Письмо марта
I
Если спросить у кого-нибудь (ну хотя бы у девочек из нашего класса), как они относятся к своим мамам, то большинство ответят, что любят и уважают мать. Конечно, мать для человека самое дорогое. Но я не люблю свою маму. И не боюсь этих слов. Я очень много передумала, прежде чем написать их. Мать делает для меня все. Старается, работает, я одета, обута. Но каждый день я только и слышу: «Ты двоечница, ты ничего не делаешь, в голове у тебя ветер» и т. д.
Когда ко мне приходят девочки, она их выгоняет (в полном смысле этого слова). Она считает, что нужно только сидеть и все время зубрить уроки. А я заместитель секретаря комсомольской организации школы. У меня масса всяких общественных дел. По ее мнению, все должны делать другие. Я очень часто слышу от нее слова: «Пусть другие делают, а ты учись».
Вы, наверно, считаете, что я сама виновата.
Возможно, я не всегда бываю права. Учусь я не прекрасно. Есть тройки. Но все же стараюсь, и, когда мне каждый вечер твердят: «Ты ничего не делаешь», «У всех дети, как дети, а ты дура какая-то растешь»,— у меня больше нет сил. Я понимаю, она мать. Ей хочется, чтобы я выросла хорошим человеком, поступила в вуз.
Я ведь и сама этого хочу.
Но жить так для меня невыносимо. Девчонки из-за нее дружить со мной не хотят, потому что она всех гонит, ни с кем быть не разрешает. После каждого скандала (а они бывают каждый вечер) мне вообще не хочется жить.
Помогите мне разобраться. Скажите, как жить?
С уважением Зоя В.
II
Хочу поделиться с вами очень волнующим меня вопросом. Начну с того, что мне тридцать один год, работаю в средней школе, преподаю химию. Речь пойдет об отношении учеников к своим родителям.
Ну, прежде всего о себе, о моей жизни. Я замужем, у меня есть дочь десяти лет. И сестра. Ей шестнадцать лет, она учится в десятом классе. Три года назад умерла наша яшма. И я сама взялась за воспитание сестры. Я разрешала ей все уже с пятнадцати лет. Когда к нам приходил кто-нибудь из ребят или девчонок, я всегда была рада им. Если сестру приглашает в кино кто-нибудь из ее друзей, я никогда не запрещаю ей пойти. Всегда отпускаю ее на танцы, но не допоздна. Очень слежу за ее знакомствами. При этом я никогда не запрещала ей дружить с человеком, который мне не нравится. Я ей только советовала. А уж решала она сама. И учится она хорошо, без троек. А вот соседи да и родители в школе говорят, что я за ней не слежу, что у меня, мол, свой ребенок, не до нее. Я часто вижу сестру разговаривающей с юношами. Многие учителя считают это недопустимым.
Как-то пришла ко мне домой одна наша учительница, нам нужно было поговорить насчет ученика из моего класса. Вдруг звонок. К сестре пришел Сергей, затем Андрей, они беседовали, слушали музыку, потом ушли. Пришли другие ребята. На следующий день в учительской я услышала разговор о моей сестре, о том, что ей некогда делать уроки, что она совсем распущенная.
Я ничего не сказала. Но это повторяется изо дня в день. Все. Больше не могу. Должен меня кто-то понять.
Ну, хорошо, допустим, я должна поступать иначе. Но вот пример: родители моей ученицы, Иры, поступают иначе. Ей не разрешено ничего. Если она придет домой в семь часов,— скандал; сделает какую-либо другую прическу, кроме кос, тоже скандал. О танцах, молодых людях и разговоров нет. А учится плохо. Почему?
Да потому, что ей хочется встречаться с мальчиками, ходить в кино, любить и быть любимой.
Она бегает за ними, кокетничает перед ними. Конечно, на это уходит огромное количество времени.
А моей сестре этого не надо. К ней друзья приходят сами, в кино зовут, в театр приглашают, ей никуда не нужно бегать, чтобы просто познакомиться с мальчиком.
И разве Ира счастлива? Вот что она вчера сказала мне: «Знаете, я жить так не могу. Мне после школы домой идти не хочется. Скучно жить так».
Да, она права: институт, образование — не единственное, что необходимо в жизни. Иру заставили идти в девятый класс родители, когда она хотела идти в техникум. И, конечно, в школе учиться ей неинтересно. Она учится для них. Выполняет их желание.
А не кажется ли вам, товарищи родители, что нашим детям не хватает свободы? Я хочу, чтобы эти слова были в сердцах всех родителей. Я хочу, чтобы дети были свободны. Под свободой я совсем не подразумеваю бесконечные гулянки, распущенность. Но не разрешать школьницам старших классов пойти погулять с товарищами, сходить в кино или театр, на каток — глупо и нелогично.
