Мих. МАТУСОВСКИЙ
Признаюсь срезу же, мне нелегко писать рецензию на спектакль Вячеслава Кондратьева «Встречи на Сретенке», нелегко, ибо для меня все созданное этим писателем, отснятое в кино и на телевидении, инсценированное и поставленное в разных театрах настолько дорого и так неотделимо от жизни военного поколения, что нет ни сил, ни возможности спокойно обсуждать работу режиссера, художника, композиторе, отдельные актерские удачи и просчеты. Дважды я бывал на «Сашке» в филиале Театра имени Моссовета, трижды смотрел телевизионный фильм «Привет с фронта», присаживался на минутку на край стула, чтобы проглядеть какой-то ранее понравившийся эпизод, и уже не мог оторваться до самого концам и ловил себя на том, что в знакомых сценах снова перехватывает дыхание.
Кондратьев — писатель удивительно цельный, верный себе до последней страницы и в большой повести, и в малом рассказе. Как мог бы отметить кто-либо из его однополчан, он ведет огонь кучный и сосредоточенный. Из повести в повесть переходят его герои, будто писателю невозможно с ними расстаться, проститься навсегда, как было тяжко прощаться на переднем крае.
Кондратьев себя чувствует их вечным должником, обязанным написать о них все, и никто другой за него не сможет сделать этого. Они ведь из одного класса, из одной школы, с одной улицы, а позднее — из одной роты, из одного взвода, с одного направления, будь это страшный Селижаровский тракт или запомнившаяся на всю жизнь деревня Черново. Он еще не все рассказал о лейтенанте Канаеве и его Школьном товарище Дееве, об отчаянном разведчике Гоше, добывавшем «языка» тогда, когда это было позарез необходимо всему фронту, и о Витьке по прозвищу Бульдожка, мечтавшем совсем о немногом — вернуться в свой двор, повесить спрятанную на чердака сетку и снова собрать все ту же волейбольную команду, как ни в чем не бывало. Он еще обязан поведать о коротких случайных свиданиях и оборвавшихся полудетских встречах, об их подружках, так похожих на героинь пронзительной книги Светланы Алексиевич, вызывающей боль, как дающий о себе знать в непогоду осколок, оставленный хирургом под сердцем.
Вот и снова мы встретились с друзьями Вячеслава Кондратьева на сцене Театра имени Ленинского комсомола». На этот раз встреча происходит не на НП под горящим Ржевом, не в полевом медсанбате, не на огневых позициях, где невозможно укрыться от минометов противника, а буквально в первые дни после возвращения в победном сорок пятом. Еще не остыло небо после ярких праздничных салютов, еще не сняли они гимнастерок и ремней, не залечили всех ранений, не привыкли к тому, что больше никто не пошлет их в атаку, не разобрались в отношениях и любовях, не сумели сразу найти место в новой, на всегда такой, какой она представлялась им в траншеях и землянках, мирной жизни.
Они узнают друг друга сразу, без пароля и отзыва, по одним им ведомым приметам, по красным и желтым нашивкам на груди, по сбитым нескладным кирзовкам, по выражению глаз. Они понимают своих с полуслова, подчиняются кровным законам фронтового братства и всегда готовы кинуться на помощь соратнику, попавшему в беду. Не тратя ни минуты на раздумья, спешит Владимир Канаев в отделение милиции, чтобы выручить своего непутевого «кореша», И откуда у него берется красноречие, когда он выступает, как заправский адвокат, перед майором милицейской службы.
Я особенно ценю искусство, в котором не видно усилий самого искусства. И в кондратьевском спектакле дороги доподлинность, естественность, полное отсутствие театральной условности. Ну, конечно же, это те самые ребята, с которыми сводила нас корреспондентская доля на фронтовых перепутьях. И я все мучительно пытаюсь вспомнить, на кого из друзей-ветеранов с Северо-Западного похож баянист-инвалид, так проникновенно поющий военные песни? Иногда кажется, что со сцены пахнёт знакомо влажным шинельным сукном и крепкими махорочными самокрутками.
