С заместителем директора Института мировой литературы имени А.М.Горького АН
СССР, известным критиком и литературоведом, автором работ о Пушкине П.Палиевским беседует заведующая отделом литературоведения «ЛГ» С.Селиванова
С. С. Что-то происходит с Пушкиным. Идут разыскания — исторические, археологические, биографические, медицинские беллетристические (этих больше всего), насыщения нет. Нет ли угрозы растворения Пушкина? Не находите ли вы, что о Пушкине пишут слишком много?
П. П. Незадолго до своей кончины старейший наш пушкинист Дмитрий Дмитриевич Благой сказал, что пушкиноведение стало всенародным делом. Это правда, и, слава богу, что мы дожили до этих времен. Издержки, то есть поспешные или во что бы то ни стало новые суждения, упрямо нелепые открытия возможны, они бывают. Но все это бледнеет в сравнении с благом всеобщности. Пушкин принадлежит каждому и всем, каждый имеет право о нем высказаться. Нужно лишь, чтобы критика была резче и строже к профанациям.
С. С. Ну, а что все-таки положительного в этих массовых занятиях Пушкиным?
П. П. Тут есть одно благотворное смещение ил объективная благодетельная хитрость. Не знаю, как назвать. Тот, кто занимается пушкиноведением, на самом деле занимается приведением в порядок себя. Насколько нужны эти занятия Пушкину, мы не знаем; пушкиноведению они далеко не всегда полезны, зато они жизненно необходимы каждому, кто почувствовал, что значит Пушкин в его судьбе. Один русский писатель назвал это «пушкинской академией». То есть это понималось так, что всякий русский человек, а теперь мы сказали бы, всякий живущий в зоне русского языка, прикоснувшись к Пушкину, проходит школу высшего разряда, выверяет свой ум, строй души, направление в жизни. Школа эта к тому же дается даром, без усилий, в исключительно приятном времяпровождении, что, конечно, нелегко объяснить. Приблизительный ответ, может быть, в том, что кто-то здесь уже поработал за нас, а именно вся истерия, долговременным усилием создавшая такой образец.
С. С. То есть нужно признать — вслед за Достоевским, — что в Пушкине есть некая тайна... А как вы относитесь к этой идее Достоевского?
П. П. Не вижу в ней ничего плохого. Это тайна самой истории. Никто не в состоянии объяснить ее сразу. У Пушкина много тайн. Возьмите, например, известное, не раз подтвержденное изречение «во многия премудрости многия печали». Явление Пушкина его опровергает. У него, чем глубже мысль, тем она светлее. Откуда это? В юношеской поэме у него Финн говорит: «И тайну страшную природы я светлой мыслию постиг...» В самой поэме и у Пушкина в целом она ничуть нестрашна.
Безусловно, таинственна пушкинская простота. В современности очень распространено мнение, что человек уже не может охватить целое, так разошлись специальности; некоторые даже гордятся этим. Предлагая взамен дополняющийся синтез. Но ведь есть же у всего разошедшегося какой-то исток, связь, где все оно содержится; вывести из глубины это начало, держать его в уме — значит видеть, куда действительно все специальности направляются, знать целое. У Пушкина оно есть, чего бы он ни касался, в самом простом выражении, и более глубоком, чем любые сочетания и наборы. Нет ничего важнее этой способности, которой нужно у него, учиться, сколько хватит сил.
Или его объединяющая сила. Разве она не загадочна? Все считают его своим и, заметьте, перешибаются. Пушкин помогает каждому найти дорогу навстречу другим, Не поступаясь принципами. Для современности это просто подарок, который нужно уметь ценить,
С. С. Если это так важно для всех что могут сделать литературоведы?
П. П. У профессионалов есть перед массовой аудиторией долги, и большие. Например, существует лавина книг, сценариев и пьес о жизни Пушкина, но нет его научной биографии. Но если не на что равняться, тогда не за что и не с кого спрашивать. Открыта свобода торжествующему «я так вижу», что мы и наблюдаем теперь. Единственная книга, которая могла бы здесь помочь, Н. Л. Бродского, вышла в 1937 году. Она не так уж устарела, как думают. Но ее тираж для нынешних времен ничтожен (20 тысяч), она практически неизвестна большинству, да и в самом деле, с той поры раскрылось и уточнилось многое. Однако что-то не слышно, чтобы кто-нибудь взялся за новое решение этой задачи.
