Руслан Галазов
Шахтерская слава пришла к Клименсосу Мартинайтису не сразу. Да он и не стремился к ней. Просто наделен он призванием — любить людей, и еще понравилась работа, с виду для несведущего немудреная,— включил перфоратор и выдавай себе на-гора руду; чем больше выдашь, тем лучше и для себя и для всех.
Но в шахтерском поселке Садон, в горах Осетии, я услышал о Мартинайтисе: «Профессор подземелий».
Вначале услышал от
старика осетина, всеми уважаемого Бабле, ветерана рудников: «Я не шучу, это профессор, настоящий профессор. Я видел его в забое и не постыдился бы и сейчас пойти к нему в ученики, такой он джигит. Мужчина!»
Если у нас в горах так отзывается о человеке почтенный старец, да еще всю жизнь проработавший в Садонских рудниках, то вполне можно снять шляпу и поклониться тому человеку: краснеть за него никогда не придется. В горных рудниках экзамен на настоящего человека выдержать не так-то просто.
И все-таки мне хотелось заручиться собственным мнением (да простят мне старик и горы!).
Мне Мартинайтис сразу понравился. При первом знакомстве. Всходило горное солнце. Просыпался рабочий поселок. В столовой, которая открывается в шесть утра, шахтеры пили из горлышка мацони (не потому, что нет стаканов, а просто так вкуснее) и аппетитно заедали ароматным фыдчином с острым овечьим сыром. Это их традиционный завтрак: в шахту надо спускаться налегке.
Пил мацони и Мартинайтис. Пил неторопливыми глотками, не спеша пережевывая вкусный пирог. Каска у него сидела на затылке. Брезентовая роба свободно облегала фигуру, не скрывая ее высокой стати и стройности. Ворот рубахи был распахнут, рукава засучены. И бутылка с мацони в его большой натруженной руке казалась всего лишь аптечным пузырьком. Потом эта рука легла на плечо хмурому шахтеру с сомкнутыми на переносице бровями, жесткими
усиками и крутым подбородком. И брови разошлись, сгладились морщины, заулыбались усики. И шахтер, с виду грозный, будто римский легионер, обратился в добродушного, милого парнягу.
Я почувствовал крепость рукопожатия Мартинайтиса после завтрака, когда подошел представиться, и подумал, что обладатель таких рук не может быть или стать плохим человеком.
В биографии Мартинайтиса вопреки моему ожиданию не оказалось никаких сенсационных вех. Дрессировщиком тигров он не мечтал стать, шахматным вундеркиндом не был, и в школу сверходаренных юных физиков его не приглашали, даже боксом он никогда не занимался, хотя в Литве, в поселке Шаркей, где он родился, была секция, и его не только тренер, но вся мужская половина поселка просила (безрезультатно) надеть перчатки и прославить безвестное местечко. Он выходил в море со старыми рыбаками и ловил рыбу, и ему очень нравилась эта нелегкая работа. Вязал сети, конопатил старый, потрепанный в штормах баркас. Помогал отцу отстраивать дом. И в свободное от работы и школьных занятий время много читал. Любимые писатели? Грин,
Лондон, стихи Межелайтиса. Музыку любит органную. К джазу сдержан. Художники? Айвазовский, Кент и другие — хорошие.
— Джек Лондон? — отвечал он на мой вопрос.— Нравится, потому
что у него, даже умирая, человек побеждает и остается честным, где бы ни был — в снегах, лицом к волчьей пасти, в море...
Пришла пора, и Клименсос Мартинайтис, как и тысячи его сверстников, надел солдатскую гимнастерку, которая пропиталась потом и солью от бесчисленных маршей, смотров, учений. Стал сержантом.
Командовал артиллерийским расчетом. Пушки его попадали в мишени чаще других. За все это получил много благодарностей, почетных грамот, вымпелов, которые по сей день бережно хранит
в семейном архиве.
Давид Гаттуев, очень живой и взрывчатый, как порох, с быстрыми карими глазами осетин, стал его другом с первых дней службы. Он был хорошим борцом, чемпионом части, соединения, округа, отлично стрелял из винтовки, но вот из пушки...
