Владимир ШАПОШНИКОВ
Заметки о новых произведениях, посвященных деревне
В последние два-три года в наших «толстых» журналах появился целый ряд произведений, сами названия которых («Твердь земная», «Земля жаждет», «Человек на земле», «Крестьянский сын», «Сенокос у крыльца», «Хлебушко») свидетельствуют о возрождении интереса к теме деревни. Я не оговариваюсь, употребляя выражение «возрождение интереса». Потому что тема деревни («деревенская проза», как ее привыкли называть) на рубеже конца 70-х — начала 80-х явно сдала свои некогда прочные позиции, оказалась если не вытесненной, то весьма и весьма потесненной другими тематическими направлениями.
Дискуссии о «деревенской прозе», правда, продолжались, но, скорее, по инерции, из уважения, так сказать, к ее прошлым заслугам, ибо сами-то деревенские прозаики уже не подбрасывали в костры этих полемик и споров такие «поленья», какими в 60—70-е годы были произведения В. Шукшина, В. Распутина, Е. Носова, В. Белова, Ф. Абрамова, Б. Можаева.
Жизнь со всей решительностью потребовала от художников слова опять вернуться к проблемам села, но взглянуть на эти проблемы, вообще на деревню с точки зрения главного ее предназначения — быть производителем
сельскохозяйственной продукции. Ведь чего тут скрывать; в той «деревенской прозе» село было все-таки больше местом жительства, чем местом производства. И героев мы видели по большей части в своем доме, в кругу семьи, на рыбалке, на охоте, в свадебных застольях, видели, как они чудят и куролесят, пьянеют и трезвеют, совершают глупости и изрекают мудрые истины... А вот как они трудятся на полях и фермах, косят, сеют, пашут — это оставалось как бы за кадром, в лучшем случае изображалось эпизодически.
И вот теперь, похоже, те прозаики, которые снова берутся за тему деревни, пытаются этот пробел восполнить. Любопытна здесь даже такая деталь: иные из новейших «деревенских» повестей и романов обращены к 60—70-м годам, то есть время действия их полностью совпадает с периодом, столь ярко и колоритно отображенным названными писателями, но сам предмет изображения, само место действия иные — поля, фермы, колхозные конторы, кабинеты секретарей райкомов и обкомов...
В повести Николая Никонова «Старикова гора» («Урал», N2 1, 1983) образно соединились мотивы, точнее сказать, отголоски мотивов лирической «деревенской прозы» 60—70-х годов с тенденциями «новой» литературы о деревне.
Сюжет повести, имеющей подзаголовок «Записки художника», прост: художник-горожанин, выходец из села, решает какое-то время пожить в деревне, чтобы поработать там всласть на природе, понаслаждаться тишиной и уединением, а заодно понаблюдать, чем и как живет теперешний селянин.
Но чем ближе знакомится герой с Макаровной (так чисто условно названа эта деревенька) и с ее обитателями, тем все больше убеждается: место, где он оказался, деревня лишь по названию, по географическому своему расположению. Иные коренные жители и на крестьян мало похожи, настолько им все «до фени». Старик, сосед героя, объясняет это просто. Раньше, вспоминает он, весь урожай, «все убиралось косой, серпом да крестьянским пупом», потому как «надеяться было не на кого. Не соберешь хлеб — по миру пойдешь». А сейчас, «вишь, приучили народ как: государство, государство. Оно обязано. Дай-подай. И подает оно...»
Н. Никонов пытается не только ставить вопросы, а спокойно, трезво разобраться в сложившейся ситуации, даже заглянуть вперед, подсказать, что нужно сделать в первую очередь, чтобы сам процесс преобразования был разумным, деловым. Прежде всего, считает он, надо решительно положить конец той практике, вследствие которой деревня стала своего рода полигоном для проведения всякого рода экспериментов и новаций. Деревня должна, несмотря на все введенные и вводимые в нее новшества, оставаться деревней по сути своей. А главной сутью деревни, ее душой, ее всегдашней нравственной основой была, есть и будет любовь к земле.
Простые истины... Но сколько раз мы убеждались, что нет ничего труднее и сложнее, чем вновь открыть и отстаивать вечные истины?..
И все-таки интересная, полная горечи и боли за судьбу деревни повесть Н. Никонова — это, на мой взгляд, талантливые эскизы к будущему художественному полотну. Скорее всего, ее надлежит отнести к очерку-разведчику, подчеркнув, что разведка проведена глубокая.
Делясь раздумьями о судьбе деревенек типа Макаровки, Н. Никонов в одном месте замечает: «Куда бы лучше оказаться мне в передовом хозяйстве, не в этих малодворках, а в совхозе-гиганте, в преуспевающем хозяйстве...»