Другим скрепляющим фундаментом могла бы стать летопись жизни и творчества Пушкина. Существует, как известно, ее 1-й том; изданный М. А. Цявловским в 1951 году. Это, конечно, очень обязывающая книга. Но она доведена лишь до 1826 года, опять-таки малодоступна (тираж 3 тысячи); новых данных скопилось столько, что мы могли бы называть в ней не просто даты, а нередко время дня и час — возьмите только недавние работы С. Т. Овчинниковой и С. Л. Абрамович. Но подготовленный автором и Т. Г. Зенгер-Цявловский корпус всего издания лежит никем не движимый — или я ошибаюсь? Так или иначе, этот труд — азбука пушкиниста, и пока его нет, на необходимый контроль рассчитывать трудно.
С. С. В последние годы жизни Татьяна Григорьевна Цявловская работала над вторым изданием 1-го тома Летописи. Многое было ею переработано, уточнено, дополнено. Том попал в издательство «Художественная литература», где преспокойно и пролежал с 1978 года. Только сейчас его предполагает издать «Наука», ее Ленинградское отделение. Что же до продолжения Летописи, то существует составленная Цявловскими картотека. Кто ею займется? Это, например, могли бы сделать сотрудники московского Пушкинского музея — по своей квалификации они к такой работе вполне готовы (что, кстати, и продемонстрировала С. Овчинникова своей книгой «Пушкин в Москве»). Но, к сожалению, музеи у нас не имеют статуса научных учреждений, не располагают никакими правовыми возможностями, что, конечно, давно надо менять.
П. П. Следующая задача — Академическое полное собрание. Старое — помянем его добром, оно воспитало несметное множество людей — нынешним требованиям не отвечает. В нем нет комментариев, есть пропуски, опять-таки немало с той поры уточнено. Хотя формат и бумагу стоило бы сохранить — в преемственность и назидание. Главное же — что эта проблема также остается открытой. В Пушкинском Доме, единственном месте, где это собрание может быть создано, для него не хватает людей. Со стороны слышится и паническое: большие пушкинисты вымерли, делать некому. Это неправда. Опыт показывает, что большие задачи рождают специалистов, не наоборот. Но необходимо понятие об уровне, квалификации, культуре и навыках работы.
Сейчас во главе Всесоюзной пушкинской комиссии стоит академик Д. С. Лихачев. Это позволяет надеяться, что все названные условия будут обеспечены. Но выйдет ли это собрание, как на то надеялся академик М. П. Алексеев, к двухсотлетию Пушкина, то есть к 1999 году? Решающие усилия должны быть предприняты сейчас. Дата интересная: как вы помните, Гоголь предполагал через двести лет увидеть «русского человека в его развитии» — подобным Пушкину. Доживем — увидим.
С. С. На днях мы вместе с вами, Петр Васильевич, присутствовали на заседании бюро Отделения литературы и языка АН СССР, где, в частности, ученый секретарь Всесоюзной пушкинской комиссии докладывал о положении дел с Академическим изданием. Не знаю, как на вас, а на меня его сообщение произвело довольно тягостное впечатление. Работа едва движется, хотя в печати было уже сделано немало многообещающих заявлений. Тем не менее, до сих пор дебатируется вопрос даже об объеме издания.
Пушкинская группа Пушкинского Дома, на плечи которой возложена эта задача, катастрофически малочисленна. Докладчик так и сказал: пока не будет дополнительных кадров, не будет расширена аспирантура, готовящая пушкинистов-текстологов, надежды на завершение работы к 1999 году нет.
П. П. Вот видите... И, наконец, Пушкинская энциклопедия. Она также в печальной неопределенности, несколько раз поднималась и уходила в песок. Глубоко убежден, что она должна создаваться в Москве. По числу пушкинистов Москва не уступит Ленинграду: только в нашем институте я могу назвать филологов, в течение десятилетий плодотворно занимавшихся Пушкиным, — например, С. Бочаров, А. Гришунин, В. Кожинов, Ю. Манн, С. Небольсин, В. Сахаров, Р. Хлодовский... В Москве работает известный коллектив Пушкинского музея, многие «вольные» пушкинисты. Квалификация ленинградцев, наверное, выше: они ближе к источникам, тщательнее выверяют материал. Но для раскрытия всего объема понятия «Пушкин» Москва располагает большим числом специалистов; кроме того, организационные возможности здесь иные, да и издательство «Советская энциклопедия» — в Москве. И раз уж дело это всесоюзное, то есть обращаться за помощью придется по всей стране, из Москвы это легче делать. Но ведущая организация нужна.