Нельзя сковывать ребят. Нельзя вдалбливать в их головы, что все будет впереди, а сейчас нужно только учиться. Это моя точка зрения.
Мне очень интересно, как по этому поводу думают другие.
Да, и еще я хочу остановиться вот на каком вопросе. Сколько раз слышала я от ребят жалобы на родителей. Родители часто кричат, что сын или дочь доводят их до гипертонии, до инфаркта и так далее, не замечая, какую обиду наносят они своим детям жалобами и постоянными запретами.
Давайте же поговорим об этом.
Нельзя, чтобы это оставалось без внимания.
С уважением, Е. Мухина
Два письма об одном и том же. И две позиции, как «Домострой» и вольные Петровские ассамблеи. Пускать или не пускать? Разрешать или не разрешать? Что разрешать? Чего не разрешать? Общаться, встречаться, ходить в кино, на танцы? Вопрос на первый взгляд простой до примитивности и внешне выглядит, как пустая шелуха жизни. Вопрос несколько даже неожиданный, если посмотреть на него с точки зрения всего пережитого советской школой.
Ведь возникла она, как совместная школа, в противоположность раздельной, дореволюционной. Потом ряд лет она существовала тоже как раздельная, и тогда наиболее передовые педагоги искали пути и формы преодоления этого искусственного разделения: проводились совместные вечера, устанавливались длительные дружеские контакты и связи между мужскими и женскими школами (один из таких реально проводившихся опытов описан мною в книге «Повесть о юности»). И все это играло тогда положительную роль: мальчики и девочки узнавали друг друга, устанавливали нормальные, облагороженные отношения.
И вот снова «проблема», хотя, конечно, в друге виде и качестве. И люди задумываются, спорят и ссорятся и даже враждуют вплоть до гипертонии и инфарктов, с одной стороны, и «я не люблю свою маму» — с другой. Значит, все не так просто, как кажется.
Недаром ведь письмо Зои В. заканчивается трагическим вопросом: «Скажите, как жить?» Значит, она не простая вертушка — та нашла бы способ справиться со своей мамашей, с ее «надоедными моралями».
Нет, она разбирается: «Я понимаю, она мать... Она делает для меня все... Ей хочется, чтобы я выросла хорошим человеком, поступила в вуз. А я ведь и сама этого хочу».
Значит, хотят одного и того же, а понимают это по-разному. Зубрить уроки или не зубрить? Только ли зубрить уроки или заниматься и общественными делами? Правильно ли думать, что «пусть другие делают, а ты учись»?
Нет, это не шелуха. И это не спор поколений. Это выражение глубоких проблем, разных принципов и разных жизненных позиций.
Мы не знаем всего о жизни Зои и ее матери. Есть ли у нее отец? Как сложилась жизнь ее матери?
Чего стоит ей, чтобы дочь была одета и обута и чтобы она спокойно училась? Как у нее со здоровьем? Почему она так требовательна, так обозленно требовательна к дочери? Во всех этих обстоятельствах нужно разобраться, чтобы составить какое-то суждение.
Мне, например, рисуется, что у ее матери тяжелая жизнь, что она воспитывает Зою одна, без мужа, работает, может быть, даже на двух работах, что у нее очень плохо со здоровьем, с нервами, и она, измотанная жизнью, тянет из последних сил, лишь бы только вывести дочь в люди. И она ищет в этом понимания у дочери, и жмет на нее, и в чем-то пережимает.
Так это или иначе, но самой Зое нужно разобраться, и понять свою маму, и помочь ей, и на себя посмотреть, себя проверить. Ведь не может такого быть, чтобы мать хотела зла своей дочери!
Но и матери тоже нужно подумать о многом и многом. Ведь если действительно желать, чтобы дочь выросла хорошим человеком, то нужно дать себе отчет в том, что значит быть человеком.
Ну что хорошего в том, чтобы уйти от друзей, от товарищей, от всех общественных дел и обязанностей и спрятаться, как улитка, в свою раковину?
Дочь решает этот вопрос по-своему. Конечно, это грозит и издержками — лишней тройкой, а то и двойкой. Но если это не по злой воле, не по лени, не по легкомыслию, а по невозможности совместить несовместимое? Завтра ведь можно исправить сегодняшнюю двойку, тройку перекрыть четверкой, а если приналечь, то и пятеркой. Зато из всей этой сложной химии жизни с ее перегруженными программами, общественными делами и обязанностями, с личными стремлениями и увлечениями в конце концов и получится какой-то добротный человеческий результат. А ведь наша главная задача не простое (хотя, конечно, и очень нужное) приобретение знаний, а, прежде всего, формирование человеческой личности в ее отношениях с обществом и всем миром. Тут все дело в том, чтобы найти правильные пропорции и соотношения между разными сторонами и требованиями жизни. Это — главное в искусстве воспитания и самовоспитания, вообще в сложном искусстве жизни.