— Если не научишься стрелять, то картошку будешь чистить на кухне,— «утешал» его шутя Мартинайтис.— К концу службы несколько тонн начистишь.
Станешь чемпионом по чистке картошки...
Вот она, бригада Мартинайтиса.
Шахтеры, нашедшие общий язык — язык дружбы и взаимовыручки в работе Профессия горняка объединила литовца и ингуша, грузина и осетина, украинца и русского И, пожалуй, это больше, чем бригада. Семья.
И что же, Гаттуев вскоре стал чемпионом... по артстрельбе.
Служба кончилась.
— Поедем к нам в Осетию,— предложил Давид другу.— Горы посмотришь, знаешь, как у нас красиво! Ночью звезды так близко, что бери с неба и дари девушке. А воздух — каждый вдох год жизни прибавляет. Неделю побудешь — тысячу лет проживешь...
— А может, к нам, в Литву, море посмотришь, рыбку половим.
— Рыбка, какая рыбка?! У нас в горах форель, понимаешь, царская рыба! — не унимался Давид.— А потом можно и в Литву. Море я ни разу не видел.
Мартинайтис согласился. И воздух Осетии, конечно, пришелся ему по вкусу, и форель понравилась, и звезду свою он нашел... Но больше всего Клименсоса удивило гостеприимство осетин. Впрочем, хорошие, добрые люди в любой части света гостеприимны. Но здесь щедрость, которой встречают гостя, была непривычна. В доме Давида зарезали двух барашков, сварили огромный котел пива, напекли пирогов, стол ломился от блюд с угощением. И седобородый старик Бабле, в широкополой войлочной шляпе на манер мексиканского гаучо, подняв огромный витой рог тура над головой, не уступил в красноречии, пожалуй, самому Цицерону. Он обращался со своим тостом к гостю, и Давид переводил речь старика с осетинского на русский. И за столом была тишина, которой бы позавидовал иной лектор со степенью кандидата наук.
Затем слово предоставили гостю. И немногословный Мартинайтис, переполненный впечатлениями от того, что увидел и услышал, тоже, пожалуй, не уступил в ответном тосте старику Бабле. Застольный экзамен Мартинайтис выдержал с честью, чему были рады собравшиеся и больше всех, конечно же, Давид.
За столом Мартинайтис узнал многое об Осетии, о шахтерском поселке Садоне, об ущелье, где родился его друг. Старик Бабле рассказывал Мартинайтису о том, как трудно ему, бедняку, было жениться и как он пошел зарабатывать калым на рудники, но так и не заработал и тогда «украл» свою любовь с ее согласия. А теперь многие его внуки работают на рудниках, и им повезло: им не надо красть своих возлюбленных... Только вот разъехались сыновья; один капитан, рыбу ловит на Камчатке, другой врач, работает на Севере, а дочка вышла замуж за его, мартинайтисового, земляка и преподает в школе в Каунасе. Узнал Мартинайтис и о том, что задолго
до революции этот участок Кавказских гор, богатый залежами цветных металлов, скупили за бесценок бельгийские дельцы-горнопромышленники. Вывозили драгоценный металл и золото и сеяли национальную рознь. Сюда, на рудники, тянулся люд не только со всех уголков Осетии, но и из Кабарды. Дагестана, Ингушетии. Жили в бараках, в страшных условиях. Был один фельдшер-самоучка на все рудники, и тот пьяница. А техника была ручная: кувалда, лом, кирка, кайло да лопата. Крепления рушились. Погибали люди.
И восставали люди. Сообща: русские, осетины, кабардинцы, ингуши. Устраивали забастовки, не выходили на работу неделями, требуя повышения заработной платы, улучшения бытовых условий. Умирали от чахотки, силикоза. Старик Бабле рассказывал о встречах шахтеров с Кировым, Орджоникидзе, об их революционной деятельности на Северном Кавказе.
