручки и четыре ножки и послала листок Леше на фронт: «В твоем полку прибыло».
Он писал: «Я знаю, у тебя хватит заботы и ласки на двоих, я вернусь не скоро».
Леша погиб в августе, под Смоленском, в воздушном бою. Рая держала на руках девочек, обеих, когда принесли похоронную, и не выронила их, нет, донесла до кровати, положила, потом приняла бумагу. Слез не было. Только жгло внутри, и от нестерпимого этого жара перегорало молоко. Девочки
кричали по ночам. Через месяц умерла Галочка. Маленький гробик стоял на простом струганом столе посреди избы, и Рае все казалось, что он большой и в нем двое: дочка и муж. В гробик она положила и Лешину карточку.
А на могиле так и написали: «Родионовы». Зимой Рая вернулась в Москву, в Метрострой, в свое родное четвертое СМУ, где была комсоргом и заводилой, где еще до войны ее приняли в партию. В войну метро было бомбоубежищем для детей и стариков, крепостью. На станциях у мраморных колонн стеллажами были сложены деревянные лежаки. Ночью, когда поезда не ходили, лежаки раскладывали в тоннелях — на них спали дети с крохотными рюкзаками за спиной,— и бессонно прислушивались матери к тому, что происходит наверху, хотя ясно было, что Услышать на такой глубине ничего нельзя.
По утрам, на сером рассвете, Рая несла Леночку в ясли и бежала на шахту.
Москва была совсем другой, суровой, незнакомой: город-солдат. По вечерам на окошках плотно смыкались веки синих штор. На улицах лезли из земли противотанковые надолбы-рельсы.
Однажды вечером во дворе дома Рая встретила насмерть перепуганную и продрогшую соседскую девчонку: потеряла хлебные карточки на всю семью до конца декады и боялась идти домой. Упирающуюся, ревущую девчонку Рая притащила к матери. А там уже сидела другая соседка — уборщица с пятого этажа—и рассказывала, словно оправдываясь: «Витька мой прибежал давеча: «Радуйся, мама, я карточки нашел!» А я говорю: «Дурачок, чего ж радоваться, это же слезы где-то!»
Ну, адрес я посмотрела и пришла». И шахта выглядела совсем по-другому, мужчин почти не было; на проходке, на откатке — везде из-под метростроевских касок выглядывали платки.
Рая работала, не считая смен, и еще училась. Как говорят, не отрываясь, а по-честному сказать, разрываясь на части — между учебой, дочкой, шахтой. В 1945 году она окончила курсы, потом за два года — экстерном — техникум. Институтский диплом Ираида Волкова защитила с отличием. Они встретились через двадцать лет — прославленная летчица и старший инженер Метростроя, солдат и солдатка минувшей войны во Дворце культуры, у стенда со старыми фотографиями, с которых смотрела их крылатая молодость.
Они могли бы многое рассказать друг другу. Анна — что приехал в отпуск сын-летчик. А второй уже в 10-м классе.
Что в квартиру, где над дверью много лет висит метростроевская каска, каждый день приносит почтальон письма со штемпелем «Международное»: друзья из Польши пишут летчице, сражавшейся за Варшаву.
А Рая — про то, что дочка защитила диплом, что у нее самой опять смотр рационализаторов и работы невпроворот.
Но они ничего не успели сказать друг другу. Только... вспомнили свое общежитие, свою комнату на восемнадцать человек. И Анна сказала неожиданно: «А помнишь, я в твоем платье на выпускной ходила?» Рядом с ними шептались девчонки, нынешние, непохожие. У них другие песни, нарядные платья,
модные прически и туфельки на гвоздиках. Но главная, осевая линия характера прочерчена все тем же красным карандашом. И теперь где-то в строительном общежитии стоят у окна их койки. И бегают девчонки в вечернюю школу и в парашютный кружок.
Во время войны мужество советских женщин поражало даже наших врагов. Прошло двадцать лет. И мир узнал о подвиге дочери погибшего солдата — Валентины Терешковой, первой женщины, взлетевшей к звездам.
И мы знаем: никогда не иссякнет источник, «откуда берутся такие».
Работница № 05 май 1965 г.