Ал. Михайлов
дневник критика
Во второй половине прошлого года состоялось несколько дискуссий о современной советской песне. В них приняли участие поэты, критики, композиторы, исполнители, а также и те, к кому обращена песня, для кого она написана, кто ее слушает, воспринимает, напевает сам. Словом, дискуссии о песне имели довольно широкий отклик.
Эта статья, разумеется, не претендует на подведение итогов, но мне как участнику одной из дискуссий (в «Литературной газете») захотелось
продолжить разговор в молодежном журнале, адресуясь главным образом к тем любителям песни, от требовательности и вкуса которых очень многое зависит. Кроме того, надо еще и еще поискать ответы на некоторые вопросы, возникшие в ходе обсуждения песенного творчества наших поэтов и композиторов.
Чем же вызван столь острый и горячий интерес к песне, поскольку в дискуссию примерно в одно и то же время включились различные органы печати и — если учитывать огромный поток писем в редакции — сотни людей?
На этот вопрос ответить и просто и не просто. Просто потому, что песня с древних времен стала спутником человека от колыбели до глубокой старости.
И в радости и в печали человек ищет созвучного настроения в песне. Слушая песню или напевая ее, сопереживая певцу, поэту, композитору, он раскрывает душу навстречу добру и участию. Вот почему, коротко говоря, подавляющее большинство людей неравнодушно к песне.
Помните ли вы тургеневских «Певцов»? Помните ли, как песня преобразила и тех, кто ее пел, и тех, кто ее слушал, людей довольно разных характеров и судеб, порою заматеревших в пороке и пьянстве?..
Но состязание певцов закончилось полным торжеством фабричного рабочего Якова-Турка, который по душе был «художник во всех смыслах этого слова»: «Первый звук его голоса был слаб и неровен и, казалось, не выходил из его груди, но принесся откуда-то издалека, словно залетел случайно в комнату. Странно подействовал этот трепещущий, звенящий звук на всех нас; мы взглянули друг на друга... Он пел, совершенно позабыв и своего соперника, и всех нас, но, видимо, поднимаемый, как бодрый пловец волнами, нашим молчаливым, страстным участием. Он пел, и от каждого звука его голоса веяло чем-то родным и необозримо широким, словно знакомая степь раскрывалась перед вами, уходя в бесконечную даль... Не знаю, чем бы разрешилось всеобщее томленье, если б Яков вдруг не кончил на высоком, необыкновенно тонком звуке, словно голос у него оборвался. Никто не крикнул, даже не шевельнулся; все как будто ждали, не будет ли он еще петь; но он раскрыл глаза, словно удивленный нашим молчаньем, вопрошающим взором обвел всех и увидел, что победа была его...»
Вот она, колдовская сила песни, ее тайна, ее очарование. Со дна жизни, из глубины порока поднимает она людей, возвышая душу до понимания прекрасного.
Символичен в этом смысле финал пьесы Горького «На дне» со знаменитой последней репликой Сатина:
«Эх... испортил песню... дурак!» К кому относится эта реплика: к Актеру, обманутому Лукою пьянице, потерявшему надежду вылечиться от алкоголизма и покончившему с собой, или к Барону, так не вовремя ворвавшемуся в ночлежку с этой вестью? Наверное, и к тому и к другому, но главное-то не в адресате, а в потере того мгновения внутреннего согласия и гармонии, в котором сошлись души пропащих людей.
В первоначальном замысле пьесы, по словам Станиславского, Горький хотел вывести ночлежников с наступлением весны на чистый воздух, на земляные работы, где бы они «пели песни и под солнцем, на свежем воздухе, забывали о ненависти друг к другу».
Песни революционного подполья были оружием в борьбе против самодержавия. Первые советские песни, с которыми шли в бой красноармейцы в годы гражданской войны, песни первых пятилеток, песни Великой Отечественной войны,— в них нашла отражение славная история нашего народа и государства.
Отважусь на
страничку воспоминаний. Трагической для нас осенью 1941 года, когда гитлеровские полчища затопили Украину, Белоруссию, Прибалтику, непосредственно угрожали Москве и Ленинграду, будучи молоденьким солдатом, услышал я песню на слова В. Лебедева-Кумача «Священная война»:
Вставай, страна огромная.
