Главная | Регистрация | Вход | RSS

Архиварий-Ус

Меню сайта
Категории раздела
>
Новости
Мои статьи
Политика и экономика 1980
Литературная газета
Газета "Ленинская Правда"
Газета "Правда"
Еженедельник "За рубежом"
Газета "Полярная Правда"
Газета "Московская правда"
Немецкий шпионаж в России
Журнал "Трезвость и культура"
Политика и экономика 1981
Журнал "Юность"
Журнал "Крестьянка"
Журнал "Работница"
Статистика
Яндекс.Метрика
Первая получка
Рассказ
Юрий Адамов

Васька был ушастый паренек с круглыми, широко открытыми голубыми глазами и мягкими светлыми волосами. Волосы стояли ежиком, голова его казалась большой и круглой, как шар. Шар сидел на узких, худых, вздернутых вверх плечах, и Васька производил впечатление озабоченного, делового мужичка, тем более что он был молчалив. И только взгляд его голубых глаз говорил, что к людям и жизни он относится ласково, серьезно и чуть печально. Эти глаза жили, казалось, отдельной от Васьки жизнью, радовались и грустили о чем-то своем и имели свой особый взгляд на вещи.
В электроцех его привела мать, молодая белолицая женщина в пальто из синей диагонали, с серым
каракулевым воротником и в темном пуховом платке. Пока она ждала начальника цеха, рабочие доброжелательно разглядывали ее, и только токарь Дмитрий, работавший отдельно от бригады, не оборачиваясь, возился с чем-то около своего токарного станка.
Женщина стояла посередине цеха, изредка взглядывая на широкую спину токаря, и видно было, что
эта спина ее смущает. Она улыбнулась, но не кому-то в отдельности, а всем вместе, словно извиняясь перед рабочими за то, что из-за нее, чужого человека, их товарищ проявил неучтивость.
Женщина понимала, что хотя по-человечески она, может быть, и лучше и добрее Дмитрия, но она
пришла и уйдет, а он останется, и от этого он им ближе и нужнее. «Я знаю,— говорила, казалось, эта улыбка, не открывавшая зубов, а делавшая только ямки на щеках,— я знаю, что я вам посторонняя, а токарь свой, но все же он видит, как мне неловко и трудно среди незнакомых людей, и мог бы быть повнимательней».
Васька независимо стоял в двух шагах от матери и держал в руках шапку. Он задрал голову и изучал плакат с длинным перечнем социалистических обязательств, принятых цехом на четвертый квартал. Прочитал, задумался, словно примеривая эти обязательства к себе и соображая, сможет ли он их выполнить.
Наконец из кабинета вышел начальник цеха. Лицо у него было круглое, свежее, мальчишеское. Он
подошел к Васькиной матери, и та, снова улыбнувшись, стала ему что-то говорить, показывая на Ваську. Начальник тоже улыбнулся, потому что не мог не ответить на улыбку молодой, румяной от мороза женщины. Он слушал ее, стараясь быть серьезным, склонив голову набок, но лицо у него было оживленное, глаза весело поблескивали.
— Пойдемте в кабинет,— сказал он и сделал рукой движение, будто хотел взять женщину под локоть.
С приходом начальника она почувствовала себя уверенней: теперь ее улыбка предназначалась не
всему цеху, а одному человеку; человек этот стоял перед ней в учтивой позе, и она чувствовала, что
нравится ему. Теперь глаза ее видели уже не расплывчатую массу лиц, а приветливый взгляд молодого, симпатичного мужчины. Она перестала смущаться, ощутила свою молодость и привлекательность. Походка ее, хотя она и не старалась, стала упругой, плавной. Начальник толкнул дверь в кабинет, и она прошла туда, не оглянувшись.
Начальник цеха был неплохой человек. Рабочие его любили и уважали. Он был добр, мягок, но
умел быть и принципиальным, особенно если в чем-то ущемляли его рабочих. В цехе это создало атмосферу доверия и некоторого панибратства. Рабочие позволяли себе спорить с начальником, не соглашаться с ним; он же, в свою очередь, обращался на «ты» даже к старикам, и это их не обижало.
Но сейчас всех почему-то покоробило то, что он так улыбался этой впервые увиденной женщине, покоробил его жест, когда он собрался было взять ее под локоть. И хотя ни в улыбке, ни в жесте не было ничего нарочитого или неискреннего, рабочие вдруг почувствовали, что это не их начальник разговаривает о деле с пришедшей женщиной, а молодой мужчина говорит с молодой женщиной и им обоим это приятно. Рабочие вдруг поняли, что у начальника могут быть и какие-то свои интересы и желания, независимые от цеха, от его работы, от них, и это их насторожило. Никогда раньше они не видели у него такого оживленного лица, хотя с ним работали долго и, что называется, съели вместе пуд соли.
— Ишь, повел... — сказал длинный, худой парень, гоняя папиросу из одного угла рта в другой.
— А чего ж?— заступился за начальство бригадир. И добавил вполголоса: — Молчи, парнишка слышит — нехорошо.— Бригадир подошел и присел перед ним на корточки.— Тебя как звать-то?
— Васька.
— И чего ж ты? Работать, что ли, пришел?
— Работать. А мать вот боится, не возьмут.
— Теперь возьмут,— прогудел от станка токарь Дмитрий, ни к кому не обращаясь.— Уговорит...
Васька не отозвался, но его большая голова, казалось, еще глубже ушла в плечи, и лишь по напряженной, неподвижной спине было заметно, что он слышал эти слова.
Бригадир осуждающе взглянул на токаря из-под лохматых седых бровей.
