Каким он был...
Может ли оставить равнодушным повесть воспоминание о Юрии Гагарине — первом космонавте, снискавшем мировую славу и всемирную любовь? Какой у него был характер, душевный строй, как он жил, что любил, каковы истоки его подвига — об этом
написана книга Лидии Обуховой «Вначале была Земля...». Повесть-воспоминание о Юрии Гагарине («Современник», 1973).
Автор живо передал естественность, чувство свободы, непринужденности, с которым Гагарин учился в школе, в ремесленном, в индустриальном техникуме, в авиационном училище, готовился
к полету в космос и совершил свой бессмертный подвиг...
Л. Обухова по крупице собирала суждения о Юрии Гагарине окружавших его людей — родных, товарищей, преподавателей, однокашников, начальников, инструкторов—всех, кто хоть как-то соприкасался с ним на протяжении его короткой жизни. С поразительным единодушием все говорили, что он был компанейский, отзывчивый, душевно щедрый, веселый, ровный, упорный, исполнительный, прилежный... И вместе с тем, «парень как все». Был ли он особенным?
Нет...», «он постоянно был на виду, но никогда не выделялся», «...юноша Гагарин, ничем не отличавшийся, кроме целеустремленности». И опять: «не выделялся чем-то особенным среди своих товарищей». Диву даешься: неужели «как все»? Разве всякому доступно так легко взлететь в космос на корабле? Да еще первым? Не проглядели ли окружающие необыкновенное в обыкновенном?
Л. Обухова сама смущена этими отзывами, она пишет: «...Не странна ли наша повседневная близорукость?» Все твердили, что с Гагариным никогда ничего не случалось. «А между тем именно с ним-то и случилось самое необыкновенное...»
Но, читая фразу о том, что Гагарин «...легко и естественно включился в свое время в начавшуюся новую систему исторического отсчета», вдруг понимаешь, что именно в этом и состояла его главная особенность. Генерал Каманин записал в своем дневнике, что, наблюдая за Гагариным, «не заметил ни одного штришка в разговоре,
в поведении, в движениях, который не соответствовал бы обстановке». Тонкое наблюдение Каманина подтверждает, что у Юрия Алексеевича Гагарина был особый, не бросающийся в глаза в повседневности талант, он органически сливался с эпохой, с обстановкой, он слышал музыку времени, его отличали природное чутье и такт. Именно поэтому он был естествен, смел, его никогда не покидало самообладание, уверенность в успехе.
Интересную, содержательную книгу Лидии Обуховой обогащают размышления писателя о предназначении человека, о счастье, о памяти...
О. Грудцова
Голоса
Поэзию Кирилла Ковальджи характеризует доброжелательность и интерес к жизни, строгость формы и конструктивность стиха. Она лишена стихийности, заметного темперамента, и это, возможно, делает ее менее выразительной. Но его новая книга стихов «Голоса» («Молодая гвардия»), вдруг тронула меня, хотя я давно знаю стихи Кирилла Ковальджи и уже привыкла и сдержанной его поэтике.
Лирика проникновенная и человечная! Снова ощущаешь живую душу поэта, его первую обаятельную юношескую интонацию и видишь, что поэт сумел сохранить в себе самое главное.
В книге есть прекрасные стихи «Белая ночь без тебя», родившиеся, кажется, из самых глубин души:
И вот сбылось. Брожу
я белой ночью
и повторяю:
здравствуй, Летний сад.
свой давний сон
увидел я воочью,
перебирая строй
твоих оград.
Но эта ночь случилась
невпопад,
к другим годам ее я
приурочил.
Всему тому, что я себе
пророчил,
пристало сбыться
двадцать лет назад.
Но я опять один,
и потому
как посторонний
прохожу я мимо:
все, что люблю, могу
любить с любимой,
все, что люблю, мне
в тягость одному.
Брожу по Ленинграду
наудачу,
свой черный час
от белой ночи прячу.
Такая, казалось бы, жесткая «конструкция», откуда же эта щемящая грусть и непокой? Это уже новые черты в творчестве Кирилла Ковальджи. И они углубляются в таких стихах, как «Это щит и лекарство...», «Баллада о любви», «Человек убывает...», «Мне чудится, что под землей...»
Книга Кирилла Ковальджи хорошо
принята читателем. Очень быстро она исчезла у нас с книжных прилавков Кишинева. Это не мудрено: здесь поэта хорошо знают, здесь он начинал. Но и всесоюзный читатель теперь имеет возможность познакомиться с лирикой Кирилла Ковальджи, в которой есть много верных наблюдений и света.
А. Коркина
Само собой ничего не устроится
Константин Щербаков — один из критиков, чья неутомимость рецензента и публициста, не фигурально, но буквально каждый день вот уже немало лет отдающего себя рабочей повседневности нашего театра и кинематографа, сама по себе вызывает уважение. Читая его книгу «Обретение мужества» (Издательство ВТО, 1973), все время ощущаешь «за кадром» полное знание автором всего остального. Он все видел, ничего не пропустил. Но отобрал определенные спектакли и фильмы.
