Рассказ
Три года прошло с тех пор, как последний раз пожимал я сильную, узловатую руку Байкена Каирбаева. А недавно газетные дела снова забросили меня в Заволжье. Закончил все неотложные дела и вместе с Семеном Гладилиным — к Байкену, в «Красный лиман».
Вечером мы уже сидели в доме чабана. Хозяин угощал нас отменным бешбармаком. В пиалах дымился крепкий чай. Вдоволь было и пенистого кумыса.
Большой достаток пришел в семью чабана. Койки под кружевными покрывалами. На стенах репродукции, все больше с третьяковских сокровищ. Классиков теснят на книжной полке новинки. Вот тебе и чабан!
Встретила нас дочка Байкена Менслу. Ее мальчишеское лицо дружило и с ветром и с солнцем. Зато уж глаза лукавые, девичьи. Неспроста, видимо, Семен увязался со мнойк Байкену!
Еще по дороге Сема успел рассекретить «каирбаевскую эпопею», как он шутливо озаглавил свой рассказ.
Все началось с трудового подвига.
Чабан выходил от каждой сотни овцематок по сто десять ягнят и настриг со своих мериносов пять тонн шерсти. Вот и порекомендовал райком партии правлению «Красного лимана» построить Байкену хороший дом.
Председатель артели Суюнов все сделал с образцовым усердием. Вот, дескать, какой я: кинжал в сердце, а слово руководства на лету подхватываю!
Так в степи по соседству с овчарней закрасовался пятиоконный дом под железной крышей. Строители нарядили стены комнат в праздничные обои. А пол, выкрашенный под цвет ранней зари, казалось, сам излучал свет.
Только чабан почему-то затосковал, словно выстроили ему не жилье, а надгробный памятник. Пытались у него выведать: может, окон мало? Может, беспокоится, что будет холодно зимой?
Каирбаев горько усмехался в ответ:
— А зачем чабану окна? Днем в степи одно окно — от востока до запада! Холода боюсь? Не знаете вы Байкена! Когда ешь бешбармак да
пьешь кумыса вдоволь, на снегу спать и то жарко!
Уже потом шильце-то из мешка вылезло. Как только отгуляли новоселье и гости разъехались, а Менслу ушла с отарой в степь, чабан и его жена Айгыз натаскали в новый дом земли, разровняли ее по полу, полили, утрамбовали. Растопили жарко печку, чтобы поскорее настил подсох. И после всех этих трудов довольные старики расстелили ковер и сели на него отдыхать.
Вечером дочка пригнала овец с пастбища и чуть в обморок не упала. А Каирбаев ей доказывает, что его отец, дед и прадед ели и спали на земле и нарушать обычай он не намерен.
На другой день в степь ушел старый чабан. И тогда Менслу, не обращая внимания на вопли матери, выгребла из дома всю землю до последней щепотки. Вымыла полы. Потом налила в таз пиво, оставшееся от новоселья, и протерла им полы. От пива заблестели они, как зеркало.
Вечером пришла очередь хвататься за голову отцу. Несколько дней он молчал. Все обдумывал, как бы ему верх над Менслу одержать. Хитрить стал, будто примирился с чистотой в доме. А как только ушла дочка в степь, он, помолясь аллаху и пророку Магомету, снова натаскал земли в комнаты да столько, что хоть бульдозером выгребай. Но Менслу опять не сдалась.
Так продолжалась борьба с весны до Октябрьских праздников. В конце концов Байкен смирился.
— Когда солнце поднимается над степью, его не прикроешь и тысячью ковров! — рассудил старик.— Как видно, и аллах уже одряхлел, раз не смог образумить Менслу!..
Я спросил Байкена:
— Что помогло вашей артели подняться на такую гору?
— Большая беда, беда помогла нам в люди выйти! — вздохнул Каирбаев. А у самого в черных глазах смешинки.
— Как же это могла беда помочь? — удивился я.
— Иногда и беда помогает! — ответил чабан.
Менслу, хозяйничая за столом, насмешливо бросила отцу:
— Никто, кроме вас, не виноват!
Сами себе навьючили дурака и жулика на горб и таскали его четыре года. Как же, незаменимый Суюнов!
Благодетель! Скорее кинжал себе в сердце, а человека не обидит!
Каирбаев виновато улыбнулся.
— Вам, молодым, все просто!.. Помните нашего председателя Махмета Суюнова? О, большой был человек!— то ли с гордостью, то ли с ехидцей заключил Байкен.— В последний год и в широкую дверь с трудом пролазил. Много раз на сто рублей спорил, что за один присест полбарана съест. И выигрывал! Да, большой человек был! А колхоз-отару хуже чабана-дурака по одной дороге водил. Корма нет, дохода нет, а он опять на голое пастбище гонит. Как отчет, Иван Назарыч, секретарь райкома, всегда подсказывал: выбирайте другого председателя.
— А что же вы не слушали хороших советов?—поддела отца Менслу.— Боялись, чужой глаз будет в колхозе? А вдруг все грешки в книжечку запишет, в район отвезет!
А Суюнов — защитник! Он никого не выдаст, аллах колхозный! Шакальщики резали колхозных овец, сено воровали... А Суюнов овец на волков, а сено на сайгаков списывал! Придет Махмёт к вору, съедят они барана, напьются водки... И шакалу покойно под крылышком ангела-председателя!..