— Ну ладно,— разрешил он Ваське.— Работай.
Через несколько минут из кабинета вышли Васькина мать и начальник цеха. Начальник подошел к
мальчику и, положив руку ему на плечо, сказал:
— Ну вот, будешь у нас работать!.. На токаря хочешь учиться? — мотнул он головой в сторону Дмитрия.
Васька посмотрел своими круглыми голубыми глазами сначала на начальника, потом на довольную
мать и равнодушно сказал:
— Ладно.
— Будешь у него учиться,— повторил начальник.— Он токарь классный, он тебя научит. Понял?
— Чего ж не понять?
— Я ж говорила, он у меня серьезный!— засмеялась мать, а Васька подумал, что ничего в этом
смешного нет, что смеяться матери вовсе не хочется. А говорит она о нем и гладит по голове только затем, чтобы не смотреть на начальника.
Это обидело Ваську, и он, минуя взгляд матери, поднял глаза на начальника. Секунду они смотрели
друг на друга, потом начальник подмигнул и сказал:
— Ничего, брат!
Слова не имели смысла, но глаза его говорили что-то такое, что было понятно только им двоим. И
Васька почувствовал, что между ним и этим незнакомым мужчиной начались какие-то особые отношения.
Потом начальник снова заговорил с матерью:
— Мальчика мы берем. Записку в отдел кадров я вам дал. Паренек пускай тут пооботрется, а вы
зайдите туда. Я их предупредил.— И слабо пожал протянутую женщиной руку.— Всего доброго!
Начальник цеха вспомнил, как позавчера ему позвонил знакомый и попросил принять мальчика в
цех учеником. «Мальчишка после восьмилетки,— сказал приятель,— ты не смотри, что он маленький, он шустрый, прими его». «Пускай в ПТУ идет,— вяло возразил тогда начальник.— У меня не детский сад». Приятель долго объяснял ему обстоятельства, вынуждающие мать отдать сына на завод. Начальник не очень в них вникал: в сущности, он мог принять мальчика в цех учеником и сопротивлялся больше для вида, чтобы не выглядело, будто он берет мальчишку после того, как приятель в шутку упомянул, что мать у того красивая, молодая вдова.
В конце концов согласился и, к своему удивлению, два дня провел в ожидании прихода этой незнакомой молодой женщины.
Сейчас он уже не понимал, что ему так понравилось в ней всего несколько минут назад. На прощание он еще раз окинул взглядом ее старенькое пальто с плешивым воротником и лоснящимися на локтях рукавами, большие красные кисти рук, высовывающиеся из этих рукавов, и невольно поморщился от какой-то неприятной жалости, представив одинокую и нелегкую жизнь, которая, по словам знакомого, выпала на ее долю.
— Ну, я пошла,— сказала Ваське мать и снова погладила сына по голове.
— Иди,— кивнул он и, не дожидаясь, пока она выйдет из цеха, направился в раздевалку.
Он чувствовал: мать сделала что-то не так: наверное, ей не следовало идти в кабинет к начальнику. Он не знал, в чем именно мать была не права, но сразу же ощутил, как изменилось отношение к ней рабочих, и, ни минуты не сомневаясь, инстинктивно признал правоту рабочих и неправоту матери. Грубые слова токаря лишь подтвердили это.
Васька не понял смысла его слов, но уловил, что этот высокий, широкоплечий парень намекает на что-то нехорошее, и внутренне вздрогнул, и еще сильнее съежился, словно от удара.
Васька считал мать робкой и беззащитной, и чувство это усиливалось именно в те моменты, когда
она, наоборот, старалась быть веселой. Он считал — мать не умеет разговаривать с людьми, и постоянно боялся, что она скажет или сделает что-нибудь не то и ее станут осуждать. Ему хотелось жить с матерью вдвоем, и чтобы вокруг них не было ни одного человека, но он понимал: так не бывает.
Его отец погиб на стройке... После этой внезапной смерти мать как-то сразу изменилась, стала потерянной, боязливой, и мальчику казалось, что она даже ходит осторожно — чтобы не споткнуться, не упасть. Он привык ворчать на мать, выговаривать ей за те ошибки, которые она, по его мнению, совершала, и искренне считал, что руководит матерью и что она без этого руководства будет беспомощна, как маленькая девочка.
В раздевалке Васька повесил на вешалку пальто и шапку и принялся рыться в большом ящике, где лежали сапоги, отыскивая среди них поменьше размером. Он вытащил старую, разбитую пару, которая показалась ему подходящей, присел на скамейку и, достав из кармана пиджачка чистые белые портянки, ловко обернул ими свои маленькие, узкие ступни. Потом всунул ноги в сапоги и задумчиво прошелся по раздевалке, проверяя, не трут ли портянки. Он знал, что плохо намотанная портянка может в момент стереть ногу до крови. Покачал головой, снял пиджак и, вывернув его наизнанку, чтобы не испачкался, повесил рядом с пальто.
Заметив его неторопливые, спорые движения, в которых чувствовалось не старание, а привычка,
бригадир пробормотал себе под нос: «Хозяйственный паренек»,— и почему-то вздохнул.
Васька отыскал себе и комбинезон, выпачканный на спине белой масляной краской, критически осмотрел его, держа на вытянутых руках, проверил, не дырявые ли карманы, потом натянул сапоги, подпоясался обрывком электропровода и вышел в цех.
Там он подошел к Дмитрию, считая, что его рабочее место находится теперь где-то поблизости от
токаря. Тот остановил станок, вытер свои широкие замасленные ладони концами и глянул сверху вниз на тихого мальчишку.