Вставай на смертный бой
С фашистской силой темною,
С проклятою ордой!
Впечатление было огромным. Не раз сам я пел эту песню в солдатском строю и неизменно испытывал чувство великой решимости сражаться с врагом, чувство полного самоотречения во имя Родины.
Не смеют крылья черные
Над Родиной летать,
Поля ее просторные
Не смеет враг топтать!
И столько силы, столько убеждения и веры было в этих словах, в мелодии песни, в патетическом ее звучании, что каждый раз, слыша ее, я чувствовал, как мурашки бегут по спине, как постепенно исчезает усталость в теле, как прибавляется сил.
Прошло более тридцати лет с тех пор. Срок немалый. Но и сейчас, слыша «Священную войну» по
радио в исполнении Краснознаменного ансамбля, я вновь с огромным волнением испытываю все те же чувства, которые испытывал много лет назад в суровое, трагическое и героическое время минувшей войны. Эта песня стала для меня, для людей моего поколения эмоциональным знаком того времени.
Ст. Лесневский, назвав несколько песен, в том числе и эту, заметил, что «их величие идет в первую очередь» не от текста и не от мелодии. «От всего вместе,— справедливо утверждает он,— а в наибольшей мере — от того, что за текстом и за мелодией,— от музыки времени...» Но ведь все же и от текста и от мелодии, ибо они отражают то, что за текстом и за мелодией. Взаимосвязь здесь полная, одно от другого отделить нельзя.
Совершая этот небольшой экскурс в прошлое, я хочу сказать молодым читателям: ни смерти, ни кровь, ни страдания не могли подавить в человеке человеческое, нравственное, не могли подавить интимных движений души. Ведь у каждого солдата где-то остались мать, жена, возлюбленная, просто знакомая девушка, и длительная разлука с ними, обостренная постоянной опасностью гибели, переживалась особенно глубоко. Так вот, другое, самое эмоциональное воспоминание о песне,— сурковская «Землянка» (хотя это стихотворение у Алексея Суркова не имеет названия, мы привыкли называть его уже как песню — «Землянка»). Ее пронзительный лиризм, свобода
и доверительность тона покорили с первого же знакомства. Это было так близко, так лично, словно песня выпелась из твоей души
Бьется в тесной печурке огонь
На поленьях смола, как слеза.
И поет мне в землянке гармонь
Про улыбку твою и глаза.
Главное здесь, конечно, состояние, выход чувства,
эмоциональная разрядка. И бережно переписывал солдат песню на линованном тетрадном листочке, сворачивал в треугольничек и слал ей, как посылал стихотворение Симонова «Жди меня», как посылал другие стихи и песни, в которых нашел отражение своих чувств, переживаний, желаний и страстей. Понимал солдат:
Ты сейчас далеко-далеко.
Между нами снега и снега.
До тебя мне дойти нелегко.
А до смерти — четыре шага.
Это была горькая и суровая правда. Выговорив ее, эмоционально освободившись своим признанием от гнетущего ощущения долгой разлуки, солдат оставался верным своей любви.
Пой, гармоника, вьюге назло.
Заплутавшее счастье зови.
Мне в холодной землянке тепло
От моей негасимой любви.
Песни, подобные этой, были необходимы солдату на фронте.
Однажды в госпитале мне удалось на офицерский ремень выменять старенькую, не шибко звучную гитару. Я привез ее в часть и около года таскал за собой по фронтам, пока однажды вместе с ротным имуществом она не попала под бомбежку. Бывало, в часы затишья или когда стояли в обороне, брал я в руки гитару и пел вот эти солдатские песни, пел, конечно, неважно, но, за неимением лучшего певца в роте, пользовался успехом. (Нигде после, бывая на концертах выдающихся артистов, в самых знаменитых концертных залах, я не видел такой благодарной аудитории!) Рота жила песней, ее совершенно не смущал дребезжащий, с фальшивинкой аккомпанемент старой гитары и простуженный голос певца, она ощущала его волнение, и этого было достаточно, все остальное было в песне и в собственном сердце солдата...