Вот почему при всем желании понять родительскую заботу Зоиной матери нельзя не сказать ей: пусть вы несогласны с дочерью, пусть вы видите ее ошибки и вам иначе представляется ее жизненный путь, но ведь это ее путь. Ваше право и даже обязанность высказать ей это, и предостеречь, и предложить что-то другое, даже поспорить и попытаться настоять на своем, но не надо делать это грубо и унизительно для девочки. Ведь страх — отвратительное чувство и очень плохой учитель.
«Педагогическое действие страха очень сомнительно: если и можно им пользоваться, то очень осторожно, всегда имея в виду, что смелость есть жизненная энергия души». Это почти сто лет назад сказал знаменитый русский педагог К. Д. Ушинский, и это остается истиной по сей день. Мало того, это одна из основополагающих истин человеческой мысли. Жизненная энергия души! Ее нужно не подавлять даже во имя целей, кажущихся самыми высокими. Ее нужно поддерживать, ее нужно развивать, ее нужно направлять и одухотворять по-настоящему высокими целями. Потому что только такие цели, только такие мотивы и побуждения придают человеческому поведению подлинно нравственный свет.
Обо всем этом как будто бы говорит и автор другого письма, ленинградская учительница Е. Мухина, но лишь «как будто бы», и потому в каких-то общих основах правильная ее позиция нуждается в существенных оговорках. Энергия энергией, но нельзя забывать и о ее направленности.
— Не держи меня. Я сам! — говорит уверенно шагающий карапуз отцу.
— Как же не держать, когда ты под машину лезешь?
Разглядеть эту «машину» и предостеречь от нее — прямая обязанность родителей. Недаром говорит древняя пословица: «Если хочешь погубить человека, разреши ему делать все, что он хочет».
А присмотритесь к мотивировке Иры в изложении ее учительницы: «Ей хочется встречаться с мальчиками, ходить в кино, любить и быть любимой. Она бегает за ними, кокетничает перед ними. Конечно, на это уходит огромное количество времени». Вот от этого она и плохо учится. То ли дело у сестры учительницы: «К ней друзья приходят сами, в кино зовут, в театр приглашают, ей никуда не нужно бегать, чтобы просто познакомиться с мальчиком».
Прислушайтесь нравственным слухом и согласитесь, что это не то, совсем не то — другие мотивы, побуждения, цели и критерии. Это не значит, что нельзя желать познакомиться с мальчиком, что грешно «любить и быть любимой»,— все дело опять-таки в акцентах, в пропорциях и соотношениях.
Согласитесь, что «любить и быть любимой» — это одно, а «бегать», чтобы «просто познакомиться с мальчиком»,— это другое. А познакомиться, и не только познакомиться, а по-настоящему узнать мальчика лучше всего можно на каком-нибудь деле, работе, где по-настоящему и раскрывается человек.
Если говорить откровенно, то Ира рисуется мне как раз легкомысленным мотыльком, живущим примитивным очарованием от своего собственного существования, для которого вопрос о прическе перерастает в жизненную трагедию.
Вот этот нравственный критерий Е. Мухина явно не учла, и потому провозглашаемый ею тезис принял довольно уродливую форму. «Нельзя вдалбливать в их головы, что все будет впереди, а сейчас нужно учиться». Вдалбливать нельзя, а говорить нужно, иначе ведь получится, как у Митрофанушки: «Не хочу учиться, хочу жениться».
Да, нельзя вдалбливать, да, нельзя грубыми словами и топорными средствами вламываться в сложный и тонкий процесс формирования человеческого характера, в естественные проявления живого, растущего организма и юной, пробуждающейся души.
Нельзя педагогическую тонкость, психологическую чуткость и разумность доводов подменять грубостью, унижением, а то и простой «ременной педагогикой».
Но нельзя увлекаться лозунгом, что «нашим детям не хватает свободы». Кстати сказать, наиболее сознательные из молодежи никак не возражают против руководства старших. Они хотят только умного руководства, мудрого руководства, они хотят, чтобы в основе этого руководства лежала любовь, забота, понимание их, а не зло.
Одним словом, нужно иметь в виду, что и безнаказанность и чрезмерная наказуемость вредны и для человека и для общества. Нарушение этого принципа порождает конфликты, а то и трагедии. А при забвении этого полезно вспомнить мудрые слова Герцена: не мстим ли мы наказанием за нашу неспособность воспитывать?
Г. Медынский
Журнал "Юность" № 3 март 1974 г.
Оптимизация статьи - промышленный портал Мурманской области