С. С. Насколько мне известно, Энциклопедия побывала и в ИМЛИ?
П. П. Надо сознаться, да. Были созданы подготовительные материалы, найден, как казалось, оптимальный план. Работа прервалась не по вине коллектива. Не знаю, смогли бы мы к ней вернуться, но, повторяю, инициативу должен взять на себя кто-то в Москве.
С. С. Но ведь в ИМЛИ даже нет пушкинской группы. Почему?
П. П. На этот вопрос, Светлана Данииловна, мне вам ответить нечего.
С. С. Но может быть, помимо уже начатых работ, необходимо что-то еще?
П. П. Я бы предложил долговременное издание типа «Пушкин. Свод источников». То, что на ученом языке называется «артефакты». Это нужно, чтобы самодеятельная пушкинистика могла всегда себя проверить, а ученые имели бы неразменный фонд. Сюда вошли бы рукописи, прижизненные издания (их копии), воспоминания — то есть все имеющие право на «прижизненное» свидетельства, сохранившиеся предметы, дома, маршруты и т. д., иконография, та же Летопись, заново выверенный словарь Л. Иерейского, родословная схема вроде той, что составляет сейчас А. Черкашин и т. п., словом, все исходные данные, на которые опирается любое исследование.
С. С. Я думаю, стоило бы и переиздать некоторые старые пушкиноведческие труды. Начать можно со справочно-библиографических. Я имею в виду такие работы, как «Русская критическая литература о произведениях Пушкина» В. Зелинского в семи частях, включающая в себя прижизненную критику и далее — вплоть до 50-х годов; «Пушкин в печати. 1814—1837» Н. Синявского и М. Цявловского; «Пушкин в печати за сто лет. (1837—1937)» К. Богаевской; «Путеводитель по Пушкину» — приложение к шеститомному «краснонивскому» собранию сочинений.
Есть также и ценный опыт издания пушкинских рукописей. В 1939 году была опубликована одна из рабочих тетрадей Пушкина — «Альбом 1833—1835 гг.». Фототипическим путем были воспроизведены автографы, даны были транскрипции текстов и так называемая «сводка» — последний вариант, к которому Пушкин пришел.
Готовили это издание С. Бонди и Т. Цявловская.
Остается актуальной задача издания полного свода пушкинских рисунков. Особым томом его предполагали печатать в Большом Академическом собрании. Не вышло. Так дело и заглохло.
И еще. Когда-то существовала такая серия— «Русская Пушкиниана». Почему бы сегодня под этим же названием не возобновить подобное периодическое издание? Сюда могли бы войти лучшие работы наших старейших пушкинистов — М. Алексеева, Д. Благого, С. Бонди, Г. Винокура, Н. Измайлова, Б. Модзалевского, Б. Томашевского, И. Фейнберга, М. Цявловского, Т. Цявловской и других; избранные статьи из пушкинских «Временников»; не потерявшие научной ценности исследования из старой периодики.
П. П. Есть еще литература, которую мы забыли. Интересно, что для русских, оказавшихся по разным причинам за рубежом, Пушкин стал центром собирания: для многих — и понимания исторической дороги, которой пошел народ, возвращения домой. Например, для писателя Вс. Н. Иванова, книгу которого «Александр Пушкин и его время» («Молодая гвардия». 1977) недооценила наша критика. Пройдя огни и воды, этот старый костромич всем существом ощутил народный характер гения Пушкина и сумел об этом убедительно на фоне истории рассказать. Или Е. М. Двойченко-Маркова, которая привезла с собой незаменимый материал, вошедший в книгу «Пушкин в Молдавии и Валахии» («Наука». М. 1979), или развернувшаяся на наших глазах деятельность Н. А. Раевского. Но это удачные судьбы. А сколько еще лежит заброшенного и необследованного на Западе и Востоке. Пушкинская литература, созданная русскими за рубежом, обширна.