Мартинайтис не уехал в Шаркей. И причиной тому оказалась вовсе не мудрая здравица за столом в честь гостя, не форель и даже не
звезды. А просто однажды, прогуливаясь с другом по поселку (на следующий день Мартинайтис собирался ехать домой), Давид, как бы шутя, предложил ему поработать в забое хотя бы с месячишко, узнать, что такое шахтерский труд.
— Это тебе не рыбку ловить,— подтрунивал Давид.— В забое сильный выдерживает. Сильный Духом, не только руками...
Клименсос Мартинайтис согласился поработать на рудниках, конечно, не ради спортивного интереса, хотя доказать другу, что он не спасует и под землей, было немаловажным. Не хотелось расставаться с Давидом так быстро: армейская служба сдружила крепко. Потом Клименсосу, как правой руке отца, хотелось приехать в родной дом с подарками, привезти матери теплый пуховый платок, отцу отрез на костюм, сестрам платьица. И еще как-то в письме отец делился с сыном, что пора бы сетями новыми запастись к путине, черепицу купить дом подремонтировать. Вот и решил Мартинайтис повременить с отъездом в Шаркей.
Спустились они в забой с Давидом. Работали в бригаде Семена Коджаева. И физически сильный Мартинайтис на следующий день с трудом поднялся, чтобы снова идти в забой. Ныла спина. Отяжелели руки. Он смотрел на Давида и удивлялся, как тот легко, словно играючи, отрабатывает породу.
Клименсосу не хотелось отставать от друга. Он усилием воли заставлял себя идти на равных. Но порода поддавалась слабо,
дразнила новичка, крошилась. «Может, уйти? — мелькнула мысль. — Ну, нет!.. »
И потом он вспомнил слова старика Бабле: «Шахтером быть труднее, чем гостем, так что подумай, мальчик...» И Клименсос продолжал атаку на камень. Неумело, как все новички. Хотелось, конечно, подойти, спросить Давида, как правильно обращаться с перфоратором, где видеть жилу, как чувствовать пласт. Давид хороший шахтер, Он еще до армии работал проходчиком. Но спросить мешала излишняя гордость. «Сам должен дойти до всего, освоить, ведь тогда ценнее будет мой опыт»,— внушал он себе.
И тогда подошел к другу Давид.
— Ты не обижайся, Климуша.— Он взял из его рук перфоратор.— Порода — штука капризная, и жила чем богаче, тем глубже прячется, как рыба в море. Породу чувствовать надо...
И спокойно показал, как правильно держать перфоратор, как пласт видеть. И что ж, работа пошла получше...
— Ну, вот, Климуш, еще недельку-другую поработаешь, и быть тебе капитаном,— пошутил Давид.— Для новичка ты хорош.
Давид оказался прав: Клименсос быстро освоил профессию проходчика, и через год его назначили бригадиром. И уж так случилось, что в его бригаде, как ни в какой другой, подобрались люди самых разных национальностей: осетины, русские, украинцы, грузины, молдаване, греки, кабардинцы, калмыки... До пятидесяти человек насчитывалось в бригаде.
Поначалу ребята с подозрением относились к очень уж молчаливому бригадиру. Ефим Наниев, живой, экспансивный осетин, однажды даже не выдержал: «Молчит, как айсберг! Горы упадут — он молчать будет!» Случилось, что по вине крепильщиков обрушился свод, и, уж так бывает, за ним мог в любую минуту рухнуть другой. А в забое остались люди. Отгородило их. И молчаливый бригадир без слов первым пошел на выручку. За ним — другие.
Давид мне рассказывал о нем:
— Клименсос может помочь там, где, кажется, уже невозможно помочь. Не зря же его выбрали еще и депутатом района. Во многих семьях ему благодарны. Одним с жильем помог, других помирить сумел.
Тоже призвание...
Этот молчаливый бригадир, я понял,— настоящий руководитель. Нет у него набора «умных» фраз, дежурных острот, и выражение его лица не меняется в зависимости от обстоятельств и встреч с высокими рангами. Спокойный и внешне невозмутимый даже там, где другой мог бы надорвать глотку или опустить «горячий» кулак на стол, произносил он только одну фразу, но всегда нужную, точную и простую. Или мог просто опустить руку па плечо товарища, и тотчас становилось ясно, что и как делать.