У большинства людей, в том числе, конечно, и у молодых, есть какие-то воспоминания, связанные с песней, воспоминания о том, как та или иная песня вошла в жизнь, стала любимой. Может быть, не всегда запоминаются моменты встречи с песней, но сама она остается в памяти сердца.
Песня сопровождает его повсюду, она звучит по радио и с экрана телевизора, без песни не обходится почти ни один современный фильм, песни сопровождают работу и отдых.
Вот эта всеобщая причастность к песне, горячая личная заинтересованность в ней и дают ответ на
вопрос, почему такой широкий отклик вызывают все дискуссии о песне.
А почему не просто ответить на этот вопрос?
Да потому, что амплитуда вкусов необычайно велика, и нередко бывает так: то, что нравится одним, решительно отвергается другими. Мы же знаем случаи, когда дешевые и пошловатые песенные изделия, которые теперь прочно и н
авсегда забыты, получали широкое распространение и часто исполнялись, многими были любимы. Стало быть, речь идет также и о вкусах.
Молодой любитель песни, учащийся, писал в одну редакцию: «Чего вы требуете от автора песни? Вы требуете мастерства Исаковского, кажется, по меньшей мере. Но Исаковский у нас один. Остальные — это остальные... Вы, кажется, хотите сказать, что они бездарны. Но тогда чем же объясняется огромная популярность песен, написанных на их стихи?»
А другой, перечислив несколько популярных в прошлом, но явно плохих песен, о которых сейчас вспоминают с иронией, пишет: «Эти песни, однако, не помешали людям, певшим их, отлично трудиться, героически сражаться на фронтах, наконец, петь действительно хорошие песни, когда они появлялись».
Легче всего просто отмахнуться от этих аргументов — дескать, что это за уровень разговора об искусстве... Разобраться же в них не просто. Действительно, песни типа «Ландышей» на какое-то время завоевывают очень широкую популярность, и нельзя сказать, что их поют только люди с неразвитым вкусом. Нет. Поют и те, кто понимает, что это ширпотреб, ремесленное изделие. Поют иногда механически, не придавая особого значения словам, смыслу, а так, в силу инерции, поддаваясь «моде» на песню, а иногда как бы иронизируя, подсмеиваясь над собою. Но — поют!
И, может быть, еще потому, что наше искусство, наши поэзия и музыка не могут удовлетворить огромную потребность в песне произведениями только высокого художественного вкуса. Этим же, наверное, отчасти можно объяснить и достигшее огромного размаха самодеятельное песнетворчество. Множество самодеятельных ансамблей и эстрадных коллективов имеют в репертуаре песни собственного сочинения.
«Свои» песни есть у студенческих коллективов, у факультетов, строительных отрядов, бригад, колхозов, цехов, пионерских отрядов... Но это особая, обширнейшая и своеобразнейшая область песнетворчества, о которой в этой статье я только упоминаю, ибо подобный разговор о ней увел бы нас в сторону от основной темы. Ведь в самодеятельном песнетворчестве свои особенности, свои критерии, многие его произведения не лишены таланта.
Само же это явление показывает, какое огромное место занимает песня в эмоциональной и духовной жизни человека и какую огромную потребность в ней должно удовлетворить искусство. Это, естественно, хорошо понимают те люди, которые профессионально занимаются сочинением песен. И, конечно, в большинстве своем они искренне, с полной отдачей сил и таланта стремятся удовлетворить потребность в песне.
Но нельзя ни на минуту забывать о том, что
спрос рождает предложение и что наряду с подлинным искусством порою даже оперативнее, быстрее отвечает на спрос ремесленник, халтурщик, человек, лишенный способностей и таланта, но прекрасно улавливающий конъюнктуру, знающий, чем потрафить невзыскательным вкусам. Он и поставляет на песенный «рынок» изделия дурного вкуса, этаких размалеванных рыночных лебедей в лазурном пруду.
А если это сочинение исполнит популярный певец или певица, то и закрутится пластинка, запоет магнитофонная лента, зазвучит очередной «шлягер» над парками и садами...