— Чего смотришь, сопля!— бросил он.— Ты и до ручек-то не достанешь! Иди... будешь концами станок вытирать.— Он махнул рукой, давая понять, что этим Васькины обязанности как ученика исчерпываются.
В обед рабочие обступили Ваську в раздевалке.
— Что ж тебя, маленького такого,— работать? — спросил старый монтер Андрей Семеныч, глядя на мальчика, как на диковинку.
— Рот маленький, а есть просит,— серьезно ответил Васька, разворачивая газетный сверток с обедом.
— Это верно,— согласился Андрей Семеныч, стащил с головы промасленную кепку и, погладив
лысину, повторил:— Это так-то...
Рабочие молча сидели вокруг и глядели на мальчика, смутно чувствуя какую-то свою вину перед
ним за то, что он очутился среди них — такой маленький и слабый.
— Эх, работяга!..— вздохнул бригадир и провел своей корявой ладонью по Васькиной голове.— Головка белая...
Васька прижился в бригаде. На токаря его пока не учили — Дмитрий станок ему не доверял. Но паренек выполнял в цехе множество нужных дел: всем помогал по мелочам, убирал верстаки, подметал пол, складывал инструменты.
Он успел побывать на собраниях, профсоюзном и комсомольском, и каждый раз забирался куда-нибудь подальше, за спины, словно боясь, что кто-то увидит его и скажет: «А ты что здесь делаешь?»
На первый взгляд он ничего не делал, но работа его была нужна, и не практическими результатами,
потому что он ничего не производил, а чем-то гораздо более тонким и невидимым, как воздух, но
без чего, как и без воздуха, обходиться люди не могут. И, глядя на его постоянно суетящуюся по цеху фигурку, рабочие оттаивали, и на их лицах появлялись одинаковые улыбки.
К концу дня рабочие уставали и иной раз покрикивали на Ваську. Он не обижался, чувствовал, что
кричит в них не злость, а усталость.
Однажды при Ваське поругались Андрей Семеныч и молодой парень — монтажник. Парень был профоргом и утверждал, что Андрей Семеныч не заплатил за два месяца членские взносы.
— Что ж мне теперь, из своего кармана выкладывать?!— спрашивал он.— На вас всех не напасешься!
— А я тут при чем?— стараясь быть спокойным, говорил старик.— Я эти самые взносы платил, когда тебя, сопляка, на свете не было,— и никогда ничего... А теперь — здравствуйте! Нет, друг ситный, ты деньги получил. Давай ведомость, и я распишусь. А то почем я знаю, может, ты их пропил?
— Пропил?! Я пропил?.. А тебе, папаша, на пенсию не пора?!
Они долго препирались, а Васька удивленно слушал: говорят друг другу злые слова, а в них все
неправда — парень с Андреем Семенычем дружат, любят работать вместе. Васька видел, что ругаться-то им и не хочется, и не понимал, что заставляет их говорить друг другу обидные вещи. Ссора то затихала, то разгоралась с новой силой. Стояли в раздевалке, глядя прямо перед собой круглыми от злости глазами, пока вдруг не поймали удивленный взгляд Васьки. И сразу же оба опустили головы, быстро переоделись и, не глядя друг на друга, вышли на улицу. На другой день парень извинился перед Андреем Семенычем.
— Да чего...— сказал тот, шмыгая сизым, широким, как туфля, носом.— Поругаемся другой раз и  помиримся. Чего нам делить? А вот парнишка слушал, как мы матюкаемся,— это нехорошо... 
Васька видел, что рабочие были в чем-то как большие дети, и незаметно для себя усвоил с ними
тот же ворчливый тон, каким говорил с матерью.
— ...Насвинячили, черти! — бормотал он, обметая верстаки волосяной щеткой.— А убирать кто? Васька? — Или, собирая разбросанный инструмент, тихо брюзжал: — Ишь, накидали! Знают, небось, Васька уберет!
Иногда кто-то из рабочих садился около него и, положив тяжелую руку на его худые, острые плечи,
угощал конфетой. В такие моменты Васька ненадолго превращался в мальчишку, застенчиво улыбался, разворачивал бумажку и целиком запихивал конфету в рот. Но почти сразу, словно спохватываясь, говорил:
— Это ты, что ль, настругал у наковальни? Смотри: начальник увидит — задаст!
— Ладно, Вась, не ворчи, сейчас уберу.
— Да я уж убрал,— сердито говорил мальчик.— Не бойся.
— ...И в кого ты такой серьезный?— спросил его как-то Андрей Семеныч.— Ты ж пацан, тебе еще
играть надо...
— Я — в отца!— объяснил Васька.
— А отец у тебя кто?
— У меня отца нет,— сказал мальчик.— Я с матерью живу.
— А где ж он, отец?
— Погиб отец, в аварии погиб.
— Вон оно что,— огорчился старик.— Ну, что ж делать, это бывает. Да... А по глазам ты вроде в
мать?
— Не,— протянул Васька,— мать у меня веселая.
В день получки Васька отозвал Андрея Семеныча в сторону и, заговорщицки оглядываясь, сказал:
— Семеныч, пойдем со мной в магазин сходим? Я красного хочу купить — боюсь, не дадут
мне... Надо ребят угостить — с получки-то, бригаду нашу.
— Куда тебе угощать? — умилился старик.— Неси мамке деньги.
— Не, она мне сама сказала, чтоб угостил... Говорит: не угощу — обижать будут.