А шло это от
знания людей, дела, с которым связан, и от склада души, которая не спасует, если придется взять на себя самое трудное. Поэтому, когда парторг рудников рассказывал мне об успехах бригады Мартинайтиса, я не пытался расспрашивать
его о секретах, отчего она в числе передовых ежемесячно, ежеквартально. Было понятно, что главный ключ в руках бригадира Мартинайтиса. И понятно, что такой человек мог бы прочно пустить корни даже на голых скалах. И подать руку другим, даже если скалы очень отвесные. Таких людей формирует наше время. И должно формировать. Такие именно люди в бригаде Мартинайтиса.
То, что в Садоне есть интернациональная шахтерская бригада, не было для меня новостью. Как и то, что возглавляет ее у нас в Осетии литовец. И все же на перекуре в забое я не удержался, спросил
Мартинайтиса:
— На каком же языке ты говоришь с ребятами?
Голубые глаза бригадира заулыбались.
— А мы тут по нескольку языков знаем. Русский, например, или язык дружбы. Я уже все изучил, осетинский, ингушский... С каждого по слову. Вот так и говорим... И все понимаем. Правильно, Воробьев? — обратился Мартинайтис к совсем юному парнишке с лукавым веснушчатым лицом.
Тот пыхнул сигаретой и загадочно улыбнулся.
— Вы спросите, как мы ему свадьбу отгрохали всей бригадой. Он говорит, по-литовски будем справлять, ну, мы справили и по-литовски и на всех языках. Я «горько» как крикнул, так он сразу
обрадовался. Повтори, кричит. Ну тут все стали кричать.
Невеста-то Клава — казачка донская... А Алишка нам такой плов приготовил!..
И тут все оживились, послышались шутливые реплики:
— Ох, и плов был, пальчики оближешь...
— Зачем, Али, ты шахтером стал, повар — твое призвание...
— Что ты понимаешь,— отвечал нараспев большеглазый Али Мамедов.— Повар — это у меня смежная профессия. Я хотел, чтоб очень вкусно было. Свадьба, да. Но маслин не был, да. Памдор не был, и гранат тоже не был. Вы, товарищ корреспондент, запишите, чтоб все это был. А то дефисыт, понимаешь...
— Я бы тоже гарние вареники отварыл на свадьбу,— отозвался здоровенный парень, фигурой смахивающий на Жаботинского.— Та гдэ сырку такого достать. Ныма нигдэ.
— А ты б, Романюта, в Харькив сбегал за сыром...
— Хлопец ты, Атаманюк, гарний и певун неплохой, а шутить не научился... Вот давай-ка скрепную лебедку изучи. Смежной профессией овладей. А то усе в бригаде по нескольку профессий имеют, а ты всего одну...
Молдаванин Атаманюк, весельчак и балагур, вроде бы посерьезнел от слов Романюты.
— Ты бы лучше спел, Атаманюк,— вмешался в разговор баскетбольного роста парень.— На свадьбе ж горы дрожали от молдавских песен.
— Эт, Владас, на твоей свадьбе тоже два дня буду петь...
Мартинайтис посмотрел на часы— Шабаш перекуру. По коням, женихи...
И застрекотали перфораторы. Вновь ожила одиннадцатая горизонтальная... А после смены, в выходной день Виктор Воробьев сядет за учебники в читальном зале — готовится поступать в горный техникум в Орджоникидзе. Ефим Наниев пойдет в спортзал
поднимать штангу — непременно хочет выполнить норму мастера спорта. С ним Виктор Романюта. И Владас Мацкьявичус. Атаманюк пойдет договариваться
насчет свадьбы с невестой — он уже знает, как это делается, постиг наши осетинские обычаи. Али Мамедов поедет с ребятами на охоту в горы, повыше. И там под вечер Али Мамедов приготовит самые вкусные шашлыки на свете...
Но что же, что все-таки держит здесь этих ребят из разных республик, краев, искал я ответа.
— Уедешь в Шаркей?— спросил бригадира.— Там родители, море, красиво...