Верно, конечно, что такой «шлягер» не помешает людям отлично трудиться, прямую зависимость тут установить нельзя, но вот петь действительно хорошие песни может помешать. Я не хочу быть излишне категоричным в этом споре, ибо, повторяю, плохие песни иногда поют люди с воспитанным вкусом. Но уж воспитанию хорошего вкуса и пониманию истинно прекрасного у массы людей они не способствуют. Да и у тех людей, что отдают себе отчет в эстетических достоинствах «шлягера» и все же напевают его, притупляют вкус.
Ремесленные песенные сочинения обедняют людей духовно, эстетически, задерживают развитие художественного сознания народа — вот в чем сказывается их отрицательное влияние на общество.
Сейчас особенно важно помнить об этом, так как воспитание гармонически развитого человека, человека нового, коммунистического общества — задача не какого-нибудь отдаленного будущего, а сегодняшнего дня. «Без высокого уровня культуры, образования, общественной сознательности, внутренней зрелости людей коммунизм невозможен, как невозможен он и без соответствующей материально-технической базы»,— говорилось в Отчетном докладе ЦК
КПСС XXIV съезду партии.
Прекрасная наша певица Людмила Зыкина справедливо писала в «Правде»:
«В связи с качеством, характером песенного репертуара нельзя не сказать о низкой еще требовательности редакторов радио и телепередач. Ведь от их вкуса, культуры, гражданского темперамента во многом зависит отбор произведений, воспитание молодежи».
Часто говорят о триаде: поэт — композитор — певец. И это верно. И все же основа песни — слова, стихи, поэзия. В них содержание, смысл. Музыка помогает раскрыть этот смысл, она создает гармонию, во много раз усиливает эмоциональную природу поэтического текста. А иногда выразительная мелодия помогает скрыть убожество содержания. Так тоже бывает. И композитор в данном случае полностью разделяет ответственность за убогое содержание песни с автором текста, так как он выбрал его, этот текст, написал к нему музыку и таким образом способствовал его массовому тиражированию,
широкому распространению. А будь он просто стихотворным текстом, никому бы и в голову не пришло печатать его из-за его убогости и поэтической несостоятельности.
Я касаюсь в данном случае этической стороны взаимоотношений композитора и поэта, которая распространяется и на исполнителя. Если бессодержательную, убогую по смыслу песню окрыляет музыкой композитор, если ее эмоционально украсит своим обаянием и искусством талантливый певец, то не мудрено, что это ремесленное в своей основе сочинение подхватывают многие и многие люди, менее искушенные в искусстве.
Мне не хотелось бы создавать у читателей журнала впечатление, что хороших, истинно поэтических, глубоких по смыслу и эмоционально возвышающих песен у нас нет. Они есть. Их не так мало. Но они теряются в потоке посредственности и серости, заполняющей не только эфир, но и бесчисленные эстрадные сборники.
Если бы я сейчас стал перечислять лучшие произведения песенного жанра, то, вероятно, сместился бы во времени в прошлое. Песня должна устояться в гармонии слов и музыки, должна найти своего исполнителя, чтобы прозвучать убедительно. Далеко не каждой хорошей песне сразу удается покорить сердца слушателей. Песня К. Ваншенкина и Э. Колмановского «Алеша» по-настоящему прозвучала после исполнения ее болгарскими певцами. Подобные случаи нередки.
Признаюсь честно, мне захотелось еще раз вернуться к разговору о песне именно в критическом плане, так как не все было высказано в ходе состоявшихся дискуссий и немногое из сказанного было усвоено теми, кому надлежит отвечать за песенный репертуар в его массовой пропаганде. Так мне показалось.
Видимо, прав был Морис Поцхишвили, что «за последнее время песня приучила наш слух не к поэзии, а именно к «текстам». Видимо, прав Константин Ваншенкин, который говорит о том, что у нас «почти утрачено органическое возникновение песни», что потребность в песне «киностудий, театров, радио и телевидения, всевозможных вокальных коллективов и т. п. вызвала к жизни профессию поэта-песенника, вернее, просто песенника, готового написать песни о
чем угодно, когда угодно и сколько угодно. Это стало ремеслом. А было искусством». Полна грустной иронии статья Булата Окуджавы «В защиту бездарности», где он точно вскрывает и внутренний механизм перерождения талантливых поэтов в песенников-текстовиков, в результате чего «такие талантливые поэты, которые по слабости ли душевной, или обезумев от успеха, или по иным причинам изменяют своему таланту и пекут «тексты слов»
в громадных количествах, для любого композитора, на любой вкус...».