По какому же принципу? Не претендуя на законченность формулы, можно сказать так: по хронологии умственного и нравственного развития своего поколения. А поколение его — актеры, драматурги, режиссеры, не говоря уже о поколении в более широком историческом и общенародном смысле, вступило в сознательную жизнь в эпоху сложную, переломную...
Во все времена были критики, яростно отказывавшие молодому поколению в самом праве быть критичным по отношению к действительности. Были они и в то время, когда появились первые статьи автора. Щербаков изначально не приемлет такой позиции, и в этом смысле его книга — симптоматический документ времени. Он сторонник интеллектуальной самостоятельности молодого героя, и именно поэтому он обнаружил в нем нечто такое, что не устроило его
с самого начала и с чем борется он на протяжении всей книги. Это «нечто» — гражданский снобизм, когда красноречием подменяется реальное дело.
Вся книга и есть исследование типических общественных черт характеров нынешних молодых, их проверка на нравственную стойкость, гражданскую значимость и... на обычную трудоспособность, если можно так сказать.
Потребность в общественной правде — для него несомненное достоинство героя, а пресловутая формула «добро должно быть с кулаками» ему попросту чужда. Но книга его — публицистическая проповедь конкретности добра, необходимости соединения его с живым общественным делом, важности непрерывного духовного самоусовершенствования, ибо «само собой ничего не устроится»!
Очень скоро после начала книги, естественно расширяя сферу своего исследования, К. Щербаков обращается к опыту героев и авторов старшего поколения. Это ему необходимо, чтобы проследить происхождение различных, в том числе трудно распознаваемых черт характера своего современника. Как зарождаются и развиваются в человеке стойкость и отступничество, самостоятельность и приспособленчество, как, каким способом культивируется в себе личность и как личность в себе убивается и уступает место безликости.
Заканчивается книга чистой патетической нотой, рассказом о программной работе «Современника» — «Вечно живые» и спектакле-реквиеме Театра на Таганке «А зори здесь тихие...». Однако книга движется не только развитием ее главной мысли, но и усложнением эстетического анализа и совершенствованием критического письма автора. Составленная из статей, печатавшихся на протяжении десятилетия в периодической печати, она отмечена внутренней логикой и последовательным развитием
общей идеи. Это ее достоинство проистекает, очевидно, оттого, что, работая все это время в бурном и противоречивом газетном ритме, автор сохраняет верность самому себе.
А. Свободин
На стороне культуры
Разделы сборника известного литературоведа Т. Мотылевой «Достояние современного реализма»
(«Советский писатель», 1973) берешь, как вершины в походе: «Ленин и зарубежная литература»,
«Томас Манн после 1918 года», «О мировом значении Достоевсного», «Черты новой прозы»...
У автора размеренный шаг. Какой же, однако, накал страстей таится за именами и проблемами, о которых идет речь в спокойной книге! В ней нет страниц, «нейтральных» к идейным сражениям века. Т. Мотылева по-разному, но всегда пристрастна к Иоганнесу Бехеру и Анне Зегерс, к Иожефу Дарвашу и Захария Станку, к Герману Гессе, Альберту Камю и Роберту Мерлю, к Фолкнеру и Андерсону, иными словами, к многочисленным героям сборника, а равно и ко всем персонажам своей критической эпопеи. Защищая свои воззрения на действительность и судьбы культуры, а значит, и вступая в полемику с ее противниками и отступниками, Т. Мотылева всегда на стороне культуры, ее
воинов и строителей. Место автора именно здесь: ни разу на протяжении яростных десятилетий Т. Мотылева не позволила себе передохнуть, сменив передовую на тыл «чистой науки». Не сбавила шаг, устало отставая от века.
Во всеоружии знания мирового искусства, набирающего скорость вместе с эпохой, Т. Мотылева верна этике знатока, обязывающей поднимать целину архивов. Быть первопроходцем, а не тасовать замасленную колоду цитат. Расшифровывать в черновике Ленина имена, которых не найдешь в комментариях Полного собрания сочинений. Поворачивать неожиданной стороной привычные темы, выясняя, к примеру, каким образом «чтение Толстого подготовило Роллана к восприятию жизненного дела Ленина и каким образом Ленин помог Роллану по-новому осмыслить Толстого»...
Автор, как теперь говорят,— «на уровне». Читатель «Юности» может поверить на слово, ибо поздней, вместе с личным опытом, получит доказательства: очень это непросто — идти «в ногу с веком», держаться «на уровне», зачастую гораздо сложней, чем бежать «впереди прогресса». Так вот, именно потому, что автор — за культуру, за классическое и современно прочитанное наследие, за постоянно обновляющийся реализм, новая книга о нем — тоже «достояние», полезное и зрелому и юному читателю.
М. Кириллов
Спасательный круг
Красиво изданный этот плод коллективного вдохновения и совместных творческих мук членов «Клуба 12 стульев» из «Литературной газеты» («12 стульев». Изд-во «Искусство», 1973) разошелся быстро, несмотря на внушительный тираж — сто тысяч экземпляров.
Юмор — «это спасательный круг на волнах жизни». Так образно выразился однажды видный немецкий писатель,
сын судебного чиновника Вильгельм Раабе.