— Обижать... Глупая у тебя мамка,— огорченно сказал монтер.— Кто ж тебя обидит?.. А на вино не траться, сынок, не надо это...
— Она не глупая,— вздохнул Васька,— она боится за меня.
— Чего бояться-то? Везде ж люди... Мы тебе рады.— Старик подумал, пожевал губами и сказал:—
А Митрий — бог с ним, он тоже не злой. Он строгий. Такой уж характер...
Дмитрий, может, был и не злой, но Ваське от него изрядно доставалось. Он не терпел, когда мальчишка помогал кому-нибудь, кроме него самого, и всегда находил ему занятие: протирать резцы, убирать стружку, чистить станок, или еще что-нибудь. Зато когда Васька сидел у него за спиной и следил, как он работает, Дмитрий, казалось, был доволен и злился, если мальчишку отвлекали. Он и сам затруднялся определить, что чувствовал к Ваське. С одной стороны, худенькая, сутулая фигурка в широком, не по размеру комбинезоне постоянно вызывала у него жалость, с другой — он относился к мальчику, как к взрослому, обижаясь и ревнуя его, как равного. Он заметил, что не может почему-то так же естественно и легко приласкать Ваську, как другие, и в те моменты, когда ему этого хочется, он, наоборот, бывает с ним резок и груб. Но ничего не мог с собой поделать. И из-за этого совсем по-детски злился и на Ваську, и на бригаду, и на себя.
Васька же любил наблюдать за токарем во время работы, любил его скупые, уверенные и будто
сердитые движения, когда тот включал и отключал станок, зажимал резец и переводил скорости. Когда же резец приближался вплотную к бешено вращающейся заготовке, движения эти менялись — откуда-то бралась в них кошачья ласковость, чуткость и нежность. Блестящий остренький кончик резца придвигался все ближе и ближе к заготовке, которая, как знал Васька, была корявая и грубая, но в таинственный миг их соприкосновения раздавался легкий свист, весело завивалась и шелестела стружка, и на грубом куске металла обозначивалась узенькая сверкающая полоска. По мере движения резца полоска ширилась, переливалась бликами — и вот уже вместо шершавого куска металла вращался зажатый в шпинделе сверкающий цилиндр, такой ровный и гладкий, что даже и незаметно было само его вращение.
Дмитрий выключал станок, осматривал цилиндр, щупал его пальцами. Потом шел к точилу править
резец.
Но главное чудо было в конце, когда он отрезал готовые детали и в жестяное корыто под станком,
негромко звякая, падали тускло-блестящие, пахнущие маслом, теплые болты и гайки. Настоящие болты и настоящие гайки — шестигранные, со скругленными головками, с резьбой.
Когда у Дмитрия бывало хорошее настроение, он, не оборачиваясь, бормотал, зная, что Васька стоит сзади и слушает:
— Масла не жалей, станок масло любит...— Или учил:— Нержавейку режешь — скорость уменьшай: резец сожгешь.
Васька и в мыслях никогда не смел ставить себя на место Дмитрия. Он не мог даже вообразить
себя за станком — это было слишком нереально.
Однажды, набравшись храбрости, он задал токарю вопрос, который его давно мучил:
— Резец такой тоненький, а железо его не ломает. Почему?
Токарь неожиданно улыбнулся, и из уголков глаз у него разбежались добрые морщинки.
— Вот гляди.— И он показал Ваське резец, в режущую часть которого была впаяна какая-то пластинка.— Видишь — победитовая пластинка? А победит не сломаешь: он твердый.
Васька не задумывался над тем, кто делает эти резцы. В его представлении они не соединялись с такими же, как у Дмитрия, сильными, перепачканными маслом руками. Но то, что резец оказался даже более умной вещью, чем он вначале предполагал, и то, что у него было такое гордое название — победитовый, — это укрепило чувство почти благоговейного уважения ко всему, связанному с токарным станком. Получив после обеда зарплату, рабочие слонялись по цеху, покуривали, занимались всякими пустяками, создавая видимость работы. К серьезному делу настроения уже не было. План предпочитали выгонять за счет более напряженной работы в другие дни. Все ждали, когда можно будет набиться в раздевалку и там коротать минуты, оставшиеся до звонка. Васька тоже бездельничал. 
Неожиданно тот самый высокий парень, осудивший начальника цеха за Васькину мать, крикнул:
— Васька, денежки получил, а работать — дядя!..
Кто верстаки-то будет убирать?
Он крикнул это просто так, от нечего делать, и Васька именно так и воспринял. Нисколько не обидевшись, а, наоборот, весело помахивая щеткой, он направился к верстакам. Но в это время Дмитрий, оторвавшись от станка, шагнул к парню.
— Ну ты, Оглобля! Он тебе что! — злобно выкрикнул токарь, видимо, совершенно не владея собой и не слыша, что говорит. У него кривились губы и будто сами собой сжимались пудовые кулаки.— Он чей ученик — мой или твой?!
— Ты что, ты что?— испуганно забормотал парень и под нос проворчал:— Вот псих-то! Совсем очумел!..
Дмитрий постоял немного, набычившись и глядя в пол, успокоился и мрачно сказал:
— Сам уберешь, не маленький. Он тебе не подчиняется.— И отвернулся к станку.
Васька быстро подошел к нему и стал говорить, что, мол, ничего особенного, уберу, но тот, не глядя, оттолкнул его. Мальчик оступился, упал и ударился плечом об угол стены. Рабочие возмущенно загудели, но Васька не обиделся на токаря, встал, потер ушибленное плече и, слабо улыбаясь, покачал головой. Озираясь, он все же прибрал верстаки. Его гладили чьи-то руки, ему говорили ласковые слова, а он молча улыбался чему-то своему.