Эти слова уральского писателя вполне могли бы стать эпиграфом к роману «Земля жаждет», написанному волжским прозаиком Григорием Боровиковым («Волга», №№ 8, 9, 1984). Ибо здесь предстает перед нами во всей красе и мощи именно передовое, преуспевающее хозяйство — колхоз «Россия», расположенный на берегу Волги в большой, «шумливой», «веселой» Усовке.
Люди здесь живут совсем иной жизнью, чем жители никоновской Макаровки. Они дружно ходят по вечерам в клуб, где занимаются во всевозможных кружках; устраивают культпоходы в театр, в город. А уж работают — любо-дорого посмотреть. Усовцам по плечу любые трудности, их колхоз недаром числится в передовых, недаром здесь даже в самые засушливые годы собирают приличные урожаи. На протяжении всего романа автор, не скрывая своей восторженности, подробно описывает, как усовские колхозники успешно, даже как-то играючи одолевают любые препятствия, победно завершая любую сельскохозяйственную страду — будь то сев, покос, уборка зерновых и прочее.
А секрет всех этих трудовых успехов и достижений прост: усовцам крупно повезло на председателя. Их колхозом руководит прекрасно знающий сельское хозяйство специалист.
Николай Семенович Венков сумел организовать всю работу по науке, сумел блестяще применить на практике, с одной стороны, недюжинную эрудицию ученого, а с другой — использовать многовековой крестьянский опыт. Но самое главное — Венков умеет работать с людьми, умеет подойти к каждому, убедить и переубедить.
Его инициативы и начинания поддерживаются почти единодушно и тут же, без особых осложнений и препятствий претворяются в жизнь. Поэтому нет ничего удивительного, что в романе Г. Боровикова мы не найдем ни одного сколько-нибудь серьезного конфликта, ни одной мало-мальски острой коллизии (за исключением любовных). И в итоге вышла из-под пера автора этакая благостная сельскохозяйственная утопия. В «Волге», правда, опубликован журнальный вариант романа, но вряд ли дух его претерпел изменения от сокращения.
Такое видение жизни сегодняшней деревни, ее проблем — вернее, беспроблемности — не столько радует, сколько озадачивает. Здесь, думается, уместно обратиться к поэме С. Бабаевского «Как жить?» («Москва», №№ 9, 10, 1984). В авторском отступлении писатель объясняет, почему «Как жить?» — поэма, хотя это, конечно же, проза, притом проза, в основе которой — реальные дела, жизнь Героя Советского Союза и Героя Социалистического Труда Ивана Тихоновича Дрозденко, а описанные события имеют точный адрес — верхнекубанские станицы Рощенская и Сотниковская. Земля здесь, прямо скажем, не в пример Поволжью, о ней недаром говорят: посади оглоблю — вырастет дерево. И на председателя, что там говорить, повезло рощенцам и сотниковцам: пятьдесят три года бессменно занимает этот пост Иван Тихонович, высок его авторитет среди земляков...
Тем не менее, следуя закону избранного жанра, творя оду своему герою, о делах его, о трудовых достижениях кубанцев автор стремится писать «суровой прозой».
Камертоном ко всему повествованию, ключом к пониманию образа Дрозденко и стиля его руководства стал эпизод, с которого начинается «Как жить?», — встреча прославленного героя-земляка со старшеклассниками в станичном Дворце культуры. О парадности, торжественности мечтали ее организаторы, в своем воображении видя увешанного орденами старца, с высоты своего величия и опыта поучающего молодежь... А Дрозденко «выпал» из сценария, «поломал игру»: предстал перед ребятами без наград и встречу свел к серьезному разговору о жизни, ее насущных проблемах и заботах...
Работа на земле, даже благодатной, с людьми, в большинстве правильно понимающими свой долг перед ней, даже для достойного, знающего руководителя хозяйства — это, прежде всего процесс преодоления трудностей, рожденных обстоятельствами или вследствие нравственного несовершенства отдельных людей. Так и стремится отобразить жизнь тружеников села С. Бабаевский, сплавляя характер своего героя, его судьбу с судьбой его дела.
Главный герой повести Евгения Карпова «Буруны» («Наш современник», № 4, 1983) Виктор Николаевич Александров, как и Венков, оставил научную работу ради хлопотной должности председателя колхоза, ради того, чтобы претворить в жизнь свои идеи и дерзания. Сюжетная интрига в «Бурунах» связана с обстоятельным рассказом о том, как умный, энергичный председатель выводит отстающее хозяйство в передовое. Причем автор не бежит от реальных трудностей и противоречий, не сглаживает острых углов и уж тем более не пытается идеализировать быт и нравы описываемого им села. Е. Карпов все вещи называет своими именами, прямо, нелицеприятно говорит о трудностях и невзгодах, которые порождены в селе отнюдь не вмешательством стихийных сил природы...