— Красиво? Конечно,— сказал он.— Но здесь у меня работа, друзья, семья. Люди здесь хорошие и горы... Тоже красиво.. Красиво там, где ты пользу можешь принести людям. С полной отдачей...
Позже в разговоре с Мартинайтисом, с его бригадой я еще раз убедился в том, как крепко дружат шахтеры разных национальностей, сколь благотворно сказывается на них взаимообогащение лучшими национальными чертами, которыми наделен каждый в бригаде. И, конечно же, литовец или дагестанец, русский или молдаванин чувствует себя здесь, в недрах гор, полпредом своей нации и старается не ударить лицом в грязь. И я подумал, что покинь бригаду Иван Атаманюк — не хватит ребятам его веселого нрава и песен. И утратила бы бригада в своем
содружестве, не будь в ней мягкого, доброжелательного азербайджанца Али Мамедова. Или простодушного добряка украинца Виктора Романюты. Жизнерадостного, прямого по нраву осетина Ефима Наниева. Балагура Виктора Воробьева. И, быть может, тогда не рискнула бы бригада вызвать на соревнование прославленного донбасского шахтера Мамая.
Следом за бригадиром Клименсосом Мартинайтисом ребята освоили ряд смежных профессий, многие пошли учиться в вечернюю школу, техникум, институт... А еще я видел самодеятельный концерт шахтеров, где каждый исполнял на сцене свой национальный танец, песню. И мне, осетину, по Душе были эти песни и танцы, как и другим моим землякам.
Такой интернациональной бригадой наша страна делала революцию. Выиграла войну против общего врага. И слезы наших матерей от похоронок — русской, украинки, осетинки, армянки — были одинаково горькие.
У нас, в Осетии, людям нужны были свет и тепло.
И одну из первых электростанций, Гизельдонскую, приехали строить вот такой же бригадой.
Я был в горах Дагестана, на строительстве Чиркейской ГЭС, там «причесывает» отвесные скалы над котлованом такая же бригада скалолазов. Ташкент после землетрясения был возрожден такой же бригадой. И это
содружество наций за пределами нашей страны называют «чудом XX века»! Для кого-то чудо, а для нас, для каждого из бригады Мартинайтиса, привычно, повседневно и, уже можно сказать, естественно.
Мартинайтис приехал в Осетию как гость. А гость в Осетии чтится не меньше самого старейшины. Мартинайтис мог бы остаться гостем день, два, месяц, но застолью приходит конец, и люди хотят видеть тогда гостя за другим занятием: как он косит сено, прочно ли сидит в седле, верен ли дружбе в трудный час, чтит ли обычаи и традиции народа, который открыл ему свое сердце,— и тогда, выдержав испытания, гость становится своим человеком на земле. Таким стал Мартинайтис в Осетии, приехав однажды погостить к своему другу. Таким стал мой земляк, капитан атомохода «Ленин» Кучиев в Заполярье; дирижер симфонического оркестра в Москве Вероника Дударова; в Якутии до председателя Госплана вырос Николай Бутаев; в Уфе воздвиг памятник Салавату Юлаеву другой мой земляк — скульптор Сосланбек Тавасиев. Таким может стать каждый из нас, в каком бы уголке нашей страны он ни оказался и к какой бы национальности ни принадлежал.
...Без малого двадцать лет живет в Осетии Мартинайтис. Сейчас шахтер на пенсии. «Капитан покинул корабль, не сбились ли с курса матросы?» А матросы его тоже стали капитанами. И держат курс по Мартинайтису. Его закваска.
В доме шахтера на стене висит кинжал с дарственной надписью. Это фамильный кинжал. Его у осетин не принято дарить человеку чужой фамилии.
Но, провожая на пенсию Мартинайтиса, ветеран Садонских рудников старик Бабле преподнес его знатному шахтеру. Значит, продолжаться достойно фамилии Мартинайтисов, ее трудовой славе. И, прощаясь, я поклонился дому шахтера!
Журнал "Юность" № 12 1972 г.
Оптимизация статьи - промышленный портал Мурманской области