Налицо тесная взаимосвязь: именно появление таких мощных средств массового распространения и пропаганды песни, как радио, телевидение и кино, вызвало необычайное оживление этого жанра, и именно через эти каналы приходит популярность к тем или иным песням и, стало быть, их сочинителям.
Воспитание вкусов с детских лет, со школьной скамьи — вот один из важнейших аргументов в борьбе с посредственностью и серостью в песенном репертуаре. Надо, чтобы сами слушатели не принимали, отвергали плохие песни. Я понимаю, что есть в этом пожелании некоторое забегание вперед, но можем же, должны же мы поторопить будущее!
Прекрасны лекции о музыке Дмитрия Борисовича Кабалевского! Вот «ели бы нашелся человек, который на таком же или близком к этому уровне вел бы регулярные передачи о песне по радио или телевидению с конкретным показом и разбором достоинств и недостатков песен! Какую огромную пользу могли бы принести такие передачи для воспитания вкусов массы слушателей, для верного понимания характера, идейно-эстетических качеств песни...
Процесс эстетического воспитания масс длителен, художественное сознание народа, общества изменяется постепенно, и, кстати, песня является одним из важных средств эстетического воздействия на человека. Но даже люди, профессионально занимающиеся литературой, не всегда единодушны в оценке идейно-художественных достоинств песни. Процесс осознания прекрасного противоречив, помимо непосредственного отклика души, он требует от человека интеллектуальных усилий.
В «Литературной газете» поэт Николай Тарасов уверял читателей, что «история песенного творчества знает и великие песни, слова которых, отторгнутые от музыки, выглядят тускло, незначительно». Конкретного подтверждения этим словам автор не приводит, лишая своих оппонентов возможности обсуждать вопрос по существу, но мне это утверждение представляется весьма спорным. Все-таки слова, стихи — основа песни, признают все, в том числе и
композиторы. Так что же это за великие произведения искусства, основа которых выглядит тускло, незначительно?!
Следуя своей логике, Тарасов считает, что текст песни — это в лучшем случае плоскостное ее изображение», он решительно возражает против того, чтобы слова песен «испытать на отрыв от мелодии». Вряд ли надо бесконечно повторять ту
элементарную истину, что песня как жанр существует в музыкальном, мелодическом выражении. Верно и то, что не каждая песня может прозвучать как стихотворение (на этом особенно настаивают те, кто может сочинять только песни). Впрочем, каждая песня Михаила Исаковского — это стихотворение, да еще какое! Например, «Враги сожгли родную хату...».
Боязнь испытания слов «на отрыв от мелодии» выдает слабость сочинителей текстов; нельзя обнажать пустоту! Ее скрывает мелодия, сцена, экран, эстрада — весь антураж, который «делает» песню из ничего, из нескольких пустых, банальных строчек, повторяемых по два-три раза, и всевозможных «тару-рам» и «труля-ля», заполняющих пространство смысла, подменяющих его.
Н. Тарасов не видит «большой беды» в том, что «рифмованные строки спасены от мгновенного
забвенья» музыкой и исполнением, он думает в данном случае о судьбе стихотворца, поставщика песенных текстов. А как же быть с теми, кто слушает и даже поет эти «рифмованные строки»? Может быть, «мгновенное забвенье» было бы для них благом?
И критик тоже приходит на защиту песенного ширпотреба. В. Сухаревич ищет эстетическое оправдание следующим строчкам из песни:
Сохнет кактус на окошке
Без тебя,
Почему-то грустно кошке
Без тебя.
Кого ни воображай в роли исполнительницы этого куплета — «озорную» ли, «лукавую» девчонку, как предлагает В. Сухаревич, или еще какой-нибудь изобретенный на этот случай персонаж,— эстетический эффект будет один: перед нами пародия на любовную песню, но не сама песня. И не надо представлять критиков подобных текстов людьми, лишенными чувства юмора. Юмор тоже контролируется вкусом, в юморе не меньше (если не больше), чем в любой другой разновидности литературного творчества, опасности скатиться к пошлости, игнорируя
эстетические критерии.