А кому же не хочется на всякий случай иметь при себе спасательный круг? Ведь жизнь — это бурный поток, как учит нас наш современник, «известный людовед и душелюб» Евг. Сазонов.
Кстати сказать, эта мысль настойчиво сквозит во всем его «бесценном творческом наследии», публикуемом «Литгазетой».
Все двести с лишком страниц, отделяющие высказывание Вильгельма Раабе от афоризма Евг. Сазонова, посвящены одной благородной цели: рассмешить публику, бросить ей тот пресловутый спасательный круг, о котором напрямик сказал немецкий писатель и который подразумевал наш душелюб и людовед. Откровенно говоря, авторы издания добились своего сполна. Особенно отличился при этом «Бумеранг», изо всех сил ударивший по рядовым графоманам, да еще Александр Иванов, кое-где показавший в своих пародиях «настоящее лицо» некоторых членов Союза писателей.
В общем, посмеяться есть над чем. И можно сказать с уверенностью, что незаурядное остроумие Гр. Горина, Арк. Арканова, Василия Аксенова, Андрея Кучаева с его славной «Мозговой косточкой» и многих других, включая сюда и таких писателей, как Мих. Зощенко и Арк. Аверченко из «Лавки букиниста», и, наконец, жизнеутверждающая сила мощного таланта Евг. Сазонова помогут читателю удержаться на поверхности жизни и не дадут безвозвратно исчезнуть в ее бурном потоке.
Александр Михайлов
Поэт со своею посадкой в седле
Поговорим о прочитанном!
Яков Козловский
Я подружился с Алимом Кешоковым тридцать лет тому назад, на фронте. В ту пору он был армейским журналистом, а до этого служил в кавалерийской части. И во всем его облике было что-то крылатое, грациозное. Мне всегда он представлялся всадником
на горной тропе с облаком над левым плечом. Его друг по газете, известный критик В. Гоффеншефер позже вспоминал, что по праздникам Алим Кешоков вместо «общевойсковой» гимнастерки надевал черкеску с шестнадцатью газырями на груди. Однажды он, ринувшись в стремительную пляску, вырвал из кобуры пистолет и во славу молодой удали и поэтического пыла всадил пулю в потолок, хотя по тем временам это было нарушением воинского устава. Алим Кешоков был блистательным офицером, и это было единственным случаем нарушения дисциплины. Его стихи обратили на себя внимание еще до войны, а слава поэта пришла к нему позже. Из-под его пера вышли десятки книг стихов, несколько романов и пьес. В начале нынешнего года в издательстве «Художественная литература» появился двухтомник его избранных произведений.
Первое стихотворение в нем датировано 1935 годом, а стихи из книги «Тавро» — 1968 годом. Вот
какой большой период творчества вмещают эти две книги! В стихах Алима Кешокова, о чем бы он ни писал, всегда прослеживается духовная связь со временем, преемственность человеческих ценностей. Они могут трансформироваться, уходить в глубь столетий, но приобщают нас к самому дорогому, значительному, возвышенному. Вот две строфы из стихотворения «Лермонтову»:
Прошу тебя:
— Побудь еще немного! —
Но снова, бурки черное крыло
Ты весело откинув у порога,
Садишься в кабардинское
седло,
И скачешь по горам
не иноверцем,
И, как мюриды, издавна
верны,
Тебя я слева прикрываю
сердцем.
Кайсын Кулиев с правой
стороны.
Я вырвал из стихотворения две строфы, но даже по ним вы ощущаете, как благороден смысл стихотворения, как напоено оно горским духом. Когда-то Есенин, обращаясь к Кавказу, просил его: «Ты научи мой русский стих кизиловым струиться соком». Пламень истинной поэзии Кавказа не погас с тех лет, напротив, он разгорелся еще ярче. И одним из
хранителей и творцов его является Алим Кешоков. Традиционны темы, к которым он обращается: война, доблесть, любовь, совестливость, верность,— но в том-то и заслуга поэта, что эти темы в его творчестве обретают оригинальность открытия, несхожесть черт, самобытность мысли и образа, лада и яркости. Кому принадлежит конь, можно узнать по тавру, кому принадлежит стих,— по его художественной выразительности. Вот опять я безбожно вырываю из стихотворения «Кинжал» строфу, чтобы
подтвердить справедливость сказанного:
Два лезвия кинжала одного.
Они спиной обращены
друг к другу
И меж собою делят оттого
Один позор или одну заслугу...
В стихах Алима Кешокова всегда ощущается какая-то надежность, они словно дом, способный выдержать любой обвал. В этом доме нельзя жить бездумно, беспечально, но можно быть счастливым. Алим Кешоков может всадить пулю в потолок, но не способен стрелять в воздух словами. Горская муза подает ему стремя.
Для вечности год
не длиннее мгновенья,
Высокие звезды склонились
к земле.
Я знаю:
имеет лишь дату рожденья
Поэт со своею посадкой
в седле...
Таким поэтом видится мне и Алим Кешоков.
Журнал Юность № 4 апрель 1974 г
Оптимизация статьи - промышленный портал Мурманской области