В театре музыкальной комедии города N давали «Фиалку Монмартра». Я приехал в этот город впервые, но зрелище парижской жизни, траченной молью, было слишком знакомо и, как обычно, захватывало своим вторым, теневым сюжетом, проступающим сквозь дурное пение и фальшивый кураж. Верховодили трое: «Музыкант, художник и поэт, мы в мечтах покорили весь свет!»
Музыкант, фатоватый, с масленым взором, посверкивал золотой коронкой, говорил «кофэ», Художник с размытыми чертами стареющего мальчика отличался игривостью и противоестественно повизгивал, точно его щекотали. Верзила-поэт, очевидно, так плохо себя чувствовал, что не всегда отвечал на обращенные к нему реплики, а только моргал, укоряя товарищей за недостаток отзывчивости к его тяжелому состоянию. Наконец, их муза, их коломбина была одышливой дамой, ужимками выясняющей отношения с дирижером, и пока она поперек оркестра барахталась в фиоритурах, дирижер успевал ее потопить безумным крещендо.
Лица этих людей искажал беспричинный восторг — печать работы в солнечном жанре. В то же время на них отпечаталась и житейская рассредоточенность, та озабоченность бытом, которую они выносили из пыльных кулис, из очереди, из кухни, где обитают бок о бок с современными коломбинами, воспетыми драматургом Л. Петрушевской, однако не могут и не пытаются увязать свой жизненный опыт со своим ремеслом.
Они, наверное, пришли бы в недоумение, если бы им сказали, что душа оперетты — не вымученная экзотика неизвестно каких времен и народов, но музыка быта, дыхание дня, историческая и сценическая конкретность. И мансарда нищих художников на Монмартре — тоже конкретность и, в сущности, тоже быт. Разумеется, преображенный искусством.
«Фиалка Монмартра» написана в начале 30-х годов, Написана не абстрактно европейским денди (как часто представляют всех старых опереточных композиторов), а завсегдатаем тихого будапештского кафе, который испытывал живой интерес к новостям повседневности и к персонажам своего квартала — цветочнице, зеленщику, нотариусу, лишенному наследства графу, чье увлечение кабаретной певичкой зашло чересчур далеко.
Кальман — ретро. Его лиричность порой оборачивается надрывом и вызывает ухмылку тех, кому присуща гордыня интеллектуализма. Но он не вульгарен и не бессмыслен в своем чистосердечном стремлении примирить идеальное и обыденное, утешить людей в таком эльдорадо для всех, где добро не переходит в зло, где нравственные категории просты и устойчивы.
Я вышел из театра на тускло освещенную площадь и, почти не встречая прохожих, добрел до гостиницы. Где-то далеко, на другой планете, шли «Диктатура совести», трилогия по Ф. Абрамову, «Серсо»: коллеги-критики обсуждали тенденции театрального процесса, и кто-то из них уже объявил, что кончился промежуток, а кто-то уже заключил, что начался ренессанс. Но все это не имело никакого отношения к тому, что я увидел в городе N, а мог бы увидеть еще в тридцати городах, где живет на задворках искусства и жизни и решительно не меняется опереточный театр абсурда...
Что положение хуже некуда, признают все. Из года в год на совещаниях и конференциях звучат призывы поставить заслон махровой халтуре, обратиться лицом к современности. Но одними призывами с мертвой точки дело не сдвинешь.
Материальная база подавляющего большинства театров музкомедии такова, что непонятно, как удается выпускать хоть какие-нибудь спектакли. Работа театральных цехов повсеместно держится на энтузиазме старых специалистов, на их бескорыстном умении залатывать прорехи. Но они уходят, а молодежь сюда не заманишь: портниха с тридцатилетним стажем работы в театре получает 90 рублей.
По той же причине — хронический недобор артистов хора, балета, оркестра. В мужской группе хора театра города Устинова — 7 человек. Это смехотворно мало, но есть театры, где и того меньше и где хоровые сцены из классических оперетт просто вымарывают. Норма артиста оркестра — 26 спектаклей в месяц. Плюс дневные репетиции. Это труд, требующий высокой квалификации и большого физического напряжения. Естественно, что профессионал с высшим музыкальным образованием лишь в крайних случаях идет на эту малооплачиваемую и не оставляющую свободного времени работу.
Вот и негодуй после этого, что театры не в состоянии полноценно воплотить практически любую классическую партитуру; что спектакли идут в адаптированном виде, с музыкальными купюрами и отсебятиной, разрушающими авторский замысел. Когда несколько лет назад рижский театр благодаря усилиям своего руководителя, опытного дирижера Я. Кайяка, впервые в стране поставил все ту же играную-переигранную «Фиалку Монмартра» в том виде, в каком она была написана, это стало событием, хотя в другой ситуации следовало бы говорить всего лишь о грамотности и добросовестности.