Васька все же уговорил Андрея Семеныча сходить с ним за вином, чтобы отметить первую получку. И в магазине, незаметно дергая его за рукав, он шептал:
— Семеныч, а двух-то хватит?.. Может, три?
— Хватит, хватит! Мы ж не напиваться, а так, по обычаю... и нехорошо, на работе-то.
— Семеныч, а начальника звать?
— Да ведь он, поди, ушел уж домой... У него недавно сын родился.
На улице стемнело. Из заводских окон лился во двор свет. Андрей Семеныч поежился от холодного
ветра и поднял воротник пальто. То же сделал и Васька.
Запорошенные снегом и покрасневшие от мороза, вернулись они в цех. 
— Куда это, стар да мал, таскались?— спросил бригадир.
— По важному делу,— коротко ответил Андрей Семеныч и подмигнул Ваське.
Васька опять вспомнил, что сегодня получил первую получку, и пришел в тихое, восторженное состояние. Он иногда дотрагивался до нагрудного кармана, где лежали его первые заработанные тридцать рублей, и новые бумажки негромко похрустывали в ответ, будто говоря: мы здесь.
Он представил, как придет домой, отдаст матери получку, потом развалится за столом, как это делал отец, а мать станет вокруг него хлопотать и кормить обедом. Он будет зарабатывать много денег и все их отдавать матери. Тогда им никто не будет нужен, и они по-прежнему будут жить вдвоем.
Размечтавшись, Васька не обратил внимания, что через некоторое время человек семь куда-то скрылись, и очнулся только, когда Андрей Семеныч высунулся из раздевалки и поманил его пальцем. Васька кивнул и пошел было к нему, но около двери потоптался и отправился обратно.
В цехе было тихо и пусто, только Дмитрий, как всегда, стоял около станка. Васька подошел к токарю и, глядя ему в бедро, сказал:
— Митя, идем в раздевалку. А?
Дмитрий окинул цех подозрительным взглядом.
Цех был пуст.
— Не пойду,— сухо сказал он.— Незачем... У вас там и без меня весело будет.
Васька не нашелся что ответить. С одной стороны, он чувствовал, что токарь прав и что в раздевалке будет весело даже и без него; с другой стороны, понимал, что Дмитрий поступает так назло Ваське и рабочим. «Что же сказать?— думал он.—
Сказать, что весело не будет, значит, соврать...»
— Ну, все равно пойдем,— сказал он, ничего не придумав.
— Сказано, не пойду.— И токарь, широко шагая, пошел вон из цеха.
Мальчик посмотрел ему вслед, вздохнул и, покачав своей круглой, светлой головой, направился в
раздевалку. Он чувствовал себя виноватым перед токарем, хотя и не знал, в чем. Может, надо было
угостить только его? Дмитрий обиделся, а рабочие, может, и не обиделись бы. Он-то один, а их много.
И вдруг подумалось, что он стал причиной странных отношений между токарем и бригадой.
Васька прислонился к стене и задумался. В цехе стояла сонная тишина, только под потолком потрескивала люминесцентная лампа. Рабочий день кончился, цех был пуст. В длинный ряд вытянулись неживые станки. Потом кто-то выключил свет, и цех погрузился в полумрак. Васькина фигурка совершенно потерялась среди станков и верстаков; она почти слилась с уходящей в пятиметровую высь стеной.
Он робко вошел в раздевалку, и там его снова охватило чувство радостного удивления. Посредине
сумрачной, тесной, завешанной телогрейками раздевалки стоял ящик из-под обуви, покрытый чистой газетой. На газете стояли знакомые ему бутылки с вином, а на бумажках были аккуратно разложены сыр, колбаса и хлеб.
Рабочие сидели вокруг ящика и негромко переговаривались. Похоже было, что Васька и его первая получка оказались для них только предлогом, чтобы собраться л в спокойной обстановке обсудить насущные, неотложные вопросы. Они словно бы и забыли про Ваську, и когда он вошел, только
Андрей Семеныч, прерывая разговор с бригадиром, торопливо бросил ему:
— Садись,— и указал на свободную табуретку рядом с собой.
Андрей Семеныч рассказывал, как уговаривал сменного мастера разрешить выпить в раздевалке и  какой тот молодец: разобравшись, что у них не пьянка, а случай особый, так сказать, посвящение в  рабочий класс, разрешил и не разводил никакой бюрократии. 
«Закуску-то они сами сообразили»,— подумал Васька. Он глубоко вздохнул и сел на указанное место, поглядывая вокруг себя сияющими глазами. В сумраке раздевалки, освещенной только тусклым желтым плафоном под потолком, между темными фигурами его светлая голова и блестящие, широко раскрытые глаза казались пришедшими из какого-то праздничного мира детства.
Наконец разговоры утихли. Бригадир разлил бутылку по стаканам и Ваське тоже плеснул, но осторожно так, на донышко.
— Ну, ребята, выпьем,— сказал он, посмотрел на Ваську и погладил его по голове.
Все строго молчали, держась за стаканы, и Васька чувствовал, что сейчас происходит нечто неизмеримо более важное и значительное, чем выпивка.
Что именно происходит, он не знал, но понимал, что этот вечер уводит его из детства в мир взрослых и возврата назад не будет. Понимал и радовался этому. Он плотно сжал губы, словно задерживая просящуюся наружу улыбку, и строго и требовательно поглядывал на окружающих, будто спрашивая, понимают ли они, что сейчас надо быть очень серьезным.