— Теперь-то мы понимаем,— согласился отец.— Да ведь когда своя голова, как ведро дырявое, то и сто умных будут лить в нее мудрость свою напрасно. Сильнее грома стукнула нас тогда беда! И сразу опомнились... Суюнов-то хотел, как другие председатели, на машине кататься. А колхозники говорили: зачем совсем губить колхоз? Рано машину покупать! Лучше худые овчарни чинить, доски возить... А Суюнов грозился: «Не купите мне машину — без моей головы останетесь! Брошу колхоз!» А потом, как лисица: «Вы мне кинжал в сердце, а я все равно буду спасать вас от тюрьмы!..» Так и
уговорил.
Послал брата в Москву любой ценой арканить машину. А брат в заместителях председателя гулял. И еще завхоз он был. Заплатил брат спекулянту двадцать пять тысяч за машину и три тысячи на магарыч дал и своим ходом гнал «Победу» до Волги. Звонит брат председателю по телефону: через два часа митинг собирай. Радовался брат председателя, что машину пригнал.
Вместе с шофером в чайной водку пошел пить. Брат у председателя тоже толстый. Живот у него, как кладовая. Выпил пол-литра — ничего. Совсем святой! А шофер, он тощий, как барашек весной. Выпил стакан, другой. Качается. До машины дошел — и завихляла «Победа» по дороге, как
овца больная. Фырк-фырк, кувырк-кувырк. Но ничего.
Нахмурился старик, помолчал. Хлебнул несколько продолжал: глотков чая и— А когда Суюнов услышал, что через два часа у него машина будет,
побежал искать, чем ее обмывать. Два ящика водки забрал в сельпо. Трех племенных баранов зарезал. Все цветы у школы порвал. Большой праздник готовил! Но прошел обед, уже солнце спать ложилось, а «Победы» не видать. Тогда председатель на весь район тревогу поднял. Кричит другому шоферу: «Заводи четырехтонку, гони, узнавай, где застряла, кто задержал! Если милиция, говори: Суюнова машина, персональная! Пускай ко мне едут, сам буду справки выдавать». Шофер грузовой, как ветер, полетел. И скоро в лимане «Победу» нашел. Колесами к аллаху лежала. Брат председателя колхоза толстый, как две перины: впереди перина, позади тоже. Ему ничего.
Только одна перина немного мокрая.
А шофера совсем прижало. Совсем худой стал. Чуть-чуть шептал. Шофер четырехтонки скорее в кузов его, в больницу. Потом приехали к «Победе», которая колесами к аллаху, председатель колхоза и автомобильный начальник. Большой документ написал автомобильный начальник. Все гайки, болты записал, все стекла разбитые. Злой был начальник. Суюнов спросил его: «Можно ремонтировать машину?» Автомобильный начальник сказал: «Можно!
Из твоего, Суюнов, кармана?.. И машина,— говорит,— хорошо будет ходить. До самой большой тюрьмы довезет!»
Байкен усмехнулся.
— Тогда быстро-быстро собрались колхозники. Как пожар, спор запылал! Что делать? Ремонтировать машину или в Тургун с плотины швырнуть ее?
Каирбаев взглянул на Менслу и не без отеческой гордости сказал:
— Тогда вот и распахнула Менслу свои крылья! Никто не знал, что такая смелая выросла. Орлицей налетела она на председателя. И клювом и крылом его! «Будем,— говорит,— лучше колхозное руководство ремонтировать. Гнилой, ржавый мотор в утиль кидать надо!» Тогда Суюнов вскочил, закричал: «Ты что, хочешь из меня шашлык жарить?! Я твоему отцу дом строил своими руками! На себе лес возил!.. Тебя учил! А ты мне кинжал в сердце?!». Долго обижался Суюнов. Стакан и графин разбил. Пальцы порезал. И вдруг заплакал. Слезы так и полились. На собрании будто два вихря столкнулись! Думали, думали, как быть?
Нового председателя надо выбирать.
Теперь колхозники сами стали совета просить у Ивана Назарыча. А он так сказал: «У вас Менслу есть. Я бы за нее две руки поднял. Пьет она только крепкий чай. Машины без совета колхозников покупать не будет. А дело знает: лучший зоотехник в нашей степи! И комсомолка боевая. Пусть идет по большой дороге!»
Тогда за Менслу все по две руки подняли. Вот так,— Байкен показал, как голосовали.— А когда праздник пришел, и шерсти, и мяса, и много хлеба отвезли государству. Колхозники сами просили Менслу: «Купи машину!» А она вот не «Победу», не «Волгу», а трескун-мотоцикл купила. И летает, как птица, по степи.
Вот как беда помогла нам!..
Менслу сидела у приемника, ловила передачи: то Москву послушает, то Алма-Ату. И о чем-то своем думала. Я тоже помечтал, какую еще увижу новь в «Красном лимане» в семье Байкена, если загляну сюда года через три-четыре.
На другой день на зорьке мы попрощались с Байкеном и его семьей. Менслу привычно завела мотоцикл и покатила по бригадам. На востоке все ширился пожар. Росистая степь дышала живительной прохладой. Вот уже маленькой черной ласточкой летит Менслу у самого горизонта.
Сема загрустил. Нет-нет да и оглянется в сторону, куда умчалась девушка.
— Послушай-ка, Семен,— спросил я,— а не знаешь ли ты, как перевести на русский язык имя «Менслу»?
— Красивая,— ответил он и почему-то покраснел.
Крестьянка № 5 май 1961 г.