Хорошо понимая, что театрам не осилить сколько-нибудь сложного сочинения, на поверхность выныривают композиторы-поденщики, не отягощающие себя таким предрассудком, как музыкальная драматургия. Убогие материальные возможности и примитивный современный репертуар взаимосвязаны.
Не лучше обстоит и с солистами. Театр, где есть актеры-певцы на амплуа героя и героини, — редкость. Но еще большая редкость актеры-певцы, умеющие мыслить сценическим действием, выдерживать внутреннею линию роли, перевоплощаться, импровизировать, чувствовать партнера и зал... или хотя бы выглядеть со сцены не слишком дико.
Если выпускник консерватории более или менее владеет вокалом (как правило, недостаточно владеет, так как в оперетту попадают лишь те, кого не взяли в оперу), то справляться с прозаическим текстом, равно как со сценическим движением, он не обучен. Если этому обучен выпускник ГИТИСа, то соответственно у него с вокалом беда. И тому, и другому нужно переучиваться, приспосабливаться, однако нынешний репертуарный конвейер — плохая школа.
Впрочем, они набираются штампов еще до окончания вуза. Именно там внушают им основы пещерной «опереточной» логики, лишают живого чувства, ориентируют на мертвый канон, важно именуемый спецификой жанра. (Хотя какая же это специфика, если она узаконивает единый подход к произведениям самых разных эпох и самой разной стилистики! Не специфика это, а набор приемов и трюков, переходящих из поколения в поколение.)
Эти бедняги студенты, казалось бы, ничем не отличаются от своих нормально развитых сверстников; слушают хорошую музыку, классическую и современную, смотрят спектакли и фильмы, где люди изъясняются по-человечески. Но стоит им выйти на учебную сцену, тут же начинают строить из себя что-то несусветное. Развязно ли это у них выходит, скованно ли, но всегда до отчаяния глупо.
Возможно, кто-то из них и противится этому. Даже наверное так. Но сопротивление, надо признать, бесполезно. Студентов убеждает в этом любое телевизионное шоу, где по тем же правилам образцового наигрыша процветают, неся околесицу, самовлюбленные звезды московской оперетты.
Впрочем, о незабываемых впечатлениях, связанных с московским театром, лучше пока не распространяться, поскольку там только что появился новый главный режиссер. Скажу лишь, что независимо от того, куда он поведет труппу, в принципе режиссеров не жалующую, ему предстоит нешуточная борьба с той «концертной организацией», в которую труппе превратилась. До сих пор там мало кого волновало, что и как идет на стационаре, ибо основная деятельность артистов — «леваки», халтура, обозрения для стадионов, из тех, что сколачиваются наспех под саморазоблачительной шапкой: «Ах, эта оперетта!» (между прочим, подобные названия — привилегия исключительно опереточного ума. Никому ведь не придет в голову вынести на афишу: «Ах, эта опера!», или «Ах, эта драма!», или «Ах, эта поэзия!»).
Однако продолжим.
Во многих театрах музкомедии отсутствует художественное руководство. В Ростове-на-Дону, например, нет не только главного, но и очередного режиссера, ни одного штатного балетмейстера. Единственный в театре дирижер стоит за пультом бессменно, и, разумеется, ни о каком творчестве при таком количестве переработок говорить не приходится. А ведь положение здесь еще не самое плачевное.
В Одессе театр крупный, есть актерские силы, крепки дирижер и художник. Пригласить в такую компанию хорошего главного режиссера вполне осуществимо. Но театр ищет, а точнее, не ищет достойную кандидатуру уже десять лет, растеряв за это время все, чем некогда был славен. Судя по всему, труппе, и, прежде всего ее лидеру М. Водяному, хороший режиссер просто не нужен, опасен. Ведь он, чего доброго, потребует работать в ансамбле, станет добиваться художественной целостности спектакля!