Здесь следует сделать одну существенную оговорку: действие повести «Буруны» охватывает период с начала 60-х годов до начала 70-х. То есть многие конфликты и проблемы, которые запечатлены Е. Карповым (в частности, что сеять в этой зоне — кукурузу или люцерну?), стали уже в полном смысле слова достоянием истории. Казалось бы, к чему и зачем снова обращаться к ситуациям, многократно описанным, к изображению практики, давно признанной ошибочной и осужденной на всех уровнях? Но ведь и сегодня в различных сферах нашего народного хозяйства продолжают разыгрываться деловые драмы, в основе которых столкновение разумной, творческой инициативы с бездушной, устаревшей инструкцией. И совершенно правильно поступил Е. Карпов, возродив в первозданном виде один из «старых» конфликтов — кукуруза или люцерна? — показав, что, утратив кое-какие из внешних своих примет, этот конфликт не изжил себя до конца.
Действие повести Александра Суичмезова «Майские дожди («Дон», №№ 9, 10, 1984) разворачивается в донских степях, то есть совсем по соседству от мест, описанных в «Бурунах» Е. Карпова. Да и время действия примерно то же самое, и завязка повести — вступление главного героя в новую должность — тоже в чем-то повторяет основную сюжетную ситуацию «Бурунов». Вот только само поле деятельности героя «Майских дождей» более обширное.
Не колхоз, не совхоз, а целый район, притом один из самых крупных в области, доверяют Павлу Алексеевичу Смолину, избрав его первым секретарем райкома партии.
Ко всему прочему Журавский район во всех областных сводках неизменно занимает одно из ведущих мест. Но, как это ни покажется парадоксальным, именно это «положение лидера», эта слава передового района и ставит сразу молодого, энергичного первого секретаря в весьма двусмысленную, если не сказать больше — драматическую ситуацию. Дело в том, что предшественник Смолина Курбатов обеспечивал «высокие показатели», давя и нажимая на председателей колхозов. Порочная очковтирательская практика привела к тому, что «фейерверк», зажженный Курбатовым, обернулся «пожаром».
Впрочем, Курбатов успел к этому времени получить повышение по службе — стал первым заместителем начальника облсельхозуправления, а на сук, им основательно подрубленный, сел Павел Смолин. К тому же Курбатов, пользуясь правом руководителя областного масштаба, начал «нажимать» теперь на Смолина... Так в повести сразу крупно и четко обозначается главный конфликт — столкновение двух принципов, двух стилей руководства.
И, надо сказать, именно вследствие того, что в «Майских дождях» есть и «сквозной» конфликт, и главная сюжетная линия, по которой все время подается ток высокого напряжения, порождаемый мощной «разностью потенциалов» между Курбатовым и Смолиным, повесть читается с немалым интересом.
...И все же по прочтении ее остается некоторое чувство неудовлетворенности. Постараюсь объяснить причину этого.
Сибирский очеркист В. Зеленский как-то высказал такую мысль: «Сейчас появилась целая волна прозы, которая работает на «отвалах» деревенской очеркистики 60—70-х годов. Читаешь и диву даешься: неужели эти авторы не знают очерков Г. Радова, Л. Иванова, И. Винниченко, Ю. Черниченко? Ведь, по сути, все проблемы, которые вбиты в сюжеты их произведений в качестве «гвоздей», давно и подняты, и разрешены нашими ведущими мастерами очерка».
Почти все рассмотренные выше произведения в той или иной мере подтверждают это наблюдение.
Тут могут возразить: но ведь очерк на то и есть очерк, что он по своему жанровому назначению обязан первым нащупывать, обнаруживать всевозможные «болевые точки», быть, как говорится, разведчиком от литературы. Все правильно. Но в таком случае, когда писатель идет вслед за очеркистом-разведчиком, он обязан — воспользуемся опять же военной терминологией — прочно утвердиться на разведанном участке, создать там настоящий плацдарм. И таким плацдармом может быть лишь истинно художественное полотно, где все проблемы и конфликты не столько названы и обозначены, сколько воплощены в живых человеческих характерах, органически соединены с их судьбами, со всей сложной, многообразной жизнью современного села. И здесь нужно смотреть правде в глаза: таких полотен в новой, «деревенской прозе» пока не создано.
А нива-то по-прежнему необъятная, и дело теперь только за пахарями.
Литературная газета № 17 (5031) 24 апреля СРЕДА 1985 г.
Оптимизация статьи - промышленный портал Мурманской области