Все молчали и без улыбки глядели на Ваську. Он выпил вино, крякнул и спрятал нос в рукав комбинезона, как это делал раньше отец. После него выпили все.
— Ты, Вась, закусывай,— поучительно сказал ему Андрей Семеныч, и голос его показался Ваське далеким и слабым.— Вот колбаски возьми,— повторил, и положил руку Ваське на плечо.
Эта тяжелая, грубая рука показалась Ваське такой надежной и крепкой, что он с облегчением при
жался к ней щекой и неожиданно всхлипнул.
— Ох ты, милый мой!— растрогался старик.— Забрало паренька.
И все вдруг увидели, что с ними, взрослыми мужчинами, сидит мальчишка, которому надо бы учиться в школе и играть с ребятами во дворе; увидели какую-то ошибку, несправедливость, случившуюся с этим мальчиком, в которой никто не виноват.
Васька сидел молча, плотно сжав губы. Его большие, широко раскрытые глаза потухли, взгляд их
сделался неподвижен и сосредоточен и, казалось, был направлен в глубь себя. Его тормошили, зада
вали вопросы, но он не двигался и не отвечал; похоже было, он ничего не слышит. Словно происходящее вокруг было неважно и несущественно; по сравнению с тем серьезным и значительным, что совершалось в нем и на что был сейчас устремлен его пристальный, изучающий взгляд.
— Ну вот, Васька, ты теперь вполне настоящий рабочий,— сказал Андрей Семеныч.
— Да, Васька, ты теперь... вот!— подтвердил бригадир, и, не находя больше слов, потряс сжатым  кулаком. 
Все жевали, и Васька тоже двумя руками пихал в рот толстый ломоть хлеба с колбасой.
Бригадир разлил вторую бутылку, и Васька крепко зажал в руке стакан. Рука у него была не такая
широкая, темная и узловатая, как у других, но и на ней он с радостью замечал ссадины и царапины, полученные за работой.
А подушечку большого пальца пересекал тоненький розовый шрам: в этом месте он пропорол палец отверткой. 
Он помнил, как ему было больно и как он давился слезами, пока Андрей Семеныч смазывал палец  йодом и заматывал изоляцией. Спросил: 
— Семеныч, а шрам-то будет?
Старик достал очки и, держа их в руке перед глазами, строго осмотрел палец.
— Будет,— уверенно сказал он.— Глубоко проткнул. Первый шрам-то? Ничего, у тебя теперь все
первое. Получку вот тоже первую дадут...
Сейчас Васька сидел, поглядывал на свой шрам и думал, что у него теперь настоящие рабочие руки и ради этого стоило потерпеть.
— Ну, пейте,— разрешил всем Андрей Семеныч и поднял руку со стаканом.— А ты, паренек,— обратился он к Ваське,— как сейчас выпьешь, так больше не пей. Не привыкай, Это уж нынче день у тебя такой, а потом если когда на Октябрьские или на Новый год выпей маленько — и все! Не привыкай.
Мы, старики, выпиваем — верно, а ты молодой, тебе не надо. А на работе — тем более.
— Васька!— раздался из цеха сердитый крик токаря.— Иди сюда, сукин кот!
Мальчишка вздрогнул и растерянно поставил стакан. Потом обвел всех печальными глазами, словно извиняясь перед рабочими за грубость своего наставника, и, покорно склонив большую голову с оттопыренными ушами, вышел из раздевалки.
Рабочие загудели, заговорили враз, осуждая Дмитрия.
— Ты бы, Саш, сказал все же начальнику,— предложил Андрей Семеныч бригадиру.— Пусть оформит пацана, чтоб при нас был. Чего этот мучит его?
— Да куда ж ты его оформишь-то — салажонка?— сказал бригадир. — Он ведь и так только Христа ради и числится у нас. Кто его возьмет-то? Ни квалификации, ни силы, ничего... Вы вот, комсомол, — он взглянул на Оглоблю, жующего мундштук папиросы,— устройте собрание, влепите Митрию строгача — он сразу хвост подожмет!
— Он подожмет...— обиженно сказал профорг, на секунду оставив папиросу и судорожно сглотнув, отчего на его худой шее скакнул острый кадык.
— Какой-то ты неактивный,— осудил его бригадир.— У вас сила, а вы — телки!..
— Хороший ведь парень был,— задумчиво сказал Андрей Семеныч.— И чего с ним сделалось?
Совсем спятил. Нашел себе игрушку: думает, небось, мы парнишку обидим.
— А когда мать-то его приходила, так брякнул при мальчонке, аж и я покраснел. И откуда он у нас
такой бирюк?
— Я думаю, может, это он от работы своей? Мыто вместе, бригадой, а он один точит, точит. На нас
работает, всякие там гайки да болты делает, а мы его вроде как и не принимаем... Может, ему обидно, а? Все один... Теперь вот Ваську к нему приставили, он и боится, что мы мальчонку переманим?
— Может, и так,— вздохнул бригадир.— Видать, и наша вина есть.
А тем временем Васька вернулся. Раздался взрыв хохота: физиономия парня из белой и румяной стала почти черной. Казалось, что в раздевалку вошел негритенок — светловолосый, с печальными голубыми глазами.
— Ты чего, Васька, вымарался? — спросили его, но тут же осеклись, и наступила тишина: глаза у Васьки наполнялись слезами, пухлая нижняя губа обиженно оттопырилась — было видно, что он готов заплакать.