Поскольку театров музкомедии в стране немного, менее сорока, все работающие в них режиссеры на виду. Мыслящих, культурных, стремящихся оживить оперетту — единице. Когда-то интересно начинал А. Кордунер в Новосибирске, совсем недавно — В. Подгородинский в Красноярске. Но оба они были буквально выжиты из театров, так как пытались бороться с репертуарным, сценическим и управленческим консерватизмом. Сегодня такие же трудности испытывают В. Цюпа в Минске, Ю. Старченко в Харькове. Пожалуй, лишь Ю. Гриншпун в Хабаровске сумел добиться ощутимых результатов; афиша его театра непривычно разнообразна и самобытна: здесь идет доселе неизвестный у нас мюзикл «Камелот» Ф. Лоу, забытая «Мадам Фавар» Оффенбаха. «Женихи» Дунаевского; «Жирофле-Жирофля» Ш. Лекока, к которой после знаменитого спектакля А. Я. Таирова никто не обращался. Но все это примеры сверхусилий, когда если что-то и получается, то вопреки закономерности.
Куда более характерна нелепость хождения режиссеров по кругу. Развалив один театр, человек получает назначение в другой, где занимается тем же, но и впредь работа ему гарантирована: конкурентов практически нет. Бросается в глаза и то, что спектакли откровенно тиражируют. Появились даже специалисты одного названия, путешествующие из города в город со своим «дежурным блюдом».
За последние двадцать лет было открыто несколько новых театров музыкальной комедии — в Энгельсе (Саратовской области), Темиртау, Омске, Красноярске, Иванове. Но радоваться тут нечему: они открывались без всякой идеи и с первого дня сталкивались с теми же проблемами, что и другие театры, не оправдывающие себя ни художественно, ни даже как прокатные площадки. Посещаемость падает. В поисках публики, то есть в поиске денег театры уезжают на длительные гастроли, по три-четыре месяца не бывают дома, но и это их не спасает. Если и сводят концы с концами, то лишь благодаря дотации. Без дотации, конечно, нельзя, если смотреть на искусство не только с точки зрения кассы. Но если это не искусство, а профанирование, то для чего же один месяц жизни сыктывкарского театра обходится государству в 30 тысяч рублей? Зачем для музкомедии города Иваново выстроили «ангар» на 1500 мест, когда заведомо было ясно, что театр не в состоянии освоить его.
Чем пускать деньги на ветер, не лучше ли вкладывать больше средств (может быть, за счет сокращения бесперспективных театров), но получать моральную и материальную отдачу?
Ясно, что так больше продолжаться не может, не должно. И, следовательно, среди многих вопросов, решением которых сейчас активно занимается Союз театральных деятелей, назрел вопрос о коренной перестройке всей системы театров музыкальной комедии. Необходимо совместно с Министерством культуры СССР наметить конкретный план действий, И прежде всего — приблизить учебный процесс к практике (только при театре можно воспитать поющего актера), изменить сам характер деятельности министерских репертуарных, коллегий, насквозь формализованный и ориентированный на ширпотреб, создать условия наибольшего благоприятствования для тех коллективов, где уже сегодня на свой страх и риск пытаются разработать экспериментальную модель музыкального театра (такова, например, свердловская музкомедия, где есть и мощная административно-техническая база, и молодой энергичный главный режиссер).
Чтобы найти выход из тупика, нужно вспомнить, что в противовес строгому разделению театра на две самостоятельные ветви — оперу и драму — всегда существовал (хотя не всегда назывался опереттой) театр с подвижным, колеблющимся соподчинением музыкальной и литературной основы. Театр, где действующее лицо после прозы или стихов переходит к пению и танцу, а затем вновь возвращается к разговору. Таковы были ярмарочные представления, из которых возникли оперы-буфф, оперы-водевили, зингшпили, тонадильи, балладные оперы. А в XIX веке — и оперетта. А в XX — мюзикл и рок-опера. При всех различиях своих дней обрабатывают вечные сюжеты и темы, делая их достоянием массового сознания.
Не случайно Оффенбах возражал, когда его называли создателем нового жанра — оперетты. Свои произведения он называл-то комическими операми, то мюзикеттами (французский аналог современного термина «мюзикл»). Очевидно, нет смысла ревизовать исторически сложившуюся, хотя и запутанную терминологию, но следует по» пять, что искусство так называемой оперетты шире и мощнее, чем это явствует из репертуара наших опереточных театров.
Нужны театры, где сегодня шла бы «Сильва», завтра — «Трехгрошовая опера», послезавтра — «Юнона» и «Авось», «Кабаре», «Скрипач на крыше», «Кандид» и т. д. Нужны театры, которые своей высокой музыкально-сценической культурой вытеснили бы и с драматических сцен дилетантизм шлягерного мышления, ту вульгарную эстрадность, которая пренебрегает прошлым и не задумывается о будущем.
Литературная газета , 4 февраля 1987 г. № 6(5124) Цена 20 коп.
Оптимизация статьи - промышленный портал Мурманской области