Особенности песенного жанра дают большие возможности повеселить слушателей. Скоморохи на
Руси и пели, и приплясывали, и на разные лады потешали публику. Я хорошо помню, как много лет назад артисты Северного русского народного хора впервые в Москве, в Концертном зале имени Чайковского, исполнили северные скоморошины, как потом года через два повторяли их исполнение и как с каждым разом все восторженнее принимался этот номер зрительным залом. Отыскала и записала эти скоморошины, кажется, где-то на Пинеге, неутомимая собирательница и пропагандистка народного песенного богатства Севера, создательница хора, ныне покойная Антонина Яковлевна Колотилова. Это был подлинный праздник народной песни!
Но в «современном» репертуаре моего любимого Северного хора (как, впрочем, и — в не меньшей степени!— в репертуаре хора имени Пятницкого, Воронежского, Уральского и других хоров!) нередко звучат жалкие стилизации под народные песни, более рассчитанные на
эстрадный успех, нежели развивающие традиции песенной культуры русского народа.
Я не хочу навязывать народную песню тем, кто ее не любит, и тем более подменять ею современные песни. Молодежь сейчас любит динамические ритмы — в музыке, в песнях. Я говорю о преобладающем вкусе. Но, право же, в огромном многообразии песенного богатства народа есть произведения на любой вкус! Все лучшее из этого великого наследия, если умно и высококвалифицированно его популяризировать, найдет своего слушателя, будет доставлять наслаждение, способствовать воспитанию эстетического вкуса. А сочинителям песен будет постоянно напоминать о том, как полезно причащаться чистому источнику вдохновения и свежести.
Ссылки на многообразие жанров не оправдывают, не могут оправдать эстетическую беспомощность песенных текстов. Все жанры хороши, кроме скучного, это верно, слова Вольтера мы любим повторять, когда надо опровергнуть догматизм и инерцию художественного мышления. Но ведь при этом имеются в виду жанры искусства, а не ремесла. Ремесло часто маскируется под жанровое разнообразие, «оправдывает» себя жанровым разнообразием.
Как преодолеть инерцию посредственности (а за нею проскальзывает откровенная халтура!), которая буквально сметает все редакторские заслоны на радио, телевидении, в кино и печати, что противопоставить ей, какие организационные, творческие, педагогические меры способны изменить положение дел на песенном фронте?
Песенный Ренессанс, который предсказывал кто-то из участников дискуссий, не может наступить, если мы не решим первой и главной задачи — не преградим дорогу массовому распространению песенного стандарта. Впрочем, самым надежным средством противодействия агрессивному наступлению песенной посредственности может и должна стать талантливо написанная и талантливо
исполненная песня, в которой мы услышали бы ритмы и дыхание современности, в которой раскрылась бы душа советского человека наших дней, его взгляд на мир, его нравственные, душевные качества. Песня, которая, естественно, вытеснит все подделки и имитации.
Наверное, это тоже забегание вперед? Но без этого невозможен никакой песенный Ренессанс, а его ждем не только мы, люди литературных и музыкальных профессий, но — и более всего! — обществе, народ. Песня нужна всем.
А пока, как утверждает В. Соловьев-Седой, «на каждую хорошую песню появляется десяток ремесленных поделок. В этой гонке за лидером получается так, что на каждого Аполлона приходится уже не четверка, а десяток лошадей. Спрос порождает предложения, предложения стимулируют спрос, и пошла карусель...».
Остановите карусель!
Простите, не то... Давайте объединим усилия и остановим карусель, которая крутится по инерции. Я обращаюсь с этими словами не только к поэтам, композиторам и певцам, редакторам репертуарных сборников и музыкальных передач, но и к вам, молодые читатели, молодые люди с требовательным и строгим вкусом, к вам, любители песни. Остановим карусель!
Журнал Юность № 4 апрель 1974 г.
Оптимизация статьи - промышленный портал Мурманской области