Естественно, там есть разное: и популярные биографии, подобные двухтомной книге А. В. Тырковой-Вильямс и документальные находки, и уникальные обзоры вроде «Парижских откликов на смерть Пушкина» Л. И. Львова, и прямые фальсификации, и богословские или философские трактаты, и свои, пусть спорные, концепции, как, скажем, толкование «Выстрела» оригинальным мыслителем А. Ванновским, скончавшимся в Японии. Лишь малая часть этой литературы, как Дневник А. А. Олениной, введена в оборот нашей пушкинистики. Это нужно изменить. В 20—30-х годах по случаю юбилеев Пушкина русские праздновали во многих странах Дни русской культуры. У нас иногда смешивают организационное оформление этих мероприятий с их содержанием. Слишком очевидно, что политические руководители эмиграции вкладывали в эти «Дни» свои цели. Но энтузиазм затерянных на, чужбине людей, для которых Пушкин оказался единственным подлинным делом в русской культуре, их разыскательский пыл, любовь — это другое. Не забудем, что после гражданской войны за рубежом оказались действительно серьезные ученые, композиторы, артисты и писатели.
Пренебрегать их голосом, как, например, Бунина, в понимании Пушкина было бы большой ошибкой. Во всем этом необходимо разобраться. Занятия Пушкиным и здесь выправляют людей в масштабах, которые мы плохо себе представляем.
С. С. А что хотелось бы ожидать от нынешнего юбилея?
П. П. Своего рода идеалом для нас остается юбилей 1937 года. Последствия его надолго сказались а нашей культуре. Господствовавшая до того критика, утверждавшая, что «с Толстым, Пушкиным, Лермонтовым и Достоевским нужно бороться по линии изменения, сведений, которые они сообщают», была отодвинута; фильмы, подобные тогдашней «Капитанской дочке», где Гринев плясал над трупом Савельича, а классово сознательный Швабрин читал Маше Мироновой французских материалистов, сделались невозможны; освобожденный Пушкин мгновенно соединился с активностью народа и его жаждой подлинного. А вместе с ним поднялись те, кто в России его дело продолжал, — это был мощный, сдвиг, преобразовавший духовную атмосферу времени. Сами издания той поры образцовы, их приятно держать в руках. Большой однотомник для молодежи, кажется, издания ЦК ВЛКСМ, роскошно иллюстрированный, на бумаге, о которой теперь можно только мечтать; желтый с тиснением шеститомник большого формата; массовый серо-коричневый шеститомник; синий однотомник — весь Пушкин в одной книге; первые тома Академического собрания... А чудесно подобранный Пушкинский календарь, большой альбом «Пушкин в изобразительном искусстве»... Впрочем, так бывало всегда, когда нужно было мобилизовать силы нашей культуры. Наше время здесь не исключение. Учитывая, трудности, о которых мы с вами говорим, необходимы, видимо, государственные решения.
С. С. Есть то, что сегодня тревожит. Первое, и самое важное - это состояние архивохранилища Института русской литературы в Ленинграде, где находятся пушкинские рукописи. Д. С. Лихачев писал об этом в «Советской культуре». Прошло время, но положение не только не изменилось, а стало еще хуже. В недавние морозы в помещении архива отключилось отопление... А ведь сохранность рукописей обеспечивается только при определенном температурно-влажностном режиме. Одним словом, хранение по-прежнему остается под угрозой. Проржавевшие трубы, которые, постоянно прорывает, довоенных лет электропроводка, гараж автобазы под окнами, выхлопные газы, бензин, расположенный рядом Институт огнеупоров.... Если не будут приняты срочные меры, мы можем оказаться перед лицом невосполнимых потерь.
Другое, что волнует, связано с потерями уже иного рода. Согласна с вами — занятия Пушкиным благодетельны, но к сожалению, не всегда бескорыстны. Напористая агрессивность иных «пушкиноведов» оказывается порой разрушительной для самой идеи всенародности Пушкина. Я говорю о некоторых юбилейных пушкинских публикациях. Создается впечатление, что, их авторов заботит единственное — заявить о себе, «отметиться» именем Пушкина. Рекламная шумиха вокруг еще не снятых фильмов, не поставленных пьес; сенсационные гипотезы-трактовки того или иного пушкинского произведения (вроде, например, гипотезы А. Могилянского в «Неделе» о якобы декабристском содержании «Медного всадника»).