Я знаю, что некоторые критики вменяли в вину автору повести то, что он, дескать, изобразил своих героев мятущимися, неустроенными, неблагополучными. Смешно было бы требовать от писателя, чтобы задним числом он приукрашивал время, осторожно обходил все противоречия и сложности, рассказывая о крутом повороте в судьбе целого поколения. Шутка сказать, четыре года люди учились умению убивать и самим при этом оставаться в живых, ползать по-пластунски, перекусывать колючую проволоку и рыть, рыть землю песчаную и каменистую, сырую и мерзлую.
А что повидали они за этот срок, сколько нахлебались воды на речных переправах, скольким, товарищам не успели закрыть глаза и похоронить их по-человечески! Здесь иногда день можно засчитать за год жизни. И вот наступила совершенно другая эпоха с иными задачами и требованиями. Неужто же все так было легко и безоблачно для этих парней, многим из которых некуда было возвращаться с войны? Кондратьев не был бы Кондратьевым, если бы покривил душой и все изобразил в розовом свете. Первым не простил бы ему этого лейтенант Канаев.
Война оставила глубокие отметины на телах и душах, и не так-то просто было вернуться Володе в свой архитектурный институт, в студенческую аудиторию, состоящую преимущественно из ребят моложе его, и не может он освободиться от преследующего его повсюду видения — от таких живых воспоминаний о связистке Юльке, которую он любил и любит до сих пор, так же как долго не может решиться сдать трофейный «Вальтер», верно служивший ему при всех обстоятельствах. И приходит к нему Юля в самые трудные минуты, в слепящих отсветах орудийных залпов, не дающих возможности разглядеть ее лицо. Для него война еще продолжается, с этим ничего невозможно поделать. «Я пока еще там»,— с горечью признается он другу. И в другой сцене: «Отчего я рвусь к тем годам, что тянет меня припасть к той земле и просить у лежащих там прощения? Не знаю». Да ведь это то, что мучило Александра Твардовского и заставляло его повторить трижды: «И все...же, все же, все же…» Не всем повезло, не у всех гладкий путь.
Иные из них нелегко выбираются на новую дорогу. И мы зрители, знаем, что они еще покажут себя в пору восстановления разоренной и много перестрадавшей вместе с ними родной земли. Чем сложней поиск, тем дороже и ценней найденное. Именно об этом беседует бывалый, ничего не боявшийся на войне лейтенант со старой тетей Варей, вдруг почувствовав себя мальчишкой перед ее мудростью и мужеством.
И все-таки пусть эти заметки — не настоящая театральная рецензия, не могу упустить возможность сказать здесь о режиссере Гарри Черняховском, ставившем и «Сашку», и «Встречи». Не знаю, откуда, каким проникновением сумел молодой постановщик ощутить и понять дух времени, мельчайшие приметы и детали быта, наряды и прически, мелодии и песни, модные в те годы. Он не старается поразить нас особенной выдумкой, не отвлекает нашего внимания, режиссерскими трюками.
Нескольких штрихов достаточно, чтобы мы очутились в скромной, давно обжитой, типично московской комнате Ксении Николаевны, на летнем городском бульваре, в дымном чаду пивного заведения, на огневом рубеже, где навсегда осталась Юлька. Кончу тем, с чего начал: с неослабевающим интересом смотрел я спектакли Вячеслава Кондратьева повторно. Здесь есть что слушать, над чем стоит подумать. Я непременно должен побывать еще раз в театре на улице Чехова, чтобы встретиться с Канаевым, Деевым, Виктором, Юлей и другими прекрасными людьми, с честью прошедшими сложнейшее испытание войной и миром.
"Литературная газета", № 46(5060), 13 ноября , среда, 1985 г.
Оптимизация статьи - промышленный портал Мурманской области