— Дмитрий — концами,— объяснил он, утираясь рукавом.— Загулял я тут с вами, а станок неубранный... Во дела...— Он покачал головой, усаживаясь на место,
— Что ж ты не плачешь-то?! — с отчаянием в голосе спросил Андрей Семеныч.
— Э-э,— бывалым тоном сказал Васька.— Плачь, не плачь... А Дмитрий — он не по злобе...
— Ладно! — решительно сказал бригадир. — Мы тебя в обиду не дадим! — Он стукнул кулаком по
ящику так, что подпрыгнули стаканы.— За такие дела Митрия — с доски почета к чертовой матери!
Работаешь хорошо — ладно... Нет, брат, ты еще человеком будь!.. Слабого не обидь...
— Да он не обижает,— убежденно сказал Васька и пожал плечами, словно удивляясь, что взрослые люди не замечают такой очевидной вещи.— Он ничего...
— Да как же ничего?! — загорячился Андреи Семеныч.— Как же ничего, когда он тебя туда-сюда шурует?! И концами, вишь, вымарал!
Васька морщил лоб и решал, видимо, в уме нелегкую задачу: как объяснить то, что было очевидно для него, всем этим людям, которые говорят теми же словами, смотрят такими же, как у него,
глазами, но не видят и не понимают, что происходит вокруг них. А может, они просто не хотят
видеть?
— Дмитрий — ничего,— повторил он.
— Ну вот,— разочарованно протянул Андрей Семеныч,— мы тебя хотели к нам определить, чтобы
ты при нас был... А ты...
Васька растерянно захлопал длинными, пушистыми ресницами, которые стали особенно заметными на потемневшем лице.
— Да я ж и так при вас,— жалобно сказал он, и всем на мгновение показалось, что он просит: не
мучайте меня.
— Не хочешь, что ли?.. Мы бы тебе звание выхлопотали, был бы ты настоящим рабочим, а не учеником.
— Я и так настоящий!— тонко сказал Васька.
— Это верно,— вздохнул старик, погладил по голове и добавил: — Что верно, то верно.
Через некоторое время рабочие разошлись, и Васька остался один. Он не спеша переоделся, сунул деньги во внутренний карман пальто и вышел на улицу. Народу было много, и он, улыбаясь, шел в
толпе, чувствуя себя ее частью. Это все были рабочие, такие же, как и он, и Васька снова почувствовал близость и общность с ними.
Он шел, не замечая ничего вокруг. У него впервые лежало в кармане столько денег, к тому же
заработанных им самим.
Стемнело. Короткий зимний день кончился, наступил вечер. Зажглись фонари, и от этого казалось,
что сумрак еще более сгустился. В мутных, плавающих над улицей облачках белого света висела мелкая снежная пыль.
На остановке трамвая толпа с боем брала подходившие вагоны.
Васька попытался сесть, но какая-то толстая тетка отпихнула его хозяйственной сумкой и вклинилась в вагон. Он услышал ее хрипловатый, сердитый голос.
— Мужичье!— кричала она.— Вот лезут, вот лезут! Да пропусти, тебе говорят! Думаешь, тебе нужней?! Всем нужней!
«Пойду пешком,— решил Васька.— Чего толкаться?»— И бодро зашагал по хлюпающей жиже, уже опушенной свежим, нетающим снегом.
Подумал, неплохо бы купить матери с получки какой-нибудь подарок, и стал прикидывать, что купить. У него было такое чувство, будто как только он что-нибудь купит, вещь сразу же разонравится. И не потому, что будет плохая или ненужная, а просто на эти деньги можно было бы купить другую вещь — и лучше и нужнее. А деньги уже не вернуть.
«Нет,— вздохнув, решил он,— отдам все матери. Как она хочет... А то купишь, а она заругает. Их, женщин, разве поймешь?..»
Густо пошел снег, крупные его хлопья плавно качались в неверном, слабом свете редких фонарей,
опускались и покрывали землю.
Сам не зная почему, он остановился у ярко освещенной витрины винного магазина. В магазин вели
три ступеньки, и над входом матово светился стеклянный шар.
—Парень, закурить есть?— услышал он сзади сипловатый голос.
Васька похлопал себя по карманам, хотя знал, что у него нет, и сказал басом:
— Нету,— давая понять, что курево у него было, но все вышло.
Он повернулся и увидел, что сзади стоят три парня в накинутых на плечи демисезонных пальто и
без шапок. Парни терли руками уши и втягивали шеи в воротники пальто. Видимо, на минуту выскочили из дома за вином.
Васька не понимал, почему они топчутся на морозе, вместо того чтобы зайти в магазин. Потом он
краем глаза увидел, как парни за его спиной переглянулись и двинулись ближе к нему. Он потянулся было рукой к левому внутреннему карману пальто, но почти сразу руку отдернул, сам еще толком не понимая почему. Предчувствие чего-то нехорошего заставило его сжаться. Парни стояли молча. Потом один — длинноносый и угреватый — наклонился к Ваське и, обдавая его теплым винным дыханием, сказал:
— Чего ж ты на вино-то смотришь? Тебе пить рано. Ты бы лучше нас угостил.
— Денег, что ль, нет?— грубовато спросил Васька.— Получку-то получили, небось?
— Мы-то?— усмехнулся сзади другой.— Получили... да вся уж вышла. А у тебя еще есть.
— Вы рабочие? — с надеждой спросил Васька.
— Мы-то?— так же странно усмехаясь, переспросил парень.— Мы — рабочие...
И снова все замолчали. Васька тоже замолчал и впился взглядом в витрину, подставив парням сутулую беззащитную спину. Этой спиной он как бы видел все, что делалось сзади него: как топчутся в нерешительности парни, чего-то выжидая, видел, как они переглядываются, может быть, решаясь на что-то страшное.
Вдруг он почувствовал, что те, сзади, отодвинулись. Он не оборачивался и не видел их, но какое
то чувство свободы за спиной точно сказало ему, что хотя они и не ушли совсем, но отдалились и
уже не угрожают. Еще ничего не произошло, а он уже чувствовал, что ничего и не случится.
— Васька!— неожиданно услышал он знакомый хрипловатый голос.— Ты чего здесь?
Васька оглянулся. Перед ним стоял токарь Дмитрий. Черный его чуб лез из-под шапки на глаза,
они поблескивали не то зло, не то весело.
— Чего вам от него надо? — угрожающе спросил он, темной глыбой надвигаясь на парней, которые
вдруг показались Ваське маленькими, худыми и слабыми.
— Ну чё ты, чё ты? — растерянно забормотал один из них.— Закурить спросили... Нельзя, что ли?
— Чего?— спросил Дмитрий, словно удивляясь их наглости.— Закурить? А ну, дуйте отсюда!..
Парни растворились в темноте, словно их и не было.
— Они чего, деньги у тебя отнимали?— спросил токарь.
— Да я не знаю. Курить спросили... Потом один говорит — вином угости... Не знаю...
Ему вдруг показалось, что и впрямь ничего не произошло. Подошли ребята, попросили закурить.
Ну и что из того?
Токарь и Васька быстро шли по темной улице.
Потом Дмитрий сбавил шаг и сказал:
— Думаешь, что я тебя провожаю? Мы живем рядом, понял? И не думай ничего такого, ясно?
— Ясно,— ответил Васька.
Токарь немного подождал и снова заговорил:
— Чего тебе ясно? Я-асно... Я пива зашел выпить, вот и задержался. Так-то. А не зашел бы — и не
увидел тебя, и получка твоя — тю-тю! Что матери-то сказал бы... Вот так-то, молодой человек!— Потом спросил:— Где ж твои собутыльнички-то? А? По щелям, как тараканы?.. Во-во, как тараканы... Ничего, сходи завтра с ними, еще поддай! Только учти! — сердито глянул он.— Выпивать будешь — до станка не дотронешься!.. Понял? Не допущу.
— Я пить не буду,— виновато сказал Васька,— и с ними тоже не буду.
— Да мне-то что, пей с кем хочешь! — раздраженно сказал Дмитрий, хлопая себя по карманам в
поисках папирос.
— Не, я не буду... погоди...— Он взял токаря за рукав.— Я живу здесь...
— Ну и живи,— буркнул тот, видимо, не понимая смысла этих слов. Потом он остановился, стал закуривать. Несколько раз сильно затянулся и сказал:— Ну, дуй домой! Чего стоишь? Ладно, не на месяц расстаемся. Завтра увидимся... Опять тебя строгать и шабрить буду.
— Ага,— счастливо улыбаясь, сказал мальчик.— Строгай и шабри.
— Ну, и ты это... не обижаешься?— трудно проговорил токарь.
— Не обижаюсь,— ответил Васька, заглядывая ему в лицо.— Не обижаюсь!— Он засмеялся.— А где твой дом-то?
— Да там!— Дмитрий неопределенно махнул рукой в том направлении, откуда они пришли.— Соседи.
— А я тебя раньше не видел.
— Это ничего,— рассеянно сказал токарь, думая, видимо, о другом.— Я переехал недавно.
На улице было темно и так тихо, что слышно было легкое шуршание падающего снега. Противоположный ряд домов пропадал в темноте. Недалеко горел фонарь; на тротуаре и мостовой лежало желтое пятно, а над улицей, в густой черноте, плавало маленькое светящееся облачко, выхватывая из темноты часть карниза дома.
Дмитрий курил. Лица его Васька не видел, и только вспыхивающий время от времени уголек папиросы освещал багровым мерцающим светом плотно сжатые губы, складки на щеках.
— Ладно, иди, — сказал, наконец, Дмитрий.— Я тебя завтра, может, к станку допущу. Понял?
— Понял,— ответил Васька. С минуту постоял, вздохнул и зашел в подъезд. Там он прислонился
к окну, уставился на улицу.

Токарь последний раз затянулся, и Васька увидел, как его папироса, прочертив в темноте красную дугу, упала куда-то в снег и погасла. Потом темная фигура растаяла в снежной мгле. «А ведь я сегодня получку получил»,— вспомнил Васька, глядя на туманный круг от своего дыхания на грязном стекле.

Журнал Юность № 10 октябрь 1974 г.

Оптимизация статьи - промышленный портал Мурманской области

Похожие новости:


Уважаемый посетитель, Вы зашли на сайт как незарегистрированный пользователь.
Мы рекомендуем Вам зарегистрироваться либо войти на сайт под своим именем.
publ, Журнал "Юность" | Просмотров: 2734 | Автор: platoon | Дата: 1-12-2011, 12:13 | Комментариев (0) |
Поиск

Календарь
«    Март 2024    »
ПнВтСрЧтПтСбВс
 123
45678910
11121314151617
18192021222324
25262728293031
Архив записей

Февраль 2024 (1)
Ноябрь 2023 (7)
Октябрь 2023 (10)
Сентябрь 2023 (128)
Август 2023 (300)
Июль 2023 (77)


Друзья сайта

  • График отключения горячей воды и опрессовок в Мурманске летом 2023 года
  • Полярный институт повышения квалификации
  • Охрана труда - в 2023 году обучаем по новым правилам
  •