Вообще, думаю, многочисленные попытки, ставшие особенно модными в последние годы, «расшифровок» так называемой пушкинской «тайнописи» заведомо обречены на поражение. Они не приближают к нам Пушкина, а, напротив, неимоверно отдаляют. Воспринимать каждое пушкинское слово как некий шифрованный знак - значит совсем не понимать его главной эстетической и этической меры — простоты. Пушкин рассчитывал на понимание, писал для каждого из нас, а не для избранных и «посвященных». И не расшифровка кодового знака, а истинное постижение глубин его мысли — вот задача каждого, кто прикасается к Пушкину.
Или так называемые текстологические публикации с предложением новых вариантов пушкинских строк, а вернее, антипушкинских, что видно сразу, если иметь эстетический слух. И это не так безобидно, как может показаться на первый взгляд; тут уже претензия на замещение Пушкина. Совершается она и в крупных масштабах. В журнале «Знамя» молодой поэт Андрей Чернов предлагает нам свой вариант десятой главы «Евгения Онегина», а другой поэт — Давид Самойлов — эту акцию благословляет, восхищаясь, к примеру, предложенной Черновым заменой уже ставшей знаменитой строки из X главы «Евгения Онегина» «Ты, Александровский холоп» (то есть Аракчеев) строкой с прямо противоположным смыслом — «Ты, Аракчеевский холоп» (то есть, разъясняет Давид Самойлов, народ). Наука таких вещей не допускала. И потому двойная бестактность молодого поэта объявлять себя чуть ли не последователем С. М. Бонди — подобные вещи были противны самому духу этого замечательного ученого.
Приведу пример. Есть у Пушкина стихотворение, очень важное для понимания его общественно-политических взглядов в 30-е годы, но известное по весьма несовершенной копии:
Ты просвещением свой разум осветил,
Ты правды ЧИСТЫЙ лик увидел,
Н нежно чуждые народы возлюбил,
И мудро свой возненавидел.
Когда безмолвная Варшава поднялась,
И ЯРЫМ бунтом ОПЬЯНЕЛА.
И смертная борьба МЕЖ НАМИ началась,
При клике «Польска не згинела!» —
Ты руки потирал от наших неудач,
С лукавым смехом слушал вести.
Когда РАЗБИТЫЕ ПОЛКИ бежали вскачь,
И гибло знамя нашей чести.
КОГДА Ж Варшавы бунт РАЗДАВЛЕННЫЙ ЛЕЖАЛ
ВО ПРАХЕ. ПЛАМЕНИ И в дыме,
Поникнул ты главой и горько возрыдал,
Как жид о Иерусалиме.
Это реконструкция С. М. Бонди (выделены восполненные им пропуски дошедшего до нас пушкинского текста), Однако он никогда не позволял себе печатать стихотворение в своем варианте. Ныне же, как видим, эти безусловные когда-то принципы научной этики с легкостью отметаются...
П. П. Все это так, Светлана Данииловна, и четкая профессиональная критика, повторю это, необходима. Но не забудем, что каждый подходит к Пушкину со стороны, какая ему ближе, и через нее постигает главное, насколько позволяют обстоятельства и личный ум. Если же вы скажете, что к Пушкину присоединяется и именем Пушкина клянется нечто, желающее его подменить (что бывает), то и тут я решился бы ответить: пожалуйста. Именно в Пушкине оно потеряется и утонет. И этот контакт выгоден подлинному — конечно, не без помощи критики. Пушкин от него не страдает. Страдаем — временно — мы, читатели и зрители. Однако довольно скоро выясняется уровень этих претензий; их всячески стараются забыть, замолчать или задним числом исправить; уроки, непредвиденные или даже нежеланные, извлекаются, и пушкинская мысль завоевывает новые пространства. Например, я не исключаю нападения на Пушкина рок-оперы, что явится какой-нибудь «Такой вот арап», а за ним и рецензии, рассказывающие о муках темперамента в ледяной и грязной России и т. п. Но результат будет тем же. Движение получается, в общем, нелегкое, зато необратимое.
С. С. И последний вопрос, Петр Васильевич. Как вы представляете себе будущее Пушкина?
П. П. Лучше всего сказал об этом Анатолий Константинович Лядов, автор бессмертного Пушкинского полонеза: «Пушкин — изумительное явление на земном шаре. Когда-нибудь к такому выводу придут решительно все».
Литературная газета , 4 февраля 1987 г. № 6(5124) Цена 20 коп.
Оптимизация статьи - промышленный портал Мурманской области