Жизнь Филатовых проходит на миру. Знают односельчане, сколь крепка и надежна их семья. Только хорошее услышишь об этой паре, живущей в согласии вот уже четверть века. А молодые приглядываются, хотят понять: как у них так получается? Александр Васильевич, Надежда Ивановна, а правда — как?
Нежное солнце заглядывает в школьный класс. Еще сугробы подходят под самые окна, но что-то уже случилось, того гляди, тронутся, потекут белые пространства.
— Надежда Ивановна, что такое любовь?
— Девочки, да ведь вам виднее!
— Мы не знаем, Надежда Ивановна,— хором говорят девочки, а одна молчит и краснеет...
Весна наступает медленно. Она словно сходит с небес и лишь угадывается сначала, но потом светлеет весь воздух, оживают сугробы, расправляют застывшие ветви деревья. И вдруг после спокойного, полусонного движения, как разряд молнии, как удар любви в сердце — весна!
Надежда Ивановна, что такое любовь?
...В пятом часу утра она спрыгнула на перрон станции Ядриха. В руках узел и чемоданчик. На плечах тонкий из шуршащей материи плащ, на ногах лодочки. Нарядной девушке помогли втиснуться в автобус. Автобус покатился, а потом запрыгал по лесной дороге... В Васильевском она вышла — вот он, север, на котором, как люди говорили, и яблоки не растут! Село было как село, только словно вымершее — ранняя рань.
Надежда маялась в совхозной конторе. А директора не было. Не было ранним утром, не было в полдень и обед, только слухи о нем носились — вроде на реку уехал баржу разгружать...
Спрятав ноги в лодочках под лавку, голодная, испуганная и почти несчастная, Надя прождала директора весь длинный летний день. Когда он появился, стремительный, с летящей короткой челочкой, мельком на Надю взглянул и, не заинтересовавшись, прошел мимо в свой директорский кабинет, сердце ее упало. Робко отворила дверь и услышала:
— Не нужны нам специалисты, не знаю, зачем вас к нам и направили.
— Куда ж мне теперь? — спросила.
Директор пожал плечами:
— О чем они там думают...
Но
приказ на следующее утро был готов — Надежду направляли бригадиром-полеводом в деревню Полутово.
И пошла жизнь своим чередом, как идет она у множества людей по деревням и весям,— поле, дом, дом, поле...
Однажды директор примчался в Полутово — он вечно мчался куда-то,— посмотрел, как школьники картошку убирают, как Надежда с ними управляется, ни слова не сказал и опять улетел. Молодой, разглядела Надя, на студента похож и на танцы, говорят,
ходит...
Вскоре ее перевели на центральную усадьбу, в Васильевское, на парники.
...Отец, прощаясь, говорил Надежде:
— Смотри, с родины уезжаешь. Езжай, конечно, раз направляют, уж там не летай!
Ивану Васильевичу, поднявшему пятерых детей и ни дня в жизни не пробездельничавшему, можно было верить. Каждый вечер он входил в дом черный, одни глаза на лице, так его комбайн выматывал, и такой вот измученный не на кровать валился, а садился в угол с книгой. Как его было не уважать?
...А дочка была с виду робка. Говорить с незнакомыми боялась, знала, что никакой твердости в ее облике нет: золотые локоны, взгляд школьницы. Но в работе чувствовала себя отцовской дочкой, бралась и делала. как с детства была приучена...
Решили направить Надежду в школу руководящих кадров. Уже документы оформили, осталось поставить директорскую подпись и печать.
— Тебе лет сколько? — спросил директор.
— Восемнадцать.
— И уже руководить собралась?
— Не знаю,— честно призналась Надежда.
— Не отпущу,— почему-то сердито сказал директор и прикомандировал ее к летчикам. Летчики удобрения на полях разбрасывали, а Надежда рейсы считала. В этом сказался характер директора: летающая техника, конечно, хорошо, но проверить не мешает.
Наде летчики нравились: во-первых, летали в небе, во-вторых, у них была форма. И Надя нравилась молодым неженатым парням, звали ее то на танцы, то на вечеринку. Но вездесущий директор наотрез запрещал молодому специалисту веселиться с пришлыми людьми. Летчики удивлялись: «Сам с ней не гуляет и нам не дает».
После кино один летчик ее раз проводил. Навсегда запомнилось Наде, как выходила из клуба с высоким парнем, а на крыльце дома напротив стоял директор и смотрел на них пристально, никуда не спешил, стоял и смотрел.
«Вот странный человек»,— подумала Надя...
Александр Васильевич, что такое любовь?
...Нет, носиться по делам своим без числа он не перестал. Но вдруг увидели люди своего директора на коньках. Вдруг услышали — поет замечательным баритоном. После
работы он был легок, мил. неотразим, друзья ждали— не могли дождаться его прихода... Увлеченная совсем новым и неожиданным в этом человеке. Надя и позабыла, каков он на самом деле. Как-то обиделась из-за того, что на свидание не пришел:
— У тебя столько дела, вот и занимайся делами, я тебя дожидаться не стану!
А он ей:
— Станешь. И не надо так, а?
И тогда поняла: с ним не покапризничаешь, слов легких, вздорных, пустых он не услышит, и говорить их незачем.
Через полгода они поженились. Свадьбу устраивать не стали. Мама Надежды сокрушалась:
— Всех-то я женила, всем приданое справила, а тебе словно и не надо ничего...
— Мама,— сказала Надя, — чего мне желать, я за ним, как за каменной стеной.
Надежда Ивановна, что такое любовь?
Это когда все мужья пришли с работы, все дети своих отцов увидели, все семьи отужинали, новости переговорили и, примиренные, в короткий и счастливый час отдыха вместе сидят, а твоего нет. Это когда ждешь, ждешь его, и свекровь Полина Андреевна, кажется, слишком уж в себя ушла, и Андрей с Мишкой слишком расшумелись, и щенок (величиной с варежку) не пьет молока из соски, и все не так, все неладно. Это когда собственные страхи о его директорском чине, о том, как жить станет с ответственным человеком, давно смешны, потому что как же с ним жить, когда опять его где-то носит?
А потом дверь в сенях брякнет, вылетишь с хорошей вестью, что его новый охотничий щенок на поправку пошел, и замрешь на полуслове. Муж молча войдет, молча за стол сядет и вдруг, не поев, не попив, выскочит во двор, к своим пчелам. А ты молчишь, хоть тревога мучает, что там могло стрястись. Все возможные беды и напасти переберешь, уж мочи молчать нету. И в этот момент словно кто-то шепнет Надежде Ивановне: потерпи.
И увидит: отходит он. ест уже, на детей смотрит, теплеет. И вдруг:
— Ну, скажи, Надя, как так можно, на утренней дойке ни главного зоотехника, ни бригадира!
— А чего ты распаляешь себя, — осторожно скажет Надежда Ивановна.— Пригласи, поговори.
Александр Васильевич машет рукой:
— А я не говорил? Что такое! Тракторист в поле выедет — видимость одну создает, а работы нет!
— Да как же так, Саша? Разве на тракторе можно видимость создать?
— Еще как можно,— усмехается муж.
...Легко жить с человеком, которого от показухи трясет? От чиновничьей дурости трясет? От нерадивости? Да ведь многих трясет, но терпит, перемогаются, сила солому ломит...
Александр Васильевич Филатов не из соломы. От нежданных и ненужных совхозу директив, спущенных сверху, не ломался. Гнулся, спорил и не только дома, жене, любому начальству упорно твердил:
— Я же здесь, на земле, я крестьянин прирожденный, неужели я хуже свою землю знаю?
Филатова звали на повышение, сначала в районный Великий Устюг, потом в областную
Вологду. Грозились снять за неуступчивость. А он:
— Хоть всего меня лишите, не пропаду!
И не лишали Филатова, награждали — орденом Ленина, орденом Трудового Красного Знамени. Терпели резкость, несговорчивый характер, а может, и завидовали такому нраву.
Но нрав и подводил его порой. Как-то зашла Надежда Ивановна за мужем в контору, услышала разговор. Старый кузнец просил директора выписать меду.
— Меду, меду! — вспылил вдруг
директор — Всем чего-то нужно, а что уборка не идет, вам все равно... Дома опомнился:
— Зачем я Георгия оскорбил, а, Надь?
— А ты извинись, сними камень с души...
Простой совет, но высказанный с любовью — и упрямства, раздражения, усталой досады как не бывало.
Так что же такое любовь?
Никогда не считала она себя чем-то большим, чем просто жена, чье дело отвести мрачные мысли, поддержать доброе настроение, не отчаиваться из-за мелочей. А дома дымила печка, сыпалась краска с потолка, с тихим шелестом отставали от стен обои. И жалко бывало себя, потому что тоже ведь не в зеркало гляделась: заочно окончила пединститут, работала учителем биологии в Красавинской школе, потом учителем и завучем в Васильевской, растила двоих сыновей, полный двор скотины держала, и так хотелось иногда расплакаться: «Я мужнина жена или нет?»
Муж, встававший в пять утра, и ребят в этакую рань поднимал, заставлял в нетопленой еще комнате руками-ногами махать. Надежда Ивановна вздыхала:
— Что ж ты детей казнишь? Ночь на дворе!
— Пусть, — говорил он.— Пригодится.
Однажды не выдержала:
— У тебя к ним только
спрос: гири поднимать, дрова рубить, ну, еще на охоту возьмешь. А сколько Мишка с Андреем тебя видят?..
Александр Васильевич почему-то не обиделся, не взорвался, наоборот, сказал мягко:
— Ну, не могу я по-другому работать. Но ведь я для них, Надя, работаю.
Позже окончательно поняла Надежда Ивановна мужнину правоту. Это когда у взрослых ее сыновей в избранном ими деле явилось отцовское терпение, отцовская твердость и четкое знание, что делать. Непривычный к просьбам отец умолял сыновей пойти по его пути. Но Андрей, хоть и мягкий по характеру, с отцовской непреклонностью поступил -по-своему — уехал учиться на биолога. Миша ушел в армию с медицинского факультета. «Почему медицинский? — расстраивались поначалу мать и отец.— Ну почему, ведь в роду ни одного медика нет!» Но так он решил, обещает с дипломом вернуться. И мать знает: сказал, значит, вернется. ...Сегодня так. А жизнь — это годы, недели, часы. Когда росли они и Миша сыпал слезы в углу горохом, не желая садиться за пианино, а Андрей пропадал в своем любимом лесу, так сильно бывало ей одиноко... Никогда она не тщеславилась, что жена директора. Даже крохи его власти, которой пробовали Надежду Ивановну наделить, к ней не приставали. Просили:
— Сказала бы мужу, чтоб кирпичей выписал. Сама видишь, ремонтироваться надо.
Надежда Ивановна видела, но просьбы мягко отклоняла, не ее это дело — распоряжаться совхозным добром, быть судьей в спорах, нашептывать мужу на ухо свое мнение. Попросить она могла его самого, а не должность, которую он занимал. Заступилась за женщину, мать двоих детей, второй год лежащую в больнице в Вологде, брошенную в болезни мужем:
— Дрова им, конечно, и так отвезут. Но ты вы крои время, съезди к мальчишкам, ободри.
Александр Васильевич согласился легко, безошибочно чувствуя правоту жены. А о другом она и не просила.
Давно уж они со свекровью привыкли, что Саша не станет стараться для убранства дома, вся его страсть уходит на совхоз и каким-то неведомым путем переливается в надои, в урожаи. Надежда Ивановна знала цену этих чудес, видела: муж живет в неутоленной тревоге, а тепло и
уют домашний не спасают, не успевают спасти от гонки, которую он сам себе задал. Сердце подсказывало: не миновать беды. Но что она могла сделать?
Раз набрала номер телефона первого секретаря райкома.
— Отправьте моего мужа на курорт! — выпалила и испугалась.
А секретарь отнесся к просьбе сочувственно, обещал молчать как рыба... Муж сильно удивлялся: какой курорт? Но поехал, и курорт этот немного отодвинул беду.
...На фотографиях разных лет Александр Васильевич Филатов выглядит как в тот день, когда примчался поглядеть в Полутово на своего нового, нечаянно-негаданно свалившегося на голову специалиста, девчонку с золотыми
локонами. Студенческий, даже какой-то мальчишеский облик мужа сначала радовал Надежду Ивановну, потом стал немного пугать. Она на десять лет младше, а вот уже появилась ниточка седины в волосах... На уроках в старших классах удивленно вздрагивала, услышав щелчок фотоаппарата, мгновенно скользнувшего под парту. Ученики считали ее еще красивой, снимали на память, а она по-женски вела счет летящим годам и про себя не обольщалась. Это мужу, казалось, сноса не будет...
Здоровье Александра Васильевича рухнуло в один день. Поехали к Надежде Ивановне на родину, в Воронежскую область, повидаться с приболевшим отцом. Там оказавшийся не у дел директор побродил у пруда, полюбовался закатом и слег. Надежда Ивановна еле довезла мужа до дома. Он не мог ни пить, ни есть, ни ходить, дышал с трудом. Все эти немощи врач объяснил не слишком научным термином — «махровый невроз». Александра Васильевича положили в больницу в Вологду, обещали хороший уход. Надежда Ивановна бросилась к свекрови:
— Не могу, он там один. Вы же его знаете, сробеет у чужих стакан воды по просить, умрет там без меня!
Полина Андреевна осталась с детьми и со всем хозяйством, а Надежда Ивановна, взяв отпуск за свой счет, сидела у постели мужа. Он не жаловался, о смерти не поминал, и она вслед за ним ни разу не усомнилась:
выздоровеет. И начал-таки вставать, ходил по палате минуту и записывал: ходил минуту. Потом по коридору — пять минут, больше не выдерживало сердце. И записывал: ходил пять минут, словно это ему помогало.
Отпустили его с инвалидностью. Весь совхоз перебывал у его постели, люди сочувственно качали головами: «Как же ты теперь, Александр Васильевич?» — отказываясь понимать, как их неутомимый директор переживает свое бездействие.
Но он, чуть станет лучше, уже мастерит ящики для пчел. Выходит с палочкой прогуляться до леса и вдруг нечаянно окажется в поле и уже звонит новому директору в
контору.
Надежда Ивановна серчала:
— Да не ходи ты, не смотри, опять рухнешь. Без тебя как-нибудь озимые взойдут!
...Всходили озимые, всходили яровые, шел дождь, сверкали зимой чистейшие снега. Надежда Ивановна в тайне души радовалась, что муж теперь рядом с ней безотлучно...
Какое-никакое, а
равновесие, счастье, тепло. Разве не заслужила она после всех испытаний свою любовь?
Какую любовь, Надежда Ивановна?
Проболев четыре года, муж, несмотря на прогнозы врачей, избавился от инвалидности, вышел на работу. Сменил несколько мест, пока не оказался на своей кровной должности — директором совхоза «Красавино», правда, теперь не такого передового, не с теми надоями и урожаями. И как поверить в его болезнь, если снова встает в пять утра, машет гирями, пропадает до позднего вечера, тянет свой совхоз к лучшей жизни.
Недавно печь переложил. Яблони, посаженные им, чтобы жена не скучала по родным, богатым садами местам, стали плодоносить. Удалось ему укоренить на северной земле горно-алтайскую
яблоню с яркими, как фонарики, веселыми яблоками.
Смотрит Надежда Ивановна на свою жизнь, вспоминает свое одиночество в молодости, свои молча снесенные обиды, свою тоску по мужу, такому желанному и доброму, когда все у него хорошо, и... не может его ни в чем упрекнуть. Порядок был и есть в их доме. Потому что если мужчина занят делом, в доме всегда будет порядок. Слова, сказанные ею матери в утешение, сбылись: жила с ним, как за каменной стеной. Но спохватывается, стыдясь своего счастья: ей-то не всегда легко было, а другим как?
Есть у них в селе семья: пятого ребенка родили, а хозяйства никакого, даже картошки не сажают, старшие дети вечерами по чужим поленницам промышляют. Видала она и похуже женскую участь. Учила в Красавино ребят, у которых отцы спились или вообще их не было, а матери работали на льнокомбинате за троих, из сил выбивались в одиночку, а корову держали, ребятишек в труде и порядке растили. Каково им было? Не то, что ей, не знающей, что такое пропитые получки, пьяные драки, испуганные дети, безотцовщина. Прожившей всю жизнь по мужниной справедливой воле, ни разу не усомнившейся в его
честности и чистоте.
А может быть, Надежда Ивановна, была на то и ваша воля — так жить?
Сажала по сорок соток картошки. Покупала детям пластинки с Бахом, с Бетховеном. Вырастила в доме две финиковые пальмы под потолок (в магазин однажды завезли финики, вот из косточек сладких и вырастила). Училась целый год музыке, чтобы помочь сыновьям в игре на пианино. Вынянчила для охоты мужа не один десяток щенков. Держала трех поросят, корову, пару телят. Один вымахал рекордсменом — 618 килограммов потянул, гирь на весах не хватило. Покупала сыновьям лучшие книги, какие могла достать. Андрею дарила дорогие альбомы с картинками диковинных растений и зверей. Крутила на соседский праздник по сто голубцов. В школе разводила цветы и рыбок, а когда в жестокие морозы аквариумы промерзали до дна и цветы гибли, сажала по весне новые. Учила ребят, и многие шли по ее стопам, педагога и
биолога. Недавно назначили ее директором Васильевской школы.
Людям нравится ее дух, дух мужа — невозможность поступить не по справедливости, надежность, у которой один исток — работа на износ. Друзьями они были с Александром Васильевичем? Конечно, раз учили друг друга уму-разуму, в добрую минуту были счастливы, в трудную друг от друга не отступались. А любовь...
Надежда Ивановна, в чем она?
...Ее сдержанный муж только в письмах, в их редкие и короткие разлуки, позволял обратиться к ней так: «Здравствуй, моя Ромашка!»
Этой «Ромашки» ей с лихвой хватило на всю жизнь. Но ведь расскажешь девочкам - не поверят!
Татьяна ШОХИНА, с. Васильевское, Великоустюгский район, Вологодская область.
Журнал "Крестьянка" № 4 1988 год
Оптимизация статьи - промышленный